Флегонт тотчас же полез в чемодан, вынул оттуда ситцевый платок и войлочные туфли и сказал:

– Пожалуйте петербургского гостинчика, тетенька… Уж не взыщите на милости. Подарком назвать нельзя, а так – сувенир.

– Спасибо, спасибо… Туфельки… Вот это мне, сирой вдове, будет способно.

– Нарочно вам войлочные подсдобил, так как знаю, что вы на ноги слабы.

– Ох, уж не говори, племяш! К погоде по ночам такая ломота, что иногда в крик кричать – и то впору. А что мой безобразник? Что мой Захарка? Не встречал ли ты его в Питере? – спросила тетка Фекла про своего сына.

Флегонт развел руками.

– Хорошего, тетенька, извините, про него ничего сказать нельзя, – начал Флегонт. – Так как он этим самым винным малодушеством занимается, прыгает с места на место. Загулял – ну, хозяин сейчас и вон его… Порядок известный.

– Ох, уж и не говори! С Ильина дня хоть бы копейку прислал! – вздохнула тетка. – Ну, не говорю уж я про мать. А ведь у него тут жена, двое ребятишек. Ну что мы две бабы? Как нам жить без денег? Еще славу богу, что нынче рожь хорошо сняли да пару овец я продала, а то ведь соли не на что купить!

– Летом он был у меня в ресторане. Пришел выпивши. Просит вина. Поставил я ему на восемь копеек, закусочки дал. Так вот сказывал, что за городом в пекарях живет, где-то в Парголове. Это за городом у нас по-питер ски.

– Три письма с Ильина дня послали мы ему с оказией – и вот до сих пор никакого толку, – продолжала Фекла. – Ну, не продай я овец… Ах! Вот нечетко-то! На Кузьму и Демьяна его паспорту срок, так вот разве с паспортом денег пришлет.

– Нынче, тетенька, насчет паспортов льгота, так особенного тоже ожидать нельзя. Кончился срок паспорту – взял в участке отсрочку на три месяца. А потом опять… А домашние сидите голодом.

– Изверг, изверг, а не сын.

– Да полно тебе, сестра Фекла! Садись. Ну что на дыбах-то стоишь! – заметила ей мать Флегонта.

Фекла села к столу и сказала:

– Ведь вот у людей сыновья-то какие! Сердце не нарадуется. Приедут – гостинчика привезут. Оказия объявится – с земляками шлют всякого добра. А наш идол, прости господи, так ему словно ад постылый.

– Брось, сестра… Слезами горю не поможешь. Закуси по малости да кушай чай-то… – проговорила мать Флегонта.

Отец Флегонта в это время взял со стола кусок сыру, завернул его в бумагу и спрятал в шкаф. На столе остались только колбаса и остатки сига.

– Уж вы, тетенька, извините, что сегодня вином не угощаю. Вина у нас нет, – обратился к Фекле Флегонт. – Винцом уж мы потом сделаем угощение!..

– Вина… Что ты, батюшка! – воскликнула тетка. – Да на вино глаза мои не глядели бы – вот оно до чего мне противно после всего этого.

Бабы Ананьевна и Василиса наклонились и шептали матери Флегонта:

– Сергеевна, нельзя ли, голубушка, питерские гостинцы посмотреть, что сынок-то вам привез?

– Да, да… Гостинчики. Уважь соседок.

– А вот ситчику мне привез… Платок… Отцу жилетку… лампу… машинку, что мороз показывает. Зеркало сестренкам привез красоту наблюдать… Зеркало-то аховое, – рассказывала Маланья Сергеевна. – Девочки, покажите зеркало! – крикнула она дочерям.

Таня вынесла из другой комнаты зеркало. Бабы умилялись и ахали, трогая все руками. Флегонт, чтобы усилить впечатление, сказал:

– Я свой дом обожаю и о нем только и думаю, чтоб все в нем было хорошо. И так как я сам теперь отполировавшись в Питере, то мое такое воображение, чтоб и дом мой был полированный. Вот и еще вещи для дома купил… Вот они…

Он полез в чемодан и вынул пачку сложенного бумажного тюля. Затем вынул сверток и прибавил:

– А этот красный абажур на лампу. Теперь это по Питеру в большой моде по квартирам. У купцов, у господ – везде красные… Он складной. Вот сделаем посиделки для девичьего сословия, так накинем его на лампу. И еще есть для украшения горницы. Две картины. Олеографии называются. Они в рамках. Эти картины я у буфетчика купил и потом вставил в рамки. Вот… Две барышни… Одна с собачкой на руках, другая с голубком. Вот…

Он поставил картины на лавку и стал на них любоваться. Любовались и присутствующие. Бабы рассыпались в похвалах Флегонту и бормотали:

– Ну, сынок! Ну, золото!

– Вы, батюшка, в кулак смотрите… Вот так… Этак будет явственнее, будто в театральный бинокль.

Сын приложил к глазу кулак и продолжал:

– Кроме того, книжки привез, два журнала – «Нива» и «Живописное обозрение». Посиделки сделаем – и я девицам читать буду. Ах да… Вот еще привез для девичьего удовольствия – игра в «Гусек». И вся с прибаутками. Очень забавная игра. Можно на деньги играть, можно и на орехи.

Он вынул из чемодана коробку и стал показывать в ней принадлежности игры.

V

– Да сядь ты, Флега! Выпей хоть чайку-то, дурашка! – крикнула на Флегонта мать. – А то все рассказывает, рассказывает и о себе забыл совсем. Люди всю закуску съели, а он хоть бы окрупенился.

– Закуска для меня, маменька, привычное дело. В Питере я эти бутерброды каждый день ем, – отвечал сын. – А вот все, что для дома, – все это я очень обожаю. Я, маменька, алебастровых купидонов на окна ладил сюда везти, но побоялся, что разобью.

Флегонт наконец сел и принялся за остывший чай, но самовар уже весь выпили, и пришлось его ставить вновь.

Татьяна, показывавшая бабам подаренный ей братом ситец на платье, опять загромыхала перед печкой самоваром.

Вошел старик-чистяк в черных валенках и в пальто на лисьих бедерках, перекрестился на икону и, погладив седую бороду, сказал:

– Сынок приехал. Вот это очень чудесно. Не привез ли каких вестей о моих баловниках?

Навстречу ему выскочили из-за стола все трое Подпругиных, отец, сын и дядя, и заговорили, кланяясь:

– Парамон Вавилыч, пожалуйте. Вот честь-то! Парамон Вавилыч пришел!

– Добро пожаловать, Парамон Вавилыч. Какими судьбами!

– Парамону Вавилычу доброго здоровья!

Парамон Вавилыч с достоинством подал всем трем мужчинам руку и кивнул бабам.

– Чайку, Парамон Вавилыч, смеем вам предложить? Сейчас свежий самовар ставим, – сказал ему Никифор Иванов.

– От своего чаю сейчас, да к чужому, – проговорил старик. – Но это наплевать. Чай не порох – не разорвет. Черепочек в себя опрокинуть можно. Чайку так чайку…

– Пожалуйте, пожалуйте вот сюда под образа… – приглашал Наркис Иванов. – Да позвольте пальтецо-то с вас снять.

Парамон Вавилович стал снимать пальто. Флегонт подскочил к старику, принял от него пальто и повесил у дверей на железную вешалку.

Парамон Вавилович стал залезать под образа. Это был хорошо упитанный коренастый старик по фамилии Раз-мазов, когда-то старший артельщик при большой немецкой купеческой конторе, накопивший деньгу и ныне живущий в деревне на покое в доме, устроенном на городской манер. В деревне его звали тысячником. Он пользовался у всех большим почетом, состоял церковным старостой в соседнем селе. Жил он со своей старухой и дочерью-вдовой, не первой уж молодости, имеющей девочку-подростка. Двое сыновей его проживали в Петербурге и имели лавку: один – так называемую фруктовую и колониальную, а другой – суровскую и лишь изредка, не каждый год, приезжали к старику погостить. В деревне старик держал себя гордо, почти ни к кому из односельчан не ходил, а потому приход его к Подпругиным и удивил всех.

– Ну, что мои лодыри? Видел ли моих баловников в Питере? – спрашивал Флегонта Парамон Вавилович, пролезая в передний угол.

– Да ведь ваши сыновья, Парамон Вавилыч, купцы-с и нам, шестеркам из ресторана, не компания-с, – скромно отвечал Флегонт. – Мы слуги-с… Нешто они будут с нами якшаться! Конечно, в лицо я их обоих знаю чудесно, но… Был как-то старший ваш у нас в ресторане, но служил ему не я. Я им поклонился, но они довольно гордо… Конечно, они меня, может быть, и не помнят. Раза два видели меня здесь в деревне, потом три года тому назад я от вас им посылку с полотенцами и сушеной малиной носил. Тогда они действительно со мной за руку и чаем в лавке поили. Купцы-с… Ничего не поделаешь… Большому кораблю большое и плавание, а мы люди маленькие, – спокойно прибавил он, полез в чемодан, вынул оттуда круглую жестяночку и прибавил: – С франко-русскою карамелью, Парамон Вавилыч, чаек-то кушать не желаете ли?

– Бог с ней. Не люблю я сладости… Я с одним куском сахару три стакана… – сказал старик Размазов. – Вот насчет щипчиков было бы любопытно, потому зубы…

– Есть, есть. Пожалуйте…

Флегонт подал щипцы. Старик колол ими кусок сахару на маленькие кусочки и бормотал:

– У старшего-то, у Ананья, ребятишки уж в гимназию ходят. А кончат курс, от лавки, как черт от ладана, бегать будут. Я говорил ему, чтобы попроще, – нет, не слушает. Ну а второго не видал?

– Максима Парамоныча? Видел-с. Этот уж меня по нашей деревенской школе должен помнить, а когда они на своей шведке по Каменноостровскому проспекту в шарабане ехали, а я по конке, на верхушке сидел и им откозырял, то они даже отвернулись.

– Этот-то за женой здорово взял. Ну, да все-таки не след так поступать, – проговорил старик, призадумался и прибавил: – А только неужто они уж с таким павлином в голове живут, чтобы земляку не поклониться! Дико и даже глупо.

– В этих смыслах столкнулся с ними – и вот вам передаю.

– Удивительно, – покачал головой старик Размазов. – Напишу им, напишу, чтоб с земляками были ласковее. Так не подобает.

– Бросьте, – сказал Флегонт.

– Никифору Иванычу почтение! На деревне говорят, что сынок к тебе приехал? Где он? С приездом! – послышалось у дверей.

На рогоже топтался пожилой коротенький мужик в заплатанном полушубке и хлопал себя шапкой по бедру.

– Спасибо, Андриян Маркыч… – откликнулись Никифор и его жена.

– Чай да сахар… – кланялся мужик.

– И на этом спасибо, милый. Чайку не хочешь ли? Тесновато у нас около стола, ну да в тесноте – не в обиде, – проговорила мать Флегонта.

– До чаю я не охоч, а вот винцом поздравить…

– Как хочешь, дядя Андриян, а вина нет сегодня. Уж потом как-нибудь угощу, – сказал Флегонт.

– Нет? Как же это ты без вина приезжаешь? А я вам в сватовстве прихожусь. Не может статься, чтоб без вина. – Мужик покачнулся. Он уж был пьян. – Парамон Вавилыч, благодетель, – обратился он к старику Размазову, – правильно я говорю?

– Уходи, уходи, почтенный… Поздравил, и будет с тебя. Чаю предлагали, не согласился – ну и довольно, – сказал Размазов.

– Ах, ухват те в затылок! Как же это так – без вина! Молодой хозяин, а ведь я тебя на руках нянчил… – бормотал мужик.

– Ты погоди, Андриян. Я потом подносить буду. Дай мне пообжиться-то. Ведь только что приехал, – еще раз обратился к нему Флегонт.

– Это я понимаю, но как же ты приезжаешь-то, молодец, без вина? А еще питерский! Ну, вот что… Будем говорить так… У меня голова трещит. Ты дай мне гривенничек на похмелье.

Размазов возвысил голос:

– Эй, ты! Тебе сказано, чтоб ты уходил! Ну и уходи. Видишь, тут тверезая компания.

– Гривенником могу ублаготворить. Вот, получай…

Флегонт выскочил из-за стола и дал мужику гривенник. Мужик взял, поблагодарил и, уходя из избы, кивнул на Размазова и произнес:

– У! Грозный! Да я-то тебя не боюсь.

VI

Выпит был второй самовар, и гости стали расходиться.

Первыми поднялись из-за стола бабы Ананьевна и Василиса.

– Ну что ж, прощайте, коли так… Пора и ко дворам… За угощение… благодарим покорно, – проговорила со вздохом Ананьевна.

– За чай, за сахар… – поклонилась Василиса.

По лицам их, однако, было видно, что они ждали лучшего угощения. Флегонт это заметил и сказал:

– Уж извините, что без вина вас принял. Настоящее угощение будет потом. Мы посиделки сделаем. Скажите девицам вашим, чтоб на посиделки готовились. У тебя, Василиса Савельевна, кажется, дышловая пара девиц-то?

– Есть тот грех. Объедают отца две дуры, – вздохнула Василиса.

– Ну так вот и приводи.