– Ты опоздал, – её голос, низкий и хрипловатый, отразился от стекла. – Я уже успела выпить бокал шампанского без тебя. И придумать тебе наказание.

– Надеюсь, оно будет долгим и мучительным, – пророкотал я, расстёгивая пиджак и бросая его на кресло. Я медленно пошёл к ней, расслабляя узел галстука одним резким движением.

Она, наконец, обернулась. Её глаза цвета бутылочного стекла хищно блеснули в полумраке. На губах играла ленивая, уверенная улыбка победительницы. Она знала, что я приеду. Знала, что после того, как я уничтожу одну женщину, мне потребуется другая, чтобы утвердиться в своей силе.

– Рассказывай, – прошептала она, когда я подошёл вплотную. – Я хочу знать всё. Каждое слово. Хочу почувствовать её боль.

Её цинизм был лучшим афродизиаком. Не говоря ни слова, я рывком развернул её обратно к окну, прижимая её обнажённое тело к холодному стеклу. Она ахнула от неожиданности и холода, но тут же подалась назад, выгибаясь мне навстречу. Город расстилался под нами, как россыпь бриллиантов на чёрном бархате. Мы были на вершине мира, и всё, что было там, внизу, казалось мелким и незначительным.

– Вечеринка у друзей, – начал я, мой голос стал хриплым от подступившего желания. Я вдыхал аромат её волос, её кожи, и он смешивался с запахом моей власти. – Счастливые семьи. Разговоры о детях.

– Идеально, – выдохнула она, упираясь ладонями в стекло.

– Они спросили, почему у нас их нет, – продолжал я, мои руки скользили по её бёдрам, исследуя каждый изгиб. – Я посмотрел ей в глаза. И сказал, что дети – это обуза. И что моё главное детище – бизнес!..

Даша запрокинула голову, и тихий, гортанный смешок сорвался с её губ.

– Дьявол… Ты мой личный, прекрасный дьявол, Вересаев. Что было потом?

– Ничего, – мой шёпот обжигал ей ухо. – В ней просто что-то умерло. Погасло. Она превратилась в куклу. С пустыми глазами.

Я замолчал, и на мгновение образ этих пустых серых глаз снова встал передо мной. Я с силой сжал её бёдра, прогоняя наваждение.

– А потом я приехал к тебе, – закончил я жёстко.

Этого было достаточно. Всё остальное было лишним. Слова закончились, уступая место инстинктам. Это было не обладание, а стирание памяти. Не секс, а экзорцизм. Я пытался вытравить из себя образ сломленной женщины, заменив его этим горячим, податливым, стонущим телом. Каждый толчок, каждый стон, каждый укус был актом самоутверждения. Я – Роман Вересаев. Я – победитель. Я – король. И я делаю то, что хочу.

Её ногти царапали мою спину, оставляя горячие следы. Её стоны смешивались с шумом города за окном. Это была яростная, животная схватка, в которой не было ни нежности, ни любви. Только чистое, дистиллированное желание доминировать, подчинять, властвовать. Мы были двумя хищниками, празднующими удачную охоту. И нашей общей жертвой была тихая, незаметная женщина с глазами цвета талой воды, которая в этот самый момент, возможно, сидела в тёмной комнате нашего холодного дома и собирала осколки своей души. Эта мысль лишь подстёгивала, делала ощущения острее, запретнее.

Позже, обессиленные, мы лежали на сбитых шёлковых простынях. Даша принесла из мини-бара бутылку ледяного «Вдова Клико» и два бокала, но мы пили прямо из горлышка, передавая бутылку друг другу. Пузырьки шампанского щекотали нёбо и приятно кружили голову.

– Ну что, мой король, – промурлыкала Даша, устраиваясь у меня на груди и лениво перебирая пальцами волосы на моей груди. – Поздравляю с первым шагом к свободе. Теперь она долго не протянет. Сломается окончательно и уползёт зализывать раны.

– Она должна, – я смотрел в высокий потолок, чувствуя, как адреналин медленно отступает, оставляя после себя приятную усталость и звенящую пустоту. – Другого выхода у неё нет.

– Конечно, нет, милый. Ты не оставил ей выбора, – она приподнялась на локте и заглянула мне в глаза. В её взгляде плескался триумф. – Скоро всё это закончится. И мы сможем быть вместе. По-настоящему. Без оглядки на твою бледную тень.

Я ничего не ответил, лишь притянул её к себе и поцеловал. «Вместе по-настоящему». Забавно. Я не думал о нас с ней в таких категориях. Она была идеальной любовницей, великолепным аксессуаром, умным и циничным партнёром по игре. Но женой? Нет. Место жены в моей системе координат было проклятым. Но сейчас я не хотел об этом думать. Сейчас я хотел наслаждаться моментом.

Я чувствовал себя всемогущим. Свободным. Словно сбросил с плеч невидимый, но невероятно тяжёлый груз, который тащил три года. Груз чужих ожиданий, навязанных обязательств, молчаливых укоров в серых глазах. Сегодня я разрубил этот узел. Одним ударом. И теперь впереди была только чистая, ясная дорога. Моя дорога.

Я провёл с Дашей ещё несколько часов. Мы говорили о бизнесе, о моих планах поглощения компании Марка Арнольдовича. Она слушала, затаив дыхание, задавала умные, точные вопросы. Она была в теме. Она была частью моего мира, в отличие от Алики, которая жила в какой-то своей выдуманной вселенной из книг и грёз.

Уже под утро, когда небо на востоке начало светлеть, я поднялся.

– Мне пора, – бросил я, натягивая брюки.

– Уже? – лениво протянула Даша, нежась в постели. – Останься. Закажем завтрак в номер.

– Не могу. Нужно появиться дома. Сохранить видимость приличий. Хотя бы на пару дней.

– Как скажешь, повелитель, – она улыбнулась. – Позвони, когда твоя пташка вылетит из клетки. Мы должны будем это отпраздновать. По-королевски.

Я наклонился и поцеловал её в губы – коротко, властно.

– Обязательно.

Выйдя из отеля на свежий, прохладный утренний воздух, я сделал глубокий вдох. Город просыпался. Дворники мели тротуары, первые машины выезжали на опустевшие за ночь улицы. Я чувствовал себя заново родившимся. Полным сил, энергии и планов. Я выиграл все битвы. Уничтожил конкурента, поставил на место жену, провёл ночь с великолепной любовницей. Я был на вершине своей игры. Абсолютный, неоспоримый король этого мира.

Сев в машину, я поехал домой. Я представлял себе, что увижу. Заплаканную, раздавленную Алику, которая будет собирать вещи. Или, что ещё лучше, уже пустую комнату и прощальную записку, полную слёз и обвинений. Я был готов к любому из этих сценариев. Я был готов к финальному акту этой пьесы.

Я ехал домой за своим главным призом – за тишиной и свободой.

Я ещё не знал, что свобода иногда выглядит как выжженная пустыня. А тишина, которую я так жаждал, окажется оглушительной, как вой сирены над руинами моей собственной жизни. Я ехал домой, уверенный в своей победе, не подозревая, что война только что закончилась моим полным и безоговорочным поражением. Просто поле боя было ещё скрыто утренним туманом.

ГЛАВА 5

РОМАН

Победа пахла шампанским, дорогим парфюмом Даши и сексом на сороковом этаже с видом на просыпающийся город. Этот запах, въевшийся в ткань моего костюма и кожу, был эликсиром власти, топливом для моего эго. Я гнал по утренним, почти пустым улицам, и рёв мотора «Бентли» был гимном моей свободе. Каждая светофорная вышка, каждый фасад здания, каждая спешащая на работу фигурка человека за окном казались декорациями в моём личном спектакле, где я был и режиссёром, и главным героем, только что с блеском отыгравшим финальную сцену.

Сломай свою куколку.

Слова Даши, поначалу показавшиеся мне циничной игрой, оказались гениальной стратегией. Простой, изящной и убийственно эффективной. Я сделал это. Я вонзил скальпель в самое сердце её наивной веры, произвёл точную, выверенную ампутацию наших фальшивых отношений. Больше не будет этих умоляющих взглядов, этих жалких попыток создать семью там, где был лишь расчёт, этих тихих укоров, которыми она наполняла воздух нашего дома. Я вырезал эту опухоль. И теперь чувствовал пьянящую лёгкость, какую, должно быть, чувствует пациент, избавившийся от хронической боли.

Автоматические ворота бесшумно разъехались передо мной, словно челюсти услужливого зверя, впуская меня в мои владения. Дом. Мой стеклянный саркофаг, мой памятник успеху, встретил меня идеальной, неживой тишиной. Я заглушил мотор в просторном гараже, и наступившая тишина показалась неестественной, вакуумной. Обычно в это время я слышал приглушённые звуки из кухни – тихий звон посуды, шум кофемашины. Алика всегда вставала с рассветом. Её внутренняя программа «идеальной жены» работала без сбоев. Но сегодня дом был мёртв.

Хорошо. Очень хорошо. Значит, она в своей комнате. Плачет. Собирает вещи. Готовится к капитуляции. Я предвкушал эту сцену. Её слёзы, её сломленный вид – всё это будет моей наградой, финальным аккордом в этой затянувшейся пьесе.

Мои шаги по полированному мрамору холла отдавались гулким, раскатистым эхом, словно я шёл по пустому собору. Воздух был неподвижен и прохладен. Ни запаха кофе, ни аромата свежей выпечки, которую она иногда зачем-то пекла по утрам. Только холодный, стерильный запах моего дома.

На широкой лестнице, ведущей на второй этаж, я увидел его. Он сидел на верхней ступеньке, идеально неподвижный, как изваяние египетского бога Анубиса. Тихон. Её пушистое чудовище, её молчаливый телохранитель. Он не спал. Его огромные, янтарно-зелёные глаза смотрели на меня не мигая. И в его взгляде не было привычной ненависти или презрения. Было что-то другое. Что-то новое и тревожное. Спокойное, тяжёлое знание. Словно он был свидетелем чего-то, чего я ещё не знал, и уже вынес свой приговор.

– Ну что, чудовище, твоя хозяйка устроила истерику? – усмехнулся я, останавливаясь у подножия лестницы. – Не волнуйся, я не выгоню тебя на улицу. Будешь ловить мышей в подвале. Если найдёшь.

Кот не удостоил меня даже шипением. Он медленно, с царственным достоинством моргнул, затем плавно поднялся, повернулся ко мне своим пушистым задом и бесшумно удалился вглубь коридора второго этажа. Это было хуже, чем агрессия. Это было полное, абсолютное безразличие. Словно я перестал существовать для него как угроза или даже как объект для ненависти. Я стал пустым местом.

Странное, неприятное чувство шевельнулось внутри. Я отбросил его, списав на усталость и остатки алкоголя в крови. Поднявшись наверх, я прямиком направился к нашей спальне. Дверь была приоткрыта. Я толкнул её и вошёл.

Комната была в идеальном порядке. Кровать заправлена с такой безупречной аккуратностью, словно на ней никто и не спал. Ни скомканной салфетки, ни брошенной на кресло одежды. Никаких следов слёз, истерики или спешных сборов. Ничего. Воздух был неподвижен, как в склепе.

– Алика? – позвал я, скорее по инерции. Голос прозвучал глухо.

Ответом была всё та же звенящая, давящая на уши тишина.

Раздражение начало закипать во мне. Что за игры? Она прячется? Пытается вызвать у меня чувство вины? Я рывком распахнул дверь в ванную. Пусто. Идеально чисто. Её бесчисленные баночки с кремами, флакончики с сыворотками, которые всегда занимали половину столешницы, исчезли. На их месте зияла девственно чистая поверхность белого мрамора.

Холодок пробежал по моей спине. Нехороший, липкий холодок.

Я вернулся в спальню и подошёл к гардеробной. Это была не комната, а целый зал, разделённый на две половины – мою и её. Моя была забита рядами костюмов от Kiton и Brioni, стойками с обувью, ящиками с аксессуарами. Я распахнул створки её половины.

И замер.

Её половина гардеробной была не просто пуста. Она была стерильна. Десятки, сотни пустых вешалок из сандалового дерева висели ровными рядами, как рёбра гигантского скелета. Пустые полки, где раньше лежали стопки кашемировых свитеров. Пустые ячейки, где стояли её туфли и сапоги. Пустые выдвижные ящики, обитые бархатом, где хранились её украшения. Исчезло всё. Каждая блузка, каждая юбка, каждое платье. Даже домашние тапочки. Словно здесь никогда и не было женщины. Словно её жизнь в этом доме просто стёрли ластиком.