К счастью, все страдания бренного тела уходили на второй план, пока кровоточили рубцы на душе. Райя прекрасно знала, что они не закроются: не в ближайшее время и, быть может, никогда. Комната, отведенная ей в доме Фрея, расплывалась, гардины на окне были зашторены, узкий лучик закатного света терялся в ворсе ковра. Все вокруг было серым, безжизненным.

Она почти приросла к кособокому креслу, сиротливо стоящему в уголке. Развернула его так, чтобы видеть входную дверь. Села на мягкую подушку и не нашла в себе сил встать. То было почти сразу после возвращения из замка. Потом – не было ничего.

Конечно же, иногда в связи с телесными капризами приходилось выбираться из своего логова. Но стоило опорожнить организм и насытить его новой порцией питательной массы (из-за забитого носа вкус все равно почти не чувствовался), как она возвращалась в свою обитель, прямо к зашторенному окну и закрытой двери напротив.

Почему Райя смотрела на нее? Опасаясь вторжения тех, кто желал зла ее стране и близким? Отнюдь. Навряд ли им была интересна опростоволосившаяся высокородная, потерявшая на своем пути все. Или почти все. Остались только приказы, которые она не смогла и не могла выполнить.

На появление кого-то дружественного надеяться не приходилось. Коска стучался поначалу, желая выведать как можно больше. Уточнить. Подсказать. Но бравый капитан оказался в том же положении, что и она: в изоляции, с грузом на душе. И без возможности все исправить. Они оба подвели тех, с кем отправились в дорогу. Последние пару дней Райя видела его только за обеденным столом.

Фрея она не видела даже там. В доме не было трактирной стойки, столь привычной лысому здоровяку, а потому домой он приходил засветло, пару раз разорвав вуаль ее сна стуком дверей и тяжелой нетвердой поступью. Одинокая хрустальная рюмка, служившая почти символом «Кошачьего двора», сменилась посудой куда менее изысканной. Зато наполненной до краев, что для бывшего трактирщица теперь было немаловажно.

И совсем уж сказкой представлялся приход тех, кого Райя правда ждала. Ждала и понимала, что живет в мире иллюзий. Рик, Вернон и Гойб упокоились где-то там, под крепостными стенами. Отец, если еще был жив, расположился неподалеку. В заточении и, быть может, мучимый своими тюремщиками и тиранией Осфетида. Последнее было справедливо для всего континента.

Первые дни она пыталась сделать хоть что-то. Разобраться в происходящем, придумать новый план. Остановить грехопадение Фрея и исправить собственные ошибки. Донесения просачивались сквозь щель под дверью, и каждая новость всегда была хуже предыдущей.

Война. Двадцать с лишним лет это слово казалось лишь отзвуком былого. Чего-то далекого, пережитого их отцами и дедами, а сейчас оставшегося лишь на страницах летописей и языках болтунов. Теперь война вновь была прямо за окном, прямо на улицах Фарота. И стремительно неслась прочь, выплеснувшись за его стены и рассчитывая снова заполонить весь континент.

В то же утро, когда они вернулись из своего путешествия в подвалы обители, риторика стоящих на помостах церковных (и не очень) болтунов в одночасье ужесточилась. Если до этого они поносили ее родной город, владыку и всех причастных, то отныне для пространных фраз и оскорблений не было места. Власть захватила ее величество конкретика. Как известно, истину плодят те, кого слушает народ. И плевать, что правды в их речах не было отродясь.

С годами тирании покончено! Половина города уничтожена, а что делает Аргент?! Заместо поддержки и послаблений пытается отобрать последнее! Люди достаточно страдали! Мы заберем то, что наше по праву! Терять уже нечего!

И прочий бред.

Разложив безумные выкрики по полочкам, можно было вычленить и суммировать основное.

Кратер в Фароте стал результатом попустительства со стороны столичных прихвостней. Устоявшиеся порядки не работают – чтобы увидеть, к чему это привело, многим жителям теперь достаточно выглянуть в окно.

И что же делает Аргент? Тот самый, в который стекаются монеты со всего континента и который был удавкой на шее местных жителей последние двадцать лет? Выжидает кучу времени, владыка отправил своих людей на переговоры лишь спустя время. И с чем они заявились на порог? Со словами поддержки и протянутой рукой помощи? Никак нет. С требованиями. Обвинениями. Желанием наказать и забрать последнее.

Но нет, в этот раз все будет иначе. Осфетид не позволит родному городу кануть в небытие из-за амбиций безумного властолюбца. Народ должен объединиться вокруг своего правителя! Один рывок – и все, что было потеряно, будет забрано обратно! На руинах старых порядков мы вырастим новые, Фарот будет процветать, как и весь континент.

То, что для Райи звучало как абсолютное безумие, для простых людей стало глотком свежего воздуха. Громче всех кричали те, кто оставил частичку себя в кратере. Как-то подзабыв, что пшик и медные монеты они получили от Осфетида, а не от Вильгельма. Но отчаяние и ярость застилают глаза лучше любой отравы. Те, кого катастрофа не затронула напрямую, вливались в общий поток, слыша вопли собственных соседей. А те, кто пытался проявить хоть толику здравого смысла, выставлялись чуть ли не врагами Фарота и агентами столицы.

Немного просело общее единодушие, когда оказалось, что на войне и правда нужно воевать. Что стражники имеют право изымать почти все, от краюх хлеба и кузнечных молотков до тех, кто эти краюхи пек и этими молотками ковал. Армии нужны ресурсы и люди. Остальное подождет. Впрочем, тут уж подключились церковники и личности, белые мантии не носящие, но столь же лояльные Осфетиду. За первые дни тюремные камеры успели как следует заполниться, до настоящего бунта не дошло даже близко.

Имевшие достаточно монет, чтобы озолотить нужные ладони, продолжали жить как жили. И замерли в ожидании, пока те, у кого этих средств не было, должны будут установить на континенте новый порядок. А точнее, чужими руками установят порядок те, кто все затеял.

Сошел ли Осфетид с ума, возжелал власти или правда верил в собственную правоту – этого Райя не знала. Да и не интересовалась, если честно. Куда больше ей хотелось знать, как правитель собирается провернуть задуманное.

Да, он мог забрать с улиц всех, кто был способен воевать, от детей до стариков. Мог стянуть войска с окружных земель, рискуя обнажить тылы, которым пока что ничего не угрожало. Мог опустошить город. Половину Фарота уничтожил кратер, вторую заберет война, почему бы и нет. Но даже при самых смелых раскладах Аргент имел превосходство в мощи, крайне ощутимое. И это без учета куда более обильного людского, территориального и военного ресурса.

Оставалось уповать на дипломатию, но эту головоломку Райя сложить так и не смогла, даже применив весь свой, уже не столь скудный, опыт. Да, безусловно, Вильгельма поддержат… Немногие. Пораскинув мозгами, она пришла к этому выводу – слишком уж сильно волнения и недовольство разобщили континент. Но кто-то – да, поддержит. Если Осфетид и перетянул (или собирается перетянуть) на свою сторону правителей со всей Симфареи, то на военный марш до столицы у них уйдет значительное количество времени. Любая осада – тяжелое испытание для тех, кто окопался за стенами, однако Райя не понаслышке знала о возможностях столицы. Владыка мог сдерживать врагов долго. Достаточно, чтобы дождаться подкреплений со стороны лояльных ему земель и ударить с двух сторон. И это был прогноз не каких-то недель, а месяцев.

Значительной силой на карте возможных боев оставалась столичная гвардия. В их случае Райя не сомневалась: каждый серебряный доспех будет биться за Аргент до конца. В той же степени она была уверена, что рунные клинки вновь пойдут в дело, слишком уж большое преимущество они давали. Неизвестно, какое количество своих людей Осфетид успел одарить браслетами, подобными тому, что она вынесла из дворцовых катакомб, но простой народ на такую драгоценность рассчитывать не мог. А значит, будет резня, покуда чудесное оружие не проредит сполна шеренги несчастных и закованные в доспехи воины не встретятся, наконец, в честном бою. Но так далеко Райя старалась не думать.

А пока Осфетид гнал своих людей в безумный, убийственный для обеих сторон поход. С целью, как было сказано, донести до Вильгельма требования простого народа. А именно: сложить оружие, покаяться и сдаться. Чего, Райя прекрасно знала, никогда не будет.

Что касается покаяния, церковный вопрос встал ребром, пусть пока и не так остро. Байрон ушел в тень сразу после катастрофы, да так и остался в ней. Райя допускала, что после произошедшего он оборвал все контакты с ними, справедливо рассудив, что самоубийственная вылазка провалилась. А если нет, то от добытых сведений пользы уже не будет. В проповедях явно сквозил посыл о том, что достопочтенный святой отец полностью на стороне Осфетида. И Урбейну, как главе церкви, стоит как следует призадуматься: уж если его родич на правильной стороне баррикад, то никогда не поздно принять решение самому.

Пока Райя размышляла обо всем этом, перед глазами мелькали лица участвующих в государственном совете. В ушах гремел марш сотен серебряных доспехов и звон столичных колоколов. Хитрый, но усталый взгляд Вильгельма, его узловатые руки, сложенные в замок при последней встрече. Безумный огонь в глазах Урбейна и презрительный изгиб его губ. В противовес этому – блеск серебряного ободка на голове Осфетида и статная фигура Байрона, смиренно склонившего голову. Десятки и сотни лизоблюдов, стоящих за их спинами. И чем больше она тонула в воспоминаниях, тем четче осознавала: все эти люди сведут Симфарею в могилу.

Весь процесс набирал обороты с пугающей быстротой. Первая военная колонна покинула город практически сразу после того, как Райя замкнулась в своем добровольном отшельничестве. Вроде как состояла она частично чуть ли не из выдернутых прямо с улиц крестьян и нищих, нелепое войско было сколочено в кратчайшие сроки и под присмотром гарнизона военных отправилось на запад, к столице. А следом еще. И еще.

Со стороны от столь поспешных действий толку было мало, и все же Райя прекрасно осознавала задумку. Вынужденный скорый марш, но крайне полезный. Любой гонец донесет до Аргента новости ненамного быстрее этой толпы. А значит, к моменту, когда Вильгельм прознает о готовящемся нападении и крахе Гидеона, какая-то часть армии подойдет к городу достаточно близко.

Горько было признать, но годы мирного времени оставили отпечаток на военной мощи столицы. Насколько Райя знала с чужих слов, подготовку к собственной экспансии Вильгельм вел годами, нанеся внезапный удар по ближайшим землям и двинувшись дальше по континенту. Теперь же у Аргента не было возможности подготовиться. А у тех, кто мечтал узурпировать власть, – была. Пусть и в меньшей мере, нежели два с лишним десятка лет назад.

Мобилизовать ресурсы города – время. Огромные куски столичной гвардии расквартированы по всему континенту. Призвать их обратно на защиту города – тоже время. И как следствие – оставить без присмотра города, без четкого понимания, насколько они лояльны столице. Предательство Осфетида вбросило стопку иголок в стог с сеном: запустив туда руки, никогда не угадаешь, в какой момент острие вонзится в палец.

А потому, пока верховные умы Аргента, плюясь слюной, будут обсуждать план ответной атаки, первые куски фаротской армии уже закрепятся в Столичных землях. Столицу не возьмут, нет. Но окажутся в положении, позволяющем диктовать условия, хотя бы на какое-то время. И кучка несчастных, до этого меч ни разу не державшиих, прекрасно подходила на роль расходного материала, который подготовит плацдарм для будущих успехов. Которых, как Райя надеялась, не случится. Надеялась, но не верила.