Дочери князя, Софья и Ксения, девицы на выданье, взяли за привычку гулять в парке ранним утром, еще до чая. Им приятно было видеть, как просыпается от зимнего забытья природа. Они не боялись заблудиться в густом запущенном парке. Их детство прошло здесь, среди могучих дубов, стволы которых они не смогли бы обнять, даже если бы вдвоем взялись за руки.

Сестры всегда были близки. Малышками они играли в кукольные приемы в сени деревьев, поставив крохотные креслица среди корней и рассадив игрушки. Старый солидный медведь, набитый опилками, кланялся фрейлинам, с трудом сгибая плюшевую спину. Фарфоровая красавица, коронованная одуванчиками, благосклонно улыбалась ему.

Время шло, игрушки отправились в сундук. Софья и Ксения выросли, но продолжали приходить в парк, чтобы послушать птиц и пошептаться о своем. Они читали друг другу стихи, записанные в толстых девичьих альбомах. Иногда одна расчесывала косы другой костяным гребнем. Между сестрами не было секретов.

Сонечке исполнилось в ту весну восемнадцать лет. К ней уже посватался жених. Молодой граф с красивым лицом и маленькими беспокойными руками наносил визиты в Заречье так часто, как позволяли приличия. Соня рисовала в альбоме его инициалы, обводя сердцем любимые буквы, и придумывала имена их будущим детям и борзым собакам.

Ксении минуло семнадцать. Она была худа, черноглаза и слишком высока для девицы. Сестра ласково звала ее «пальмой» и «жирафой». В семье шутили, что, если младшая дочка продолжит расти, крышу дома придется прорубить под ее шею.

Несмотря на рост, бойкая, острая на язык Ксения нравилась свету. Когда князь Зарецкий выезжал на приемы с дочерьми, вокруг его младшей всегда увивались безусые подпоручики и прожигающие наследство поэты. Ксения танцевала с ними до боли в ногах, но никому не отвечала благосклонностью.

В ночь на 20 апреля младшая дочь князя Зарецкого зачем-то вышла из спальни, не разбудив слуг. Весна стояла холодная, но Ксения набросила на плечи всего лишь тонкую накидку. Вышла в дремлющий туманный парк. Сама, ее не вели насильно, иначе в доме остались бы следы борьбы. Подошла к пристани. Затем свернула с тропы на мягкий ковер прошлогодней листвы и исчезла.

Ксения не была влюблена – сестра знала бы об этом. Не увлекалась марксистскими идеями. Не читала дурных романов, после которых юные девушки решают топиться. Интересовалась спиритизмом, но не более, чем все в ее возрасте. Княжна не бежала из родного дома: будь так, она хотя бы взяла драгоценности на первое время и накинула теплую шаль. Накануне она не выглядела напуганной, с аппетитом ела и много смеялась. Однако холодной апрельской ночью какая-то темная воля вытолкнула ее из постели, заставила покинуть особняк и навсегда затеряться среди вековых дубов родного парка.

Митя громко зааплодировал. По нему не понять было, восхищен он историей или просто кривляется.

– Вы действительно хороший рассказчик, Фил, – похвалила Инга. – Я почти поверила, что вы призрак, который сам когда-то гулял с сестрами по старому парку.

Юра только поморщился. Студента-историка сложно впечатлить старыми сказками. Наниматель казался слишком театральным, его улыбка – искусственной, а взгляд – холодным.

– Благодарю вас, сударыня. – Филипп отвесил шутливый поклон. – Увы, я абсолютно материален. Мой секрет в том, что я слышал историю из первых уст. Итак, младшая сестра исчезла, а потом наступила осень девятьсот семнадцатого. В Петрограде к власти пришли большевики, и Зарецкие оказались в эмиграции. Поместье передавали из рук в руки. Софья же благополучно дожила до наших дней, хотя ее помолвка расстроилась. Замуж она так и не вышла. Ее состояние было вложено в иностранные бумаги, а потому не сгинуло, а приумножилось. Эту историю я слышал от нее самой. Воспоминания о сестре тяготят ее до сих пор и не дают спокойно отойти в мир иной…

Тут Филипп сделал артистическую паузу, окинув взглядом всех присутствующих.

– Как я уже сказал, согласно завещанию, все немалое имущество Софьи Зарецкой отойдет тому, кто сможет найти ее сестру и предоставит правдивую историю судьбы Ксении, – закончил он.

– И вы хотите, чтобы мы нашли для вас столетний труп? – спросил Егор. В его голосе прозвучало неодобрение.

Юра посмотрел на черные провалы окон поместья, похожие на пустые глазницы черепа. В воцарившейся на миг тишине явственно прозвучал тонкий звон, словно кто-то, ходящий внутри дома, задел одну из веревочек.

Кто-то? Конечно же, ветер. Или одичавшие бездомные кошки, которые нашли приют на старых развалинах. Одна красивая история – это еще не повод верить в призраков. Юра сначала поднял руку, привлекая к себе внимание, а потом осторожно кашлянул.

– Сохранилось ли что-то из вещей, которые принадлежали сестрам? Может быть, украшения? – уточнил он.

Филипп кивнул. Затем расстегнул ворот рубашки и снял с шеи медальон. Все подошли ближе, даже Павла перегнулась через перила беседки. На ладони Филиппа лежала изящная серебряная вещица, украшенная вензелем в виде переплетающихся букв С и К. Потом ловкие пальцы нанимателя нажали на незаметный выступ. Медальон раскрылся, и все увидели две пожелтевшие черно-белые фотографии, вставленные в корпус и крышку.

Юные девушки – одна круглолицая и светловолосая, другая изящная и чернокудрая.

«Софья и Ксения», – догадался Юра.

– Можно? – спросил он и, дождавшись от Филиппа кивка, аккуратно взял медальон в руки.

Видение пришло сразу. Исчезли бутерброды, термосы и пластиковые бутылки. Пропал запах гниения, доносящийся с заболоченной реки. В воздухе витали ароматы сирени, крыжовенного варенья и душистого чая. На новой веранде, окрашенной в белый цвет, за накрытым скатертью столиком сидели четверо. Юра постарался запомнить каждого.

Дородный мужчина с аккуратно подстриженной бородой. Две девушки, темненькая и светленькая, оживленные, улыбающиеся. Черноволосая одета в жемчужно-серое платье, украшенное вышивкой, белокурая – в легкомысленно-голубое. Мальчишка лет шести в матросском костюмчике, перемазанный вареньем, жевал липкий бутерброд. Во всех угадывалось неуловимое семейное сходство: то ли одинаковый разрез глаз, то ли изгиб шеи.

– Дочери мои и наследницы, – начал мужчина величественно.

Девочки сразу перестали шептаться и сели прямо, глядя на отца во все глаза. Даже малыш отвлекся от варенья.

– Сегодня, в день ангела вашей покойной матери, дарю я вам эти медальоны и своей отцовской волей заклинаю любить, беречь и защищать друг друга и не забывать даже в самую трудную минуту.

В руках мужчины появилась деревянная лакированная шкатулка с крышкой, украшенной сказочными девами-птицами: темнокрылая была печальна, а та, что с белыми перьями, наоборот, смеялась.

«Сирин и Алконост, – вспомнил лекции по славянскому фольклору Юра. – Одна предвещает беды, вторая поет о радости».

Граф Зарецкий открыл шкатулку, и девочки подались вперед. Вместе с ними Юра увидел два серебряных медальона на красном бархате…

Откуда-то сверху упала дождевая капля. Потом еще одна. Они оставляли на столе безобразные кляксы. Исчез фарфоровый сервиз, исчезла скатерть, будто их смыло налетевшим ливнем. Ветер принес и рассыпал по столу сухие осенние листья. Пропал бородатый мужчина, а за ним и другие люди за столом. В беседке теперь осталась только круглолицая девушка, но уже повзрослевшая, грустная. Она была одета в темное платье и клетчатое пальто, волосы убраны под платок, лишь одна светлая прядь падала на лоб. Княжна Софья сидела полностью погруженная в раздумья, а на коленях держала шкатулку с волшебными птицами на крышке.

– Пора ехать, сестра. Промедление смерти подобно, – вырвал девушку из забытья чей-то голос.

Юноша в серой военной шинели без погон и знаков различия стоял на пороге особняка. У его ног ютились желтобокие чемоданы.

– Сейчас, – заторопилась княжна.

Завернув шкатулку в отрез дубленой кожи, она скорым шагом пошла к реке. Не дойдя до воды десяток шагов, свернула на неприметную тропку и продолжила путь вдоль берега, углубляясь в парк. Казалось, ей не мешали ни косой осенний дождь, ни промозглый ветер. Софья остановилась, только дойдя до старого дуба, под корнями которого чернела яма. К замшелому стволу была прислонена испачканная землей лопата.

– Прощай, Ксения. Прощай, сестра. Расставаясь навсегда, прощаю тебе все зло, что ты мне причинила, и ты прости меня, – сказала девушка дрожащим голосом.

Она встала на колени и осторожно опустила свою ношу в яму.

Как только ее пальцы разжались, картинка начала размываться. Юра почувствовал запах кофе и шампанского, услышал голоса. Последним, что он успел увидеть, стал вензель С и К, ножом вырезанный на коре дуба, а потом видение оборвалось.

Снова девяносто восьмой, лето. Жарко, тянет болотной водой, в воздухе звенят стрекозы. У него в руках старый медальон с пожелтевшими фотографиями.

– По словам Софьи Аркадьевны, кулоны были парные и они с сестрой не расставались с ними. Второй пропал вместе с Ксенией, – сказал Филипп.

Юра аккуратно опустил медальон на середину стола. Какое-то время желание поделиться видением боролось в нем с осторожностью. Можно ли доверять странной компании, которую собрал Фил? Юра решил, что пока не станет торопиться с откровениями. Лучше он улучит момент, пойдет в парк один и отыщет дерево с вырезанными на коре инициалами сестер.

– Давайте осмотрим дом, – предложил Егор. – Я понимаю, что от времен, когда здесь жили Софья и Ксения, мало что осталось, но мне нравится видеть место работы своими глазами.

– Я как раз хотел предложить вам небольшую экскурсию, – оживился Филипп. – Я навел некоторые справки о прошлом усадьбы. Позвольте мне быть вашим гидом!

Толстые доски, которыми был крест-накрест заколочен вход в особняк, держались на честном слове. От первого же рывка они отскочили вместе с огромными ржавыми гвоздями. Аккуратно поставив их у стены, Егор широким плечом надавил на двери. Они неожиданно легко открылись, петли даже не скрипнули. Один за другим охотники на призраков вошли под сумрачные своды.

Окна первого этажа были наполовину заложены кирпичом и заколочены досками. Летнее солнце осветило остатки разбитого стеклянного шкафа-витрины. Фанерные стенды, небрежно сваленные у исписанных ругательствами стен, разбухли от сырости. На некоторых щитах уцелели фотографии: с потускневших карточек смотрели улыбающиеся или нарочито серьезные пионеры. От стены до стены провисала веревка, увешанная разным хламом. Кровавой каплей алел на ней истрепанный красный галстук.

– Во времена Зарецких это был курительный салон. Дверь, через которую мы вошли, раньше вела во внутренний двор особняка. Потом лестница к пристани обрушилась, этот вход стал основным, а здесь устроили пионерскую комнату, – пояснил Филипп. – Ступайте осторожно, тут везде битое стекло.

– Правда, что первый этаж поместья похоронен под землей? – спросила Инга.

– Это всего лишь романтическая легенда, – развел руками Филипп. – Под домом действительно есть обширные погреба, кухня, хозяйственные помещения. Граф Аркадий Зарецкий провел большие работы по ремонту и реконструкции поместья, а каменщики, набранные из простых крестьян Заречного поселка, никогда не видели таких подвалов. Вот и пустили легенду в народ.

Егор зажег мощный фонарь, и луч света побежал по особняку. Из пионерской комнаты, бывшей курительной, вели две двери куда-то вглубь дома. Юра пошел первым и скоро оказался в узком коридоре, стены которого когда-то были выкрашены в желто-зеленый цвет, а теперь облупились. Кое-где отходила и штукатурка. Она лежала на полу неряшливыми грудами.

Коридор перегораживало старое покосившееся трюмо, которое давно лишилось зеркала и двух ножек. Егор махнул фонарем, и луч скользнул дальше по стене, вырывая из мрака баррикаду и две закрытые двери. Коридор заканчивался аркой, украшенной затейливым барельефом. Та вела в просторный темный зал, вдоль стен которого покоились друг на друге деревянные стулья.

– Разбить зеркало – плохая примета, – вслух отметила Инга.

Егор хмыкнул, подошел к изломанному трюмо и осторожно извлек из рамы последний, чудом уцелевший осколок.