После почти полугода мучительного восстановления с переменным успехом его направили в Сибирь.

Там Дамиан прожил последние пять месяцев в чужой стране.

Безумно холодный климат, незнакомые люди.

Он знал их язык, потому что был полиглотом, но жил в отдаленной хижине, стараясь ни с кем не контактировать.

Без любых источников связи.

Просто существовал.

До тех пор, пока ФБР не подало бы знак.

Дамиан был в ярости, когда узнал о том, что спецслужбы инсценировали его смерть.

Ведь это значило, что близкие находились в неведении.

Дамиан с ума сходил от мыслей о том, как страдали все после его ухода.

Огонек…

Она наверняка места себе не находила.

Сын.

Друзья.

Дядя.

Каково было им?..

Он ненавидел то, что не мог с ними связаться.

Ненавидел видеть свое новое тело по утрам.

Ненавидел отражение.

Поэтому убрал все зеркала.

Проводил дни, тренируясь, как мог.

Физические упражнения, готовка, чтение пары тройки книг. Сон. И по новой. Иногда охотился, рыбачил.

Почти дикие условия.

Небольшое поселение в снежной долине.

Белый. От него слепило глаза.

Он и к этому привык.

Заставлял себя привыкнуть.

Жил только одним – мыслью, мечтой снова увидеть семью.

Когда это сбылось, Дамиан был на седьмом небе от счастья.

На вертолете с пересадками он оказался в своей стране, первым делом был доставлен в штаб, где переговорил с руководством, получил указания на то, как ему нужно было вести себя в обществе, затем связался со своими людьми, узнал информацию о произошедшем в его отсутствии.

И немедленно направился домой.

Такова была история в сухих фактах.

Внешние шрамы Дамиана были велики, но те, что таились внутри…

«Все-таки сгорел я в том здании».

***

Дамиан не мог рассказать ей об ожогах.

Он не желал вызывать жалость.

Ненавидел взгляды врачей и медсестер, которые его провожали в больнице. Полные сочувствия, словно он был немощным слабаком.

Дисморфным.

Он не желал себя таким принимать.

Хотел быть для нее сильным. Привлекательным. Желанным.

Таким, как раньше.

Поэтому прятал проклятые ожоги.

Они не были для него меткой гордости. Напоминали об аде, через который он прошел.

О собственных воплях.

Сорванном голосе.

О крови, в которой Дамиан почти захлебнулся в том противогазе.

Одно вечное напоминание и так было налицо буквально.

Эти следы не изменили бы саму суть истории.

Он сказал чистую правду, что проходил реабилитацию, получил некоторые травмы – не стал описывать пожар и свои чувства от этого события.

Не только из-за нежелания выдавать слабость – Дамиан просто физически не мог произнести слова, проживание заново этой ситуации было слишком травматичным для него. Он уже не был прежним.

Закончив, мужчина взглянул на девушку.

Эви думала, что ей станет легче, когда он обо всем расскажет.

Легче не стало.

Это ничего не меняло.

Дамиан сел ближе.

Коснулся губами ее губ, стараясь передать этим прикосновением всю глубину своих чувств к ней. Запоздало понял, что она не отвечает на поцелуй

– Огонек.

– Не называй меня так. Я уже не Огонек.

– Ты та, кто разгоняет темноту внутри меня.

– Я больше не хочу быть твоим маяком, Дамиан. Это обременительно, – Эви издала горький смешок.

Боль резко ударила ему куда-то под ребра, растекаясь на уровне солнечного сплетения.

– Я любила тебя так сильно, что это меня разрушало.

Любила.

Он не мог не заметить, что Эви произнесла это слово в прошедшем времени.

Как что-то давно мертвое. Забытое.

– И ты в этом винишь меня?

– Пока ты спасал весь мир, он спасал меня. Кристиан спас мою жизнь, он был рядом, когда я хотела, чтобы был рядом ты. Но тебя никогда нет рядом. Ты не мой, Дамиан. Ты их, – яростно произнесла она. – Ты соврал мне о многом. Весь наш брак фарс. Фальшивка.

«Да, рядом с тобой был хоть кто-то, и я за тебя честно рад. Потому что когда мое тело горело заживо, у меня не было никого, Огонек. Не было рядом никого, когда я лежал в реанимации и прощался с жизнью. Когда не чувствовал обожженных ног. Когда жил в чужой стране и не мог даже позвонить кому-либо. Когда смотрел в зеркало и хотел сдохнуть – не было, блядь, никого. Совсем».

– Мои чувства не были поддельными.

– Чувств мало, чтобы построить долгосрочные отношения. Требуется доверие, – отстраненно отозвалась Эви. – А этого никогда у нас не было. И больше не будет.

– Что ты такое говоришь, Эви… – его голос дрогнул. – Я знаю, понимаю, что тебе пришлось очень тяжело. Ты была беременна, и меня не было рядом, но…

«Я в это время лежал на операционном столе».

– Я тебя не обвиняю, Дамиан, – она перевела на него усталый взгляд. – У тебя свои ценности и приоритеты. У меня свои. Но факт остается фактом – ты снова меня бросил. Снова не сдержал слово. И меня не интересует – во имя кого или чего ты так поступил. Послушай, я бы тебя поняла, я бы смирилась, если бы ты изначально дал мне понять, с кем я связываю свою жизнь. Но то, как поступил ты, нечестно. Это неправильно. Я выходила замуж за Дамиана Йохансена, который…

– Который что? – начал вскипать он. – Почему ты могла принять меня как члена самой кровавой мафии в мире, но не принимаешь, когда я оказался тем, кем ты мечтала меня видеть всегда? Кто мне вечно говорил, чтобы я «не вредил людям» и подобное?

– Ты не понимаешь суть, – Эви вскочила на ноги, испепеляя мужчину взглядом. – Речь не о том, кто ты. Речь о твоем вранье.

– А ты не думала о том, что я не мог, блядь, рассказывать тебе государственные тайны или раскрывать место своей работы?

– Давай-ка вместе посчитаем, сколько раз ты меня бросал. Твои командировки, твои лживые дела «якудз» – Бога ради, однажды ты просто улетел на пять месяцев, это не первый раз. Я устала, Дамиан. На этот раз ты пересек любые границы. Ты втянул в это и Кайдена.

– Эви, ты считаешь, что я хотел этого? Что выбрал подстроить свою смерть, а потом пил коктейли через трубочку на пляже? Я же тебе уже сказал, что ФБР решило все за меня! Я был сам в ярости. Обо всем узнал спустя многие месяцы, когда, наконец, смог пробыть в сознании больше, чем на несколько часов! – Дамиан поднялся следом, отряхнул небрежно брюки от песка. – Молодец, очень необвинительно.

– Так ты хочешь от меня честности? – усмехнулась она, глядя ему прямо в глаза.

– Да что уж там, давай, скажи то, что вертится у тебя на языке, – подначил Дамиан.

– Лучше бы ты не возвращался. Тогда бы все, что мне пришлось пережить, не было бы впустую.

Мужчина знал, что она имела в виду каждое сказанное слово.

Его задело.

Так, что на мгновение Дамиан просто перестал дышать.

Но не отводил от Эви взгляда. Призывая продолжить начатое. Добить правдой.

– Знаешь, что я вижу, когда смотрю в твои глаза, Дамиан?

Мужчина не шелохнулся. Все так же стоял прямо перед ней.

Его лицо не отражало абсолютно ничего.

– Все, что я вижу, глядя в твои глаза – это грязь. Глаза человека, который отнял все, что у меня осталось, Эви, – однажды сказал ей он.

– Глаза человека, который вел меня к гибели. Кого-то ненадежного, – она рассмеялась. – Не видишь? Тошнит меня от тебя. Когда ты меня касаешься, я хочу кожу с себя снять. Когда смотрю на тебя, ощущаю желчь в горле. Каждый раз, когда слышу твой голос, то оказываюсь там. В нашем доме, задыхающаяся, сходящая с ума. Я в аду, ты это понимаешь? Вот что для меня значит твоя любовь. Вот что ты для меня значишь, – повторила почти слово в слово.

«Хочу, чтобы тебя просто не существовало. Чтобы ты исчезла из моей гребаной жизни, Эви», – той дождливой ночью услышала от него она.

Только не произнесла этого сейчас вслух.

Но он ждал.

Хотел гребаной точки.

– Давай, вперед. Скажи.

И слова вырвались:

– Лучше бы ты умер.

Внезапно стало оглушающе тихо.

В его глазах отразился такой сильный шок, что она вздрогнула всем телом.

Дамиан отшатнулся.

Он не ожидал, что Огонек такое скажет.

Скажет ему – отцу своих детей, человеку, который был готов ради нее на все, который защищал их ценой своей жизни.

Боролся с болезнью каждый день.

Вырвался из лап смерти только для того, чтобы воссоединиться с ней.

Думал, она ждала его.

Думал, было ради кого.

Выражение боли в глазах Дамиана было необъятным.

Казалось, ему рассекли грудную клетку, сунули туда грубо руку, ломая ребра, и безжалостно сжали слабое сердце в когтистых лапах.

Это невозможно было сравнить ни с чем, что он пережил.

Ничто не ранило так сильно, как могла ранить она.

Настолько глубоко.

Только Огоньку это было под силу. Только той, кого он любил больше жизни.

Он смотрел на нее.

Цепляя взглядом темные пряди, очки, жестокий лед в синих глазах.

Впервые она показалась ему чужой.

Раскаяние захлестнуло Эви, но было уже слишком поздно.

Она отчаянно хотела забрать свои слова назад.

Сказать, убедить, сделать что угодно – лишь бы стереть эту боль с лица Дамиана.

Эви открыла рот, но он заговорил первым:

– Я, конечно, слышал много интересного из своих источников. Только не желал верить. Говорил: «Огонек не могла. Она бы так не поступила».

Слезы появились в ее глазах.

– Но, видимо, ты и правда выкинула меня из своей жизни. Кольца не носишь, вещи выбросила, сменила всю мою мебель, избавилась абсолютно от всего, что напоминало о человеке, которому ты клялась в вечной любви. Значит вот как бы ты жила, если бы я и правда погиб? Если бы у меня отказало сердце? Если откажет завтра? Ты просто забудешь меня?

Она не могла ничего произнести, в горле стоял ком.

– Хотя чему я удивляюсь, – ядовито отметил Дамиан. – Ты же пожелала мне смерти. Наверное, это было тебе на руку. Только вот фамилию мою не сменила – конечно, удобно пользоваться моими связями и строить свою гребаную карьеру на моих костях, – улыбнулся он ей.

Сердце девушки рухнуло.

А он продолжал улыбаться.

С таким пренебрежением, что она ощущала себя пылью под его ногами.

Чувствовала каждой клеточкой своего тела.

Глубокое отвращение, которое он испытывал к ней.

Исходящее из самого нутра, бьющее по лицу.

Отнимающее воздух.

Заставляющее съежиться, стать меньше, хотеть исчезнуть.

Только бы не видеть это в его глазах.

Совсем как раньше.

– Дамиан, пожалуйста, не нужно… – выдохнула она. – Ты так не думаешь. Ты ведь знаешь…

– Все, что я знаю, это то, что моя жена даже не почтила мою память. Ты и на похоронах-то не была. И, блядь, Эви, я не верил своим глазам, когда читал об этом. Когда мне рассказали. Но после твоих слов все встало на свои места. Зачем горевать о ком-то, кому желаешь смерти, да? Даже парочки дней не смогла притвориться скорбящей после моей гибели, жена? – последнее слово Дамиан выплюнул, как ругательство.

Эви оцепенела. Он не позволял ей вставить ни слова.

Она бы и не смогла.

Язык онемел, руки дрожали.

– Так зачем лекарства-то пить заставляла? – он насмешливо поднял бровь. – А, надо было очаровать меня, чтобы завладеть моим имуществом. Других объяснений у меня нет. Ты сама признала, что не любишь меня и не любила. Тогда я тебе скажу тоже кое-что, Эвелин Коллинз, – он наклонился к девушке, тяжелый взгляд пригвождал Эви к земле. – Наш брак и правда был фальшивкой. Я ошибался. Все между нами было полной ложью.

«Что он такое говорит…»

Эви попыталась взять его за руку, но он отбросил ее от себя так, словно та была ядовитой.

Выражение лица Дамиана ее уничтожало.