– Дня не могу прожить без ее светлых глаз, – любовно глядя на карточку, произнес доктор. И сам тотчас смутился: – простите еще раз мою словоохотливость – я вас, должно быть, утомил. Прощаюсь, Степан Егорович. Мне отвели комнату в доме, но завтра уезжаю поутру – не знаю, увидимся ли.

Он ушел, оставив Кошкина наедине со своими мыслями. А мысли сводились к одному. Неужто и впрямь столь очевидно, что он не может простить умирающего старика?

Cherchez la femme. Да, дело, разумеется, было в женщине. Ведь не вмешайся тогда Шувалов, не случись той ссылки… кто знает, может, сейчас Кошкин был бы женатым и семейным человеком. Счастливым болтуном, как этот Сапожников.

…А может, схлопотал бы пулю, как успел схлопотать ее первый муж – родной, хоть и незаконный сын Шувалова; как второй ее муж, и как черт знает какой по счету ее любовник. Так что и впрямь, довольно дуться. Ему бы еще поблагодарить Шувалова, что уберег.

Да только отчего-то до сих пор разбирала такая тоска, что ей-богу, иной раз кажется, и пуле был бы рад.

Кошкин выбросил папиросу и задрав голову, долго еще смотрел в полное звезд ночное небо. А дышалось здесь, в Златолесье, и впрямь невыразимо легко.

Глава 2. Сестры

Сапожников обыкновенно приезжал раз в два или три дня – под вечер, после работы в больнице в Зубцове. Оставался на ночь и поутру уезжал обратно. Прописывал Шувалову больше бывать на воздухе, ни в коем случае не простужаться и есть много овощей и фруктов. Больной слушал его хмуро, игнорировал почти полностью и разве что окно в спальной позволял открыть. В один из таких визитов Кошкин увязался поехать в Зубцов с доктором – на почту, отправить пару писем, а больше развеяться да осмотреться. Тем более что Шувалов вечно гнал его из комнат, не позволяя остаться дольше, чем на четверть часа.

Зубцов оказался городом крохотным, донельзя провинциальным, однако не бедствовал, судя по всему. Улицы, полные народу, сновали открытые экипажи с миленько одетыми дамами, лавки на Торговой площади зазывали посетителей, а каменные дома, хоть и встречались нечасто, были аккуратными и радовали глаз. Город считался купеческим и вел торговлю льном – чем и знаменит был на всю империю. Стоял сразу на двух реках – Волге и Вазузе. Реки сходились возле Полустовой горы, куда Сапожников обещал непременно сводить на прогулку, ибо с горы открывался чудеснейший вид. Реки же делили городок на две части – городскую и заречную, которые сообщались меж собой посредством парома. Паром, впрочем, громко сказано: от одного берега к другому был натянут трос, вдоль которого паромщик с добровольцами собственными силами двигали судно.

Стояло лето, самая его середина, июль. Лето донельзя жаркое, но свежее и солнечное, совсем не похожее на лето в Петербурге.

Сапожников вызвался проводить Кошкина до самой почты и теперь франтовато шел по главной улице городка, поигрывая тростью. Как человек общительный, раскланивался едва ли ни с каждым встречным. Доктора здесь будто бы всякий знал. Особенно надолго и почтительно Сергей Федорович остановился, здороваясь с батюшкой – священнослужителем Успенского храма, самого величественного в городе.

– Отец Михаил – прекраснейший и большого ума человек, – поделился Сапожников, распрощавшись с батюшкой. – С гордостью могу сказать, что мы приятельствуем! Мне отвели квартирку возле Земской больницы, и отец Михаил нередко навещает меня вечерами, особенно по средам. Присоединяйтесь и вы к нам, Степан Егорович – обещаю, вы будете от его общества в восторге!

– Благодарю за приглашение, рада буду воспользоваться. – Кошкин помолчал недолго и улыбнулся: – был у меня в столице приятель, как и вы, человек науки и медицины. С трудом могу представить, чтобы мой Кирилл Андреевич с батюшкой дружбу водил. Какая уж дружба, если стоило ему в одном обществе со священнослужителем оказаться, принимался спорить по самым ничтожным поводам – да до того горячо, что, право слово, неловко становилось.

– Это он напрасно! – покачал головой Сапожников. – Кто же так о людях судит? – тоже помолчал и спросил: – Кирилл Андреевич, говорите? Не в химических ли науках сведущ ваш приятель?

Кошкин глянул на него с удивлением, но подтвердил:

– Да уж, тесен мир…

– Я ведь в Петербурге медицине обучался, – объяснил Сапожников, – в университете нашем всякий о Кирилле Андреевиче наслышан – я и по сей день за публикациями его слежу… выдающаяся личность!

Кошкин не сообразил, сказано последнее всерьез или с насмешкой – тем более что Сергей Федорович уже отвлекся на нового знакомца. Знакомицу, точнее.

И по тому, какая светлая и искренняя радость от встречи отобразилась на его лице, Кошкин понял, кто это, еще до того, как вспомнил лицо невесты Сапожникова с портрета.

– Оленька, Ольга Ивановна! Позвольте руки ваши поцеловать… вот так встреча! Встреча тем более приятная, что я нынче не один, а с большой души человеком: Кошкин Степан Егорович, – представил он, – сыщик, полицейский чиновник. Из самого Петербурга к нам пожаловал.

Кошкин раскланялся с дамами – их было две и, судя по схожести лиц да рыжеватому цвету волос, родственницы.

– Ольга Ивановна Громова, – благоговея голосом, представил Сапожников ту, что помладше. – Имею великую честь называть Оленьку своею невестой.

Оленька, право, была еще лучше, чем на портрете – в модном розовом платье, с огромными буфами на рукавах и под ажурным летним зонтиком. Разве что простая чуть растрепанная ветром рыжая коса, перекинутая через плечо, выдавала в ней девушку провинциальную. Смущаясь и краснея щечками, она подала Кошкину руку, после чего, прикрыв лицо веером, шепнула что-то даме постарше.

– Оленькина сестра, Татьяна Ивановна Тарнавская, – представил Сапожников и ее, – ах, какие вечера дает Татьяна Ивановна – о них слава на весь уезд стоит!

– Какой же вы льстец, милый Серж! – мягко упрекнула та. – Но мне радостно, что вам приятны мои вечера. И одиннадцатого очередной из них – надеюсь, вы не позабыли и будете вовремя!

– Да как я могу! Я, скорее, имя свое позабуду!

– Ох, льстец!.. И вас, Степан Егорович, непременно ждем… – должно быть, из вежливости позвала она. И чуть коснулась локтем руки сестры.

– Да-да, непременно ждем и вас, Степан Егорович! – спохватилась та. – У меня именины одиннадцатого, Таточка чудный вечер обещает мне устроить – даже из Москвы гости будут!

– Благодарю великодушно… – со всем почтением поклонился Кошкин. – Поздравляю вас, Ольга Ивановна, от всего сердца, но не могу ответить согласием. Весьма печальные дела привели меня в Зубцов, едва ли удастся.

– Вы ведь навещаете захворавшего графа Шувалова? – спросила вдруг Татьяна Ивановна.

Чем поставила Кошкина в тупик. Неужто так скоро вести по городку разошлись? Должно быть, это Сапожников, говорун, разнес по всей округе…

Впрочем, тайны Кошкин из этого делать не собирался, подтвердил. Но сказанное Татьяной Ивановной после, изумило его и того больше:

– Степан Егорович, сыщик из Петербурга, Чиновник по особым поручениям при Канцелярии обер-полицмейстера… неужто это вы и есть? И ваша возлюбленная с чудным именем…

Кошкин напрягся, но она вдруг замолчала, будто сказала лишнее, и только неловко улыбнулась.

– Право, не верится в такие совпадения, Степан Егорович. Вы совершенно такой точно, каким я вас и запомнила…

Кошкин нервно глянул на Сапожникова и уточнил:

– Простите, мы знакомы?

– Нет, не совсем… я видела вас во сне. Только вы были в парадном мундире – в белом. И стояли в церкви. Это была ваша свадьба.

Оленька радостно ахнула. А Кошкин, признаться, онемел на долю минуты.

Татьяна Ивановна была под стать сестре – очень миловидной, с пышными с медным отливом волосами и голубыми с нежной поволокой глазами. Только в глазах этих был не смех, как у сестры, а что-то иное. Удивление встречей, неверие… Была хитринка, будто она и половины не сказала из того, что сказать хотела. На вид ей, надо думать, что-то около тридцати.

– Непременно приезжайте на Оленькин вечер, Степан Егорович, – чуть слышно шепнула, будто ему одному, эта женщина. – Приезжайте – у меня вы встретите ту, что составит ваше счастье. Что ж, прощайте, милый Серж – точнее, до встречи! У нас с Ольгой еще масса дел!

И они прошли мимо – столь же стремительно, как и появились.

* * *

– Что за чудная особа? – не удержавшись и оглянувшись вслед, спросил Кошкин. – Что она такое говорила?

Сапожников рассмеялся:

– Татьяна Ивановна? О, да, привести в шок и свести с ума всего парой фраз! Невероятная женщина! Эта одна из причин, по которой ее вечера так популярны – она предсказывает своим гостям их судьбу с невероятной точностью.

– Неужто на картах станет гадать? – хмыкнул Кошкин.

– Ну что вы, не на картах. Спиритические сеансы – слышали, небось?

– Слышал…

– Она в этом мастерица. Мурашки по коже, ей-богу!

– И что, все сбывается?

– Не все! – задорное его настроение чуть померкло. – Ольге Ивановне сестра предсказала, что суждено ей женой другого стать, не моей. Оттого Оленька мне полтора года отказывала.

– Но вы в подобное не верите, надеюсь?

– Я человек науки все же… как я могу верить в сеансы? И все же, Степан Егорович, мне ли вам говорить, что в жизни полно такого, что иначе, как чудом, и не объяснить. Даже наукой не объяснить. Да взять хотя бы то, что с Татьяной в юности произошло…

– А что произошло? – насторожился Кошкин и того больше.

– Нет, не стану сплетен пересказывать: коли захочет, сама все расскажет – она и не таится особенно.

На том разговор и кончился, тем более что Сапожников снова кого-то встретил – а Кошкин углядел вывеску почты в конце улицы, куда и поспешил.

Глава 3. О прошлом

Вечерами скромный особняк Шувалова вдруг становился огромным, пустым и особенно неуютным. Притом, что слуг было немало, изредка они сновали из комнаты в комнату по неведомым делам – одетые в темное, говоря полушепотом и будто заранее готовые к трауру. Шувалова в доме любили, полагали добрым и мягким хозяином…

А Кошкин вечерами входил к Платону Алексеевичу с особенной осторожностью: чуть слышно приоткрывал дверь и ей-богу со страхом всматривался в неподвижное лицо на подушке. Покуда тот слабо ни поворачивал голову, да живые синие глаза не упирались в Кошкина строгим взглядом.

– Ты здесь еще, Степан Егорыч?.. – замечал Шувалов хрипло да ворчливо, будто дождаться не мог, когда тот уберется восвояси.

– Вы же сами просили не уезжать покамест, – отозвался он. Привычно усаживался на диван в углу с книгой или журналом.

Пусть ворчит. Услышь Кошкин от него любезности, удивился бы больше. Главное, что жив пока – значит, не сегодня.

О том, что станет делать да чувствовать в тот вечер, когда Шувалов не встретит его строгим взором, Кошкин старался не думать. Гнал прочь все мысли об этом. Малодушно отдал бы хоть полжизни за то, чтоб в этот миг с Шуваловым была бы племянница его, или кто другой… потому что Кошкин попросту не знал, как себя вести, когда теряешь близких.

* * *

По долгу службы в полиции, в уголовном сыске, Кошкин сталкивался со смертью не редко. И, хоть знал за собой, что порою принимает чью-то раннюю и нелепую гибель слишком близко к сердцу – все это были чужие малознакомые люди, как ни крути. Родных же Кошкин не терял выходит что… с самой гибели отца. Было это давно, Кошкину тогда едва сравнялось восемнадцать, и смерть эта в прямом смысле перевернула все с ног на голову.