Я рассказала, подчеркивая важность взятых на себя обязательств, о тете, живущей в горах, которой мы обещали заехать в гости. Продолжая говорить, я собрала свои вещи, вернула ей журнал и брендовый солнцезащитный лосьон. Я не смотрела на нее, поскольку была не вполне готова увидеть ее разочарование. Шон отряхивал песок с ног и ерошил руками волосы. Скинув с плеч саронг, Лулу свернула его и заново перевязала. Потом мы втроем побрели по пляжу к бару, обогнули его и вышли на дорогу.

Если посмотреть на карту, Сент-Сесиль находится в дальнем левом углу Французской Ривьеры неподалеку от марсельских публичных домов – пешком от Сен-Тропе не дойдешь. Это не означает, что городок лишен определенного лоска. Склоны темно-зеленых холмов усеяны роскошными виллами, гавань обрамлена рядами белых яхт, а на горизонте порой виднеется огромная блестящая посудина какого-нибудь русского олигарха.

Мы поселились через мыс от главного порта, в рабочем районе города с дешевой арендой. Отели, выстроившиеся в ряд вдоль главной улицы, пыльной и сугубо практичной полосы земли, по большей части представляли собой небольшие современные коробки с обшарпанными пристройками, хотя у некоторых на территории имелось несколько пальм и клочков газона, а кое-где виднелся даже огороженный бассейн. Я думала, Лулу направится в один из них, но она продолжала идти с нами и ныть из-за предстоящей работы, пока мы не дошли до унылого и невзрачного входа в отель «Ла Бель Вю».

– О, вы тоже здесь живете? – спросила она, когда мы вошли внутрь через автоматически открывающиеся двери. Маленькая зона ресепшена порой оставалась без присмотра, но в тот вечер за стойкой сидела опрятная молодая блондинка. В помещении было жарко, и она обмахивалась рекламным буклетом компании «Герц», предлагающей автомобили в аренду. – Тоже поздно спохватились насчет бронирования? Не знаю, может, в городе проходит какой-то слет, или же виной всему необъяснимое пристрастие французов к отдыху в августе, но когда я попыталась что-то найти, мест уже не было.

Плохо, что она остановилась здесь. Слишком близко – никакого покоя.

– Нищим выбирать не приходится, – пробормотала я, понизив голос. Девушка на ресепшене, перестав обмахиваться, подняла на нас глаза.

– Мне сюда, – сказала Лулу, указывая на ведущую на лестницу пожарную дверь справа.

Я осторожно заключила ее во влажные объятия. Кожу у меня стянуло, я была вся потная; мысленно я уже пересекала внутренний двор, направляясь к пристройке, где располагался наш номер, выходящий окнами на парковку. Сейчас я приму душ. Все прошло хорошо. Все закончилось. Мы провели день на пляже, не заплатив за это ни гроша. Все наши расходы были оплачены кем-то другим. Лучший вид мошенничества – это когда жертва даже не понимает, что ее развели. Завтра Лулу обнаружит записку, где будет говориться, что нам срочно пришлось уехать: неотложные семейные обстоятельства. К тому времени, как она ее прочтет, нас уже здесь не будет. Мы поедем дальше. Может быть, в Монте-Карло.

Но Шон не сдвинулся с места.

Одной рукой опираясь на стену, другой он шарил у себя под футболкой, целенаправленными и при этом чувственными движениями потирая грудь.

– Ну… Я, конечно, не знаю, во сколько мы сегодня вернемся, – сказал он. – Но, может, если будет не слишком поздно и у тебя будут силы, выпьем по стаканчику на сон грядущий?

– Ох. Ну… – Она подняла руку и, прихватив волосы заколкой, стянула их в узел на затылке. – Я, наверное, поужинаю у Рауля, так что…

Пара комаров кружили за дверью заднего хода, то и дело ударяясь о стекло.

– Нам повезет, если получится сбежать от тети Мэри, – сказала я. – Ты знаешь, как она любит поболтать.

Шон до сих пор даже не взглянул на меня.

– Не думаю, что в ее возрасте она будет настроена на ночные бдения.

Я знала, что у него случаются сексуальные контакты. Обычно он о них не распространялся.

– Она не так уж близко живет, довольно высоко в горах, – сказала я. – Мы каждый раз забываем, как долго до нее ехать.

Я ожидала, что теперь-то он подойдет ко мне. Он не подошел, и я опять забеспокоилась. Это что, новая форма наказания?

Я уперлась ладонью в стекло и толкнула дверь. Она распахнулась с неожиданной легкостью, с размаху опрокинув горшок с геранью. Высыпавшаяся из него земля походила на полчище муравьев. Наклонившись, чтобы сгрести землю обратно в горшок, я услышала их смех.

Глава вторая

Возможно, вы слышали о Шоне. Его полное имя – Шон Уилер. Он приобрел кое-какую печальную славу, попав в газеты. Но с тем же успехом могли и не слышать. Когда кто-то обладает властью над вами, легко утратить объективность, придавая ему бо́льшее значение, чем он того заслуживает.

К этому моменту мы провели вместе три года. В тот день, когда мы познакомились – это было в Анджуне, прибежище хиппи на Гоа, – дела у меня шли неважно. Если бы не он… Я не знаю. Тот день ознаменовал начало чего-то, а может, и конец. Что бы о нем ни говорили, я многим ему обязана.

Я не собираюсь жалеть себя, но детство у меня было дерьмовое. Я четырнадцать раз переезжала и одиннадцать раз меняла школу. Я не склонна винить в этом саму систему: это были мои внутренние демоны. Взгляните хотя бы на мою сестру Молли и на то, как сложилась ее жизнь, – и сами поймете.

Джой родила нас еще подростком, и все было прекрасно, пока ей помогала ее собственная мать. На одном фото мы с сестрой в одинаковых платьях и носочках, с одинаковыми бантами в волосах. Но бабуля заболела раком, и потом, несмотря на все старания Джой, жизнь покатилась под откос. Были и травка, и бухло, и разные мужики. Одному из них, Питу, нравилось, когда она оставалась у него ночевать. В конечном итоге кто-то из соседей донес на нее в полицию. Полицейские выломали дверь, нас забрали и купили нам зубные щетки в ближайшем магазине – по крайней мере, я так это запомнила. Однажды мне довелось почитать мое дело – там говорилось о мышином помете и собачьих экскрементах в спальне и о том, как сосед просовывал пачки печенья через щель почтового ящика. Но не это отпечаталось у меня в памяти. Я помню, как мы с Молли гуляли в парке, и я качала ее на качелях, а потом стемнело, и мы все еще были там, и я вручила ей пачку влажных салфеток, чтобы чем-то занять, и она оттирала ими маленькую лошадку-качалку. Помню чей-то кардиган, висящий на детской горке и пахнущий чужим стиральным порошком. А еще помню ту, первую, ночь в приюте для детей, оказавшихся в сложной жизненной ситуации, где до нас доносился гул самолетов; они пролетали мимо каждые три минуты, а мы их считали, и волновались за собаку Пита – вдруг ее тоже забрали.

Потом был сплошной «тяни-толкай». Мы проводили несколько месяцев «с мамой», потом внезапно вновь оказывались в приюте. Кочевали по приемным семьям. В некоторых из них были свои дети, в некоторых не было. Помню разные запахи. Разную еду. Рыбные палочки. Пельмени. Рис с горошком. Бывало, что идешь утром в школу, думая, что все в порядке, а вечером за тобой приходит незнакомая женщина, и тебя куда-то увозят. Были какие-то заседания, встречи, поджаренные сэндвичи в кафе на обед. Не уверена, что мы всегда были чистыми – помню, как пыталась постирать в туалете свою рубашку, когда одна девочка сказала мне, что я воняю. Я регулярно ввязывалась в драки, защищая Молли от ее одноклассников, и в моем личном деле появилось замечание, что я не умею справляться с эмоциями, но, может, мне просто не давали шанса? Оказавшись в системе, узнаешь одну вещь: твоя версия событий – это всего лишь твое мнение.

Наконец нас взяла к себе супружеская пара из Гастингса, с прицелом на длительную опеку. Мы получили шанс начать все с начала, как утверждала наша соцработница. Нам повезло, сказала она, что нас взяли вместе. Я хотела, чтобы все получилось, и не знаю, зачем с таким упорством шла к провалу. На диване была странная обивка, похожая на жесткий вельвет, а сиденье было поделено на части таким образом, что на нем помещались только три человека. Обычно я не входила в их число. Дом был одноэтажный, с верандой и окнами, которые открывались только сверху, как морозилка в холодильнике. Еда была невкусной, и я вбила себе в голову, что меня травят. И правил было так много – и дома, и в новой школе. Я спуталась с плохой компанией, вроде парней из подворотни, хотя сгубила меня как раз хорошая компания – девчонки в кружевных лифчиках, проводящие каникулы на Тенерифе. Они издевались надо мной из-за поддельных кроссовок «Найк». Одна из них подговорила меня вломиться в дом к учительнице. Конечно, они свалили, оставив меня отдуваться за всех. От этого предательства у меня внутри что-то заискрилось, как перед пожаром, который я позже и устроила.

Это называется хроническое нервное расстройство. Все происходит так быстро, когда от тебя хотят избавиться. Молли осталась. К тому времени она уже называла миссис Ормород «мамой». Без меня им будет лучше – такой вывод сделали они. Похоже, я портила ей жизнь, думая, что защищаю, и от этого больнее всего. Я до сих пор с ней вижусь. Мы по-прежнему на связи. Но я думаю – а скорее, знаю, – что она бы предпочла не общаться со мной.

Потом меня отправили в приют «Фэйрлайт-хаус», где была «тихая» комната, обитая войлоком, и закрытый на замок холодильник, а всех родителей учили усмирять детей так, чтобы не получить обвинение в насильственных действиях сексуального характера. Я забила на школу и большую часть времени проводила в городе со старшими детьми, клянча сигареты и ввязываясь в неприятности с продавцами и охранниками в магазинах. Я начала слишком много пить: это помогало справиться с паническими атаками и одиночеством. Последнее, если честно, было немного не по делу. Я хочу сказать, что никогда не оставалась одна. Меня постоянно окружали люди. Но опять же, тут дело в психологии. Шутка. Иной раз я думала: «Хочу домой». А потом спрашивала себя: «Где этот гребаный дом?»

В восемнадцать лет мне назначили нового соцработника, Карен. Она нашла мне социальное жилье в доме для выпускников приютов – фактически койко-место – и начала вести со мной разговоры о получении профессии. Однажды она рассказала мне о благотворительной миссии в Непале и что я могу получить финансирование. Она сказала, что это закалит мой характер, и тогда у меня возникла идея, что я могла бы реально стать новым человеком и начать жизнь с чистого листа. Нормальную жизнь. Но, оказавшись там, я еще острее ощутила, кто я есть на самом деле, еще сильнее почувствовала себя аутсайдером. Другие волонтеры – студенты, возвращавшиеся в сентябре в университеты, – в стремлении причислить меня к какой-нибудь группе спрашивали, в какую школу я ходила и где жила. Закалка характера и даже улучшение условий жизни их интересовали в меньшей степени, чем вечеринки при луне и сплав по бурным рекам. Скоро меня это достало, я поймала попутку и сбежала в Катманду.

Пару лет я жила в рамках закона, с трудом сводя концы с концами. Бралась за разную работу в обмен на ночлег – мне довелось пожить и в экопоселении в Сием-Рип, и в домике на воде в Сринагаре. Но это была трудная и одинокая жизнь. Я начала ненавидеть туристов с рюкзаками и однажды ночью, заметив, как шумная компания ушла из ресторана, не заплатив, я последовала за ними и стащила у одного из них бумажник. «Что посеешь, то и пожнешь», – подумала я тогда. Даже самые богатые из них, как я заметила, позволяли себе засунуть в рукав украшение на базаре или стянуть бутылку у бармена за спиной. Так прошло несколько месяцев, а затем и лет. Со временем я стала более изобретательной. Притворяясь их другом, я прошла путь от «одалживания денег» на телефонный звонок до сложносочиненных подстав, когда они «разбивали» или «теряли» что-то ценное («присмотри за моей золотой цепочкой, а я быстро искупаюсь»). Они буквально совали мне в руки наличные, чтобы загладить вину. Я говорила себе, что практически оказываю им бесплатную услугу: куча путешественников ловила кайф от вполне безвредного орегано. У меня было такое чувство, что я мщу одноклассникам, дразнившим меня из-за кроссовок. Да какая разница? Я всего лишь подтверждала их правоту, ведь они и так всегда считали меня отбросом.