– Так думаете, что без нового налога с нас, домовладельцев, дело не обойдется? – спросил табачник.

– Не обойдется, – дал ответ чиновник и пустил изо рта громадный клуб дыму.

– Потом, говорят, нам бланки такие раздадут, и надо будет в них показать, у кого чего сколько есть и все эдакое… Сколько окон, сколько квартир, на скольких саженях двор, сколько печей и труб. Собака на дворе есть – и ту покажи, что она есть.

– Ну, и что ж ты думаешь? Думаешь все по совести показывать?

– Да ведь дело-то такое… Не покажешь по совести, так потом, пожалуй, в ответе будешь, – развел руками табачник. – И хотелось бы втемную сыграть, да боишься.

– А ты показывай в двух смыслах. Тебя будут спрашивать в двух смыслах, с тайным и явным намерением – ты отвечай в двух смыслах.

– Бумажной мудрости-то я не обучен, вот в чем моя беда.

– Беды тут нет и мудрости никакой не надо. Сокращай наличность, вот и все. – В подтверждение своих слов чиновник харкнул с громким раскатом, плюнул и спросил: – Понял?

– Еще бы не понять, не маленький… Только как бы не было потом штрафа…

– Иногда, друг любезный, и штраф выгоден. Чего тут им в чужие дела соваться? Меньше знают – меньше бредят. Правильно я?

– Это вы действительно.

В табачную лавку вошло порыжелое пальто с выеденным молью меховым воротником. Пальто держало в руках узелок и опаренный веник.

– Ивану Савичу! – возгласило пальто и протянуло табачнику руку.

– Петру Андронычу… – отвечал тот и спросил: – Из бани?

– Был грех, попарился маленько, потом чайку попил в трактире, а теперь к тебе… Дай-ка помадки за пятачок баночку.

– Жасмин или гвоздика?

– Жена гвоздику больше любит. Мне что!.. Мне только один раз после бани вихры смазать. О чем гуторите?

– Да вот все о переписи, – отвечал чиновник.

Пальто потрясло красным, как вареный рак, лицом, с рыжеватыми бакенами, и произнесло:

– Канитель!

– А я так думаю, что скорей подвох, а не канитель, – сказал чиновник.

– Нам нужно вести дело осторожнее.

– А я никак не буду вести. Будь что будет. Отмечусь в Царское Село, домашние скажут про меня, что я новгородским угодникам поехал поклониться, а здесь как хотят.

– Да ведь ведомость-то кому-нибудь все-таки составить будет надо.

– Отзовутся безграмотностью, и пусть кто хочет, тот и составляет.

– Этого нельзя. Нет, тебе отмечаться нечего, ты составь ведомость, но составь ее туманно, чтоб было ни два ни полтора.

– Да ведь проверка, я думаю, будет.

– А проверят, так найдут ошибку, а ошибка в фальшь не ставится, – учил чиновник.

Порыжелое пальто село и вздохнуло.

– И что это нынче за музыка завелась, что все сызнова переписывать! – произнесло оно. – Давно ли переписывали!

– Европейская статистика на современный манер… – произнес табачник.

– Вот она где, эта статистика-то, нам отзовется… – указал чиновник на затылок.

Вошел дряхлый старик с обезьяньим лицом. Он был в валенках и в шапке с ушами. Воротник барашкового тулупчика был перехвачен гарусным шарфом.

– О господи! Вот редкий-то гость! Прошу покорно садиться, Аристарх Демьяныч, – заговорил табачник, усаживая старика на лавку.

Старик поздоровался со всеми и начал шамкать губами.

– Что вы скажете насчет статистики?! – крикнул над самым его ухом чиновник.

– Я-то? – переспросил старик и отвечал: – Виссариона Гребнева, другого никакого не нюхаю. Или простой солдатский нюхать, или Виссариона Гребнева, а другие нюхательные табаки ничего не стоят.

– Ничего не слышит. Беда с глухим человеком. О переписи-то читали?

– До Венгерской кампании я брал у буточника, после Венгерской мне пожарный один доставлял… Отличный табак был. С Крымской кампании начал я брать…

– Я не о нюхательном табаке, а о переписи Петербурга спрашиваю. Читали?

Старик посмотрел мутными глазами на чиновника и отвечал:

– На нет и суда нет. А я к Виссариону Гребневу золу подмешиваю.

– Вот поди с ним!!! А ведь тоже домовладелец… – кивнуло на старика пальто.

– Обязан и ведомость составлять, – поддакнул чиновник.

– Дворник составит, – сказал табачник.

– Да у него вместо дворника-то баба-полольщица с огорода взята. Хороша выйдет статистика.

– Четверочку вам Гребнева? – спросил табачник, положив перед ним пачку табаку.

– Да-да-да… – произнес старик и принялся отсчитывать медные деньги.

Прием новобранцев

Тяжелая, но неизбежная картина. В думе идет освидетельствование, вымеривание роста и ширины груди молодых людей, вынувших жребий для поступления в военную службу. Врач, воинский начальник и член от города бракуют людей и определяют степень годности их к военной службе. В глубине залы стол, за столом члены воинского присутствия, делопроизводители, протоколисты. Перед столом на возвышении ясневая мерка в виде столба с перекладиной в форме глаголя. У мерки солдат. Место, где стоит мерка, огорожено скамейками. За скамейками толпятся вызванные к освидетельствованию, их знакомые, родственники, наполовину полупьяные. Заседание публичное, но среди публики женщин нет, ибо измеряемые и свидетельствуемые раздеваются донага. На огороженную скамейками арену вызывают по пяти человек. Одни раздеваются, сидя на скамейках, другие одеваются. Около скамеек цепь солдат, среди публики стоит и городовой, сдерживающий слишком сильные порывы явившихся к освидетельствованию. Пахнет тулупом, новыми сапогами. Шармеровская визитка перемешалась с полушубком, с сибиркой, с сермягой. За столом слышны возгласы вроде:

– Номер триста сорок девятый – Викул Иванов и номер триста пятидесятый – князь Вадим Теркаев-Заволжский!

– Зде-е-есь! – во все горло и нараспев откликается из толпы один голос.

– Здесь, – картаво произносит другой голос.

К столу подходят новый романовский полушубок с русой еле пробивающейся бородкой, с волосами на голове сильно смазанными деревянным маслом, и бархатная жакетка с золотым пенсне на носу, прическа à la Капуль, с целым пятком перстней на мизинцах, с кучей брелоков на часовой цепочке. Полушубок – здоровеннейший парень; визитка – узкогрудый, тщедушного вида молодой человек. Полушубок пьян.

– Потрудитесь раздеться, – слышится от стола.

– Все снимать? – дрожащим голосом спрашивает жакет.

– Все, барин, все до капельки… Смотри, как я… Живым манером… – бравурно, с напускною веселостью отвечает полушубок. – Сейчас Адамами будем… Садись на скамеечку. Ну, кто скорее? Полушубок – раз, сапоги – два, жилетка – три, рубаха – четыре… Басюк, дяденька Панкрат! Берегите мою гармонию! – кричит он, обращаясь к публике.

– Действуем! – слышится оттуда ответ.

– Ну и чудесно… Гармония – два с полтиной… Эх, завей горе в веревочку! Я, дяденька Панкрат, не робею.

– Потише, потише… Не кричите так… – замечают ему от стола.

– Я, ваше высокоблагородие, готов… – обращается тулуп к доктору. – Штанники прикажете снимать?

– Все, все снимайте.

– С нашим удовольствием. Теперь как есть Адам. Дяденька Панкрат!..

– Крестись, Викулка! Чего ты, идол, ломаешься-то! Крестись, шельма! Что за поярец такой выискался! – слышится из толпы.

Городовой сверкает глазами и начинает придвигаться к откликающемуся.

– Становитесь к мерке… – говорит доктор раздевшемуся парню.

– Мы-то станем, а вот барин у нас запутался в своей амуниции. Служивый! Помоги барину сбрую-то снять, – обращается парень к солдату.

– Становитесь, становитесь! Вы задерживаете других, – повторяет доктор.

– В секунд, ваше высокоблагородие. Ейн, цвей, дрей… Готово!

Парень стоит уже у мерки, вытянув руки по швам и прислонившись спиной к столбу.

– Викул Иванов… Номер триста сорок девятый… – повторяет еще раз член присутствия.

– Он самый-с… А вы потрудитесь быть здоровым… – говорит парень.

– Какой бравый молодец! – слышится у стола. – Совсем гвардеец.

Звякает перекладина мерки, опускаясь над головою парня. Солдат, стоящий около мерки, сдвигает ступни парня. Воинский начальник подходит и пробует, плотно ли прилегает перекладина к голове, и говорит:

– Коленки не сгибать!

– Зачем нам сгибать, ваше высокоблагородие! Мы во всей красе… Мы наперед знаем, какая такая лотерея нашему брату будет. Нарочно для этого самого и выпили.

– Не болтай, не болтай, после на свободе поболтаешь.

– Викул Иванов… Семь с половиной! – возглашает доктор. – Приблизьтесь к столу… Поднимите руки… – говорит он парню и начинает вымеривать у него грудь ремешковой меркой. – Считайте вслух раз, два, три…

– Раз, два, три… – басом и нараспев во все горло кричит парень.

– Потише, потише! Не дурачьтесь, здесь зало присутствия.

– Отлично чувствуем… А только у нас голос – хоть сейчас в тальянцы на Большой киатер. Я, ваше благородие, раз у нас в деревне через реку Оку, так все до капельки…

– Вдохните посильнее.

– Да что! Дыши не дыши – все равно годен. Нарочно из-за этого самого и выпили… Ух! – вздохнул парень.

– Еще раз… Только вы потише… Не надо так громко.

– Все смотрите. Ничего не утаю. Грудь – хоть танцуй на ней. А вот животом я попорчен.

– Что у вас с животом? – опрашивает доктор.

– Лихая баба след на снегу вырезала, и с тех пор начал живот стряхиваться.

– Что это у вас глаз-то? Покажите глаз… Сюда, поближе к свету.

– А это разные разности от нашего безобразия. Как перед Истинным! Утаивать не буду. В хмельном виде из-за приятелев… Спервоначалу ругательная словесность, а потом междометие, ну и вышло нарушение тишины… В какое меня войско ваше…

– Погодите. Да… глаз подбит. Это синяк, и от синяка легкое воспаление. Обернитесь.

– Каким манером хотите, таким и обернусь. А что выпил – это действительно.

– Годен! – возглашает доктор.

– Это мы уж и раньше знали. Прощай, дядя Панкрат, под красную захватили!..

– Однако вы не кричите.

– Помилуйте, мы завсегда учливым манером… А что выпил, то выпил…

– Можете одеваться.

Парень, пошатываясь и размахивая руками, подходит к скамейке и говорит своему соседу по номеру:

– Распутался, ваше сиятельство, со своей амуницией? Чего сидишь нахохлившись-то? Снимай рубашонку… В рубашонке нельзя…

– Князь Вадим Теркаев-Заволжский! – слышится голос у стола.

– В сорочке и в носках можно? – спрашивает молодой человек.

– Правило, чтоб все снимать, – отвечает доктор. – Потрудитесь стать под мерку.

Молодой человек медленно начинает снимать с себя носки, сорочку. Парень начинает ему помогать.

– Оставь, оставь… Я сам… – говорит молодой человек.

– Ну, чего дрожишь! Хватил бы горького до слез давеча, так и не дрожал бы теперь. Или там, по-вашему, по-господскому, коньяку с букибротом… Бармале тре жале и вышло бы… Простудиться, ваше благородие, они боятся босиком-то… Народ непривычный… – обращается парень к доктору. – А мы вот. Хоть сейчас танцы всякие с дамочкой… – подпрыгнул он.

– Не дурачьтесь… здесь присутствие. После можете все это сделать.

– Теперь ау! Теперь мы с горести на семь ден запьем. Дяденька Панкрат! Береги гармонию!

Молодой человек стоял уже у мерки. Хотя он был весь раздет, но золотое пенсне красовалось у него на носу. Это вызвало улыбку у стола и смех в публике.

– Барин-то все снял, а намордник на носу оставил, – слышится в толпе.

– Без этого нельзя. Господская присяга… Ничего не поделаешь.

Опять звук опускаемой перекладины. Воинский начальник подходит к мерке.

– Mon colonel…^[1] – шепчет молодой человек.

– Говорите по-русски.

– Четыре с половиной, – возглашает доктор. – Приблизьтесь к столу… Поднимите руки.

Начинается измерение груди, освидетельствование всех частей тела.

У стола вызывают следующую пару.

– Номер триста пятидесятый! Митрофан Загвоздкин! И номер…