В одной из бывших детских, заставленной сундуками с тряпьем и сломанными игрушками, Хельга, самая молчаливая и неловкая из служанок, нечаянно задела плечом тяжелый резной шкаф из черного дерева. Раздался громкий скрип, но не дерева о пол, а будто чего-то тяжелого и каменного, двигающегося за ним.

– Погодите! – резко остановила я всех, замирая. – Давайте сдвинем этот шкаф. Вместе.

Вчетвером, пыхтя и упираясь, мы смогли отодвинуть тяжеленную конструкцию на скрипящих львиных лапах. За ним оказалась не просто стена, а грубая, неровная каменная кладка из дикого камня, и в ней – низкая, под самую потолочную балку, дубовая дверь, почерневшая и почти сливавшаяся с камнем. Она была заперта на большой, покрытый толстой коркой ржавчины висячий замок, похожий на паука.

– Постойте, – хрипловато сказала Марта, и в ее запавших глазах мелькнуло смутное воспоминание. – Старая ключница, покойная уже, говаривала иногда про тайный ход, что из дома вел на случай пожара или лихого часа. Но мы думали, старуха бредит, это байки.

Сердце мое учащенно, гулко забилось, отдаваясь в висках. Я вспомнила связку ключей из тайника. Достала ее из складок платья и стала поочередно, с внутренней дрожью, примерять самый большой ключ к замочной скважине, забитой паутиной. Один из них, массивный и причудливой формы, с длинным стержнем, с трудом, с сопротивлением, вошел и со скрежетом, будто нехотя, провернулся в заржавевшем механизме. Замок щелкнул глухо, как кость.

Я потянула на себя тяжелую, неповоротливую дверь на кованых петлях. Она отворилась, издав протяжный, скрипучий, каменный скрежет, будто не открывалась сто лет. Оттуда, из черной щели, пахнуло ледяным, спертым воздухом, пахнущим сырым камнем, землей и вековой, непотревоженной пылью. Открылась узкая, темная, уходящая под уклон галерея, теряющаяся в непроглядной тьме уже в пяти шагах. Это был не тайник, а настоящий потайной ход, узел легенд.

– Вот он, – прошептала я больше для себя, зажигая фонарь и заглядывая в зияющую черноту, где свет терялся, не достигая конца. – Нам понадобятся факелы, веревка и крепкие нервы. Но исследовать его мы будем в другой раз, с Джеком и надежными людьми.

Мы отступили, и я снова, с усилием, заперла дверь, повернув ключ с новым, острым ощущением, что держу в руках не просто железку, а ключ к одной из главных загадок этого дома. Сначала вещий сон, потом тайник с серебром, а теперь и потайной ход, ведущий в неизвестность. Мир вокруг, казалось, начинал медленно, нехотя поворачиваться к нам другим, скрытым своим лицом, открывая потаенные возможности, о которых я и не мечтала вчера.

Глава 5

Серебрушек из тайника, прохладных и увесистых, хватило как раз, чтобы нанять шестерых самых крепких и честных мужиков из ближайшей деревни на неделю работы. Я пересчитала монеты в ладони, ощущая их ребристые края, и отдала почти все Джеку, оставив про запас лишь парочку самых потускневших. На следующее же утро, едва рассвело, во дворе зазвенели удары топоров, резкие и деловитые. Мужики, закутанные в потертые, пропахшие дымом тулупы, с грубыми рукавицами на руках, уходили в ближний, поредевший лес и возвращались к свинцовому зимнему закату, волоча на простых деревянных санях тяжелые, промерзшие насквозь стволы бурелома, обледеневшие сучья которых цеплялись за снег.

Работа кипела несколько дней, наполняя обычно тихий двор живым грохотом колки, скрипом полозьев и сдержанной перекличкой. Конечно, даже этой, добытой с таким трудом, древесины не хватило бы на всю долгую зиму, чтобы топить все покои, но прямо сейчас поленница у глухой стены амбара выросла втрое, сложенная ровными, плотными рядами. Теперь я знала, что хотя бы полтора-два месяца можно было не экономить каждое полено с щемящей жадностью, не дрожать внутренне при мысли, что камин в гостиной может потухнуть из-за чрезмерной бережливости. Это было маленькое, но такое важное, почти физическое облегчение – смотреть из окна на аккуратные, покрытые инеем штабеля и знать, что худшие январские морозы мы встретим с теплом хотя бы в главных, жилых комнатах, где еще теплилась жизнь.

С потайным ходом я решила разобраться чуть позже, не распыляя внимания. Сначала нужно было убедиться, что там нет обвалов, и расчистить путь. Я поручила это Марте, как самой здравомыслящей. Экономка, хоть и хмурилась, не одобряя эту «блажь», выбрала двух самых надежных и невозмутимых служанок – ту самую румяную Анну и еще одну, крепкую, молчаливую девку Эльзу с руками, привыкшими к любой работе. Выдали им не пышущие жаром факелы, от которых могла вспыхнуть вековая сухая пыль, а несколько надежных, тускло светящих масляных фонарей, а также прочные веники из лозы, метлы и грубое тряпье.

– Вычистите все, что сможете, насколько осмелитесь, – распорядилась я, стоя перед зияющей чернотой низкого прохода, от которого веяло ледяным, мертвым сквозняком. – Но не заходите далеко и не разделяйтесь. Ваша задача – убрать паутину и мусор у входа, расчистить первые шаги и посмотреть, что там, в пределах видимости. Никаких геройств. Час – и назад.

Девушки, переглянувшись, скрылись в черном отверстии, их силуэты мгновенно растворились в темноте. Снаружи было слышно, как их осторожные шаги отдавались глухим, влажным эхом в каменной галерее, как скребли по плитам веники, и доносились приглушенные, сдавленные восклицания, когда они натыкались на особенно причудливые, похожие на саваны наслоения паутины или на скрипящие под ногой кости давно сдохших мышей. Через час они вышли обратно, запыхавшиеся, с посеревшими от пыли лицами и платками, но с неожиданно горящими азартом глазами.

– Госпожа, – доложила Анна, отряхивая передник, с которого сыпалась серая труха, – проход идет вниз под уклон, довольно долго и круто. Ступени каменные, скользкие от влаги, многие покосились. Мы расчистили, насколько хватило света фонарей, шагов на двадцать вперед. В стенах есть железные кольца для факелов, совсем ржавые. И в самом конце виденного нами… еще одна дверь, такая же старая. И… – она замялась, – в нише у первой ступени лежало вот это.

Она протянула мне покрытый рыжей ржавчиной железный наконечник от старой стрелы.

Это известие заставило мое сердце учащенно, гулко забиться, смешивая страх с любопытством. Значит, ход вел куда-то осмысленно, и им пользовались, и не только для мирных целей. Я поблагодарила служанок, похвалила за усердие и отпустила их отмываться и отогреваться у кухонной печи. Теперь, когда проход был хотя бы частично расчищен и разведана его начальная часть, можно было всерьез готовить настоящую экспедицию. С яркими факелами, прочной веревкой, кольями и, конечно, с тем же крепким и рассудительным Джеком для надежности и защиты. Но это было делом уже завтрашним, следующей задачей в списке.

Сегодня же я могла с глубоким, почти блаженным облегчением смотреть на ровно горящий в камине оранжевый огонь, купленный ценой найденного клада. Казалось, старый дом, почувствовав мою решимость, понемногу, нехотя начинал раскрывать мне свои самые потаенные секреты, один за другим, как скрипучий, заржавленный механизм, в котором кто-то капнул масла.

Следующие пару суток, пока на дворе стояли последние относительно теплые дни, я тщательно, как когда-то бизнес-стратегии, обдумывала план по обследованию потайного хода. Мысль о том, что в стенах моего дома скрывается нечто большее, чем пыльные чердаки и пустые спальни, не давала мне покоя, щекоча нервы и разжигая любопытство. Через слуг я предупредила Джека, чтобы он был готов появиться в усадьбе по первому зову, как только погода окончательно ухудшится, и полевые работы станут невозможны. Мне нужен был его трезвый ум и крепкие руки.

И едва небо затянулось сплошной пеленой свинцовых туч и зарядили тяжелые, затяжные осенние дожди, превращающие грунтовые дороги в липкое, хлюпающее месиво, а двор – в болото, мы собрались. Вместе с Джеком, одним из молодых и крепких парней-слуг по имени Стив, и все той же невозмутимой Мартой, мы стояли в полумраке кабинета перед зияющим отверстием в стене. Факелы потрескивали и чадили жирным дымком, бросая тревожные, пляшущие тени на книжные шкафы и портреты, фонари отбрасывали более четкие, но короткие, желтые лучи. Я туго перетянула пояс своей простой шерстяной юбки, а на плечах лежал тяжелый, пропитанный воском плащ, пахнущий конюшней.

Джек, с топором за широким кожаным поясом на всякий случай и увесистой дубиной в руке, шагнул в проход первым, высоко подняв факел, который осветил древнюю кладку.

– Осторожнее на ступенях, госпожа, – предупредил он своим глуховатым, спокойным голосом. – Камни скользкие, как лед, от сырости. И своды низкие.

Мы двинулись за ним, я – следом, и Марта, державшая фонарь так, чтобы свет падал мне под ноги, а Стив замыкал нашу маленькую, странную процессию, неся сверток с веревкой, запасными факелами и флягой с водой. Воздух в галерее был ледяным, влажным и спертым, пахнул сырой глиной, каменной пылью и той особой вековой затхлостью, что бывает в забытых склепах. Сводчатый потолок, сложенный из грубого плитняка, местами обваливался, и с него при нашем приближении сыпались мелкие камушки и комья засохшей глины. Стены были грубо выложены из неотесанного, темного местного камня, и в них, как и говорили служанки, через равные промежутки виднелись вбитые ржавые железные кольца для факелов, некоторые из них почти сгнили.

Пройдя около двадцати шагов вниз по покатому, скользкому спуску, мы уперлись в первую дверь – массивную, дубовую, почерневшую от времени и влаги, с тяжелым, кованым амбарным замком, покрытым пузырящейся ржавчиной. Я достала из кармана связку ключей, которая холодно звенела в тишине. Первый, маленький, не подошел, второй, побольше, тоже не повернулся. Третий, самый изящный и ажурный, с тонким узором, вошел с трудом, но с легким, звонким щелчком повернулся в заевшем механизме. Джек уперся плечом и с глухим стоном дерева толкнул дверь.

За ней оказалась маленькая, круглая, как бочка, комнатка, больше похожая на каморку или тайник. Вдоль стен, заросших белесой плесенью, стояли три пустых, рассохшихся дубовых бочонка, а в углу, под каменным выступом, валялось несколько истлевших в лохмотья мешков, из которых сыпалась труха. Судя по всему, когда-то здесь в смутные времена хранили скудные припасы или воду.

Закрыв ее на ключ, мы двинулись дальше. Галерея пошла прямо, с легким уклоном, и вскоре, метров через десять, наткнулись на вторую, такую же почерневшую дверь, но более узкую. На этот раз ее открыл ключ побольше, с квадратной бородкой. Эта комната была чуть просторнее, прямоугольной формы. На грубых каменных полках, вбитых в стену, лежали свертки с полностью истлевшей от времени и сырости бумагой, превратившейся в бурый, рассыпающийся прах при малейшем прикосновении. В небольшом железном сундуке, стоявшем посреди комнаты, мы нашли лишь горсть серой трухи и несколько съеденных червями деревянных табличек – все, что осталось от когда-то хранившихся здесь документов, карт или тканей.

Третья дверь находилась почти в самом конце хода, прямо перед той, что, как мы предполагали, вела наружу. Замок на ней, большой и сложный, поддался не сразу, Джеку пришлось даже слегка ударить по ключу рукоятью ножа, чтобы стронуть заевшие штифты. Когда дверь с протяжным, скрипучим стоном отворилась, мое сердце на мгновение замерло в ожидании. Но внутри нас ждало лишь пустое, сырое каменное помещение, с земляным полом. На полу, возле стены, валялось несколько старых, сгнивших от сырости деревянных кирок с ржавыми наконечниками и сломанный лом – словно кто-то когда-то начинал здесь какую-то работу, копал, и навсегда забросил ее.

Наконец, подойдя к последней, внешней двери, мы обнаружили, что она не была заперта, а лишь плотно притворена. Распахнув ее, мы увидели не продолжение хода, а сплошную стену густого, почти черного под дождем леса, щедро поливаемого ледяной изморосью. Колючие ветви елей и голые сучья почти касались порога, скрывая выход от посторонних глаз.