– Смотря что ты имеешь в виду под словом “работают”. В лучшем случае они временно смягчают некоторые симптомы, но при этом провоцируют появление других. Мой скептицизм идет гораздо дальше. Я думаю, нам следует в принципе задуматься о тех, кого мы называем “больными”, а кого “здоровыми”.

– Неужели ты, психиатр, не веришь в существование психических заболеваний?

– Я уверен, что не все состояния, упомянутые в “Диагностическом и статистическом руководстве по психическим расстройствам”, являются таковыми. Например, гомосексуальность. Большинство так называемых психических расстройств – это просто поведение, не одобряемое обществом.

Лобовое стекло начало запотевать. Гил поспешно наклонился вперед и протер его рукавом пальто, оставив на стекле крошечные ворсинки.

– Согласна. В Нэпсбери мы могли часами рассуждать об этом, но как эти теории помогут конкретному пациенту, который страдает? Как же их тогда лечить?

– Прежде всего, необходимо их согласие. Все остальное – злоупотребление. Кроме того, нужно быть сдержаннее, когда речь идет о навешивании ярлыков. “У пациента симптомы А, Б и В”. Ага! Тогда он, должно быть, шизофреник! “А что такое шизофрения?” Это состояние, характеризующееся симптомами A, Б и В. Это ни о чем не говорит.

– Кажется, у тебя серьезные претензии к собственной профессии.

– Иногда мы все делаем правильно. Пациенты поступают к нам в неудовлетворительном состоянии. Стоит отметить, что далеко не всегда по своей инициативе, гораздо чаще – когда становятся бременем для своей семьи. Мы лечим их, лечим, а через пару недель или месяцев они научаются соответствовать “норме”, и тогда мы отпускаем их домой.

– И в чем же проблема?

– Я не утверждаю, что мы все делаем неправильно, вовсе нет. Когда я только получил степень, женщины из палат длительного пребывания сидели там целыми днями и ничего не делали, и так продолжалось десятилетиями. Разумеется, между ними и персоналом постоянно возникали конфликты. Сейчас для них открыты комнаты отдыха, где можно вязать, листать журналы и слушать музыку. Им разрешили прихорашиваться и даже печь пироги. Эти инициативы быстро начали приносить свои плоды. Очень скоро противостояние между “ними” и “нами” практически исчезло. – Стоило Гилу заговорить о том, что он считал для себя важным, из его тона исчезла вежливая сдержанность, а в голосе зазвучала страсть, как у истинно верующего. – Но ведь это крохи, почти ничего! Чего бы мне искренне хотелось, так это того, чтобы мы жили все вместе, как сообщество равных, без деления на пациентов и докторов; чтобы не стало сумасшедших и адекватных, больных и здоровых, нормальных и ненормальных. И тогда эти старые, никому не нужные ярлыки окончательно придут в негодность.

Слушая Гила, Хелен снова почувствовала себя студенткой на лекции харизматичного профессора, который своим широким и незамутненным взглядом на действительность открывает новые горизонты возможностей. Как тут было не проникнуться его утопическими мечтами?

– Значит, в конечном счете все сводится к отношениям между врачом и пациентом? – спросила она.

Гил немного помолчал, а потом, вместо того чтобы ответить на ее вопрос, сказал:

– Знаешь, мне очень нравится с тобой общаться.

Хелен показалось, что он везет ее незнакомым маршрутом: по узким улочкам с редкими пешеходными переходами, с разбитым дорожным покрытием, испещренным ямами и выбоинами. Они проехали мимо приюта для животных и чуть дальше – мимо покосившегося деревянного домика, возле которого сидела старушка с вишней и пучками ревеня на продажу.

– Бедная женщина, тут же ни одного покупателя, – сочувственно проговорила Хелен. – Надо было остановиться и купить у нее что-нибудь для миссис Гордон.

– Ах, ревеневый пирог миссис Гордон! Аж слюнки текут!

– Вот и зря. Она отвратительно готовит.

Описывая спагетти с консервированной свининой и прочие гастрономические ужасы, Хелен испугалась, что нечаянно вызвала призрак гуляша Кэтлин, и попыталась закрыть тему еды, но Гил только рассмеялся.

– Я заеду за тобой утром. В восемь пятнадцать будет удобно? В девять у меня обход, а после – попрошу Артура покопаться с твоим скутером.

– Не нужно за мной заезжать, – запротестовала Хелен. – Я спокойно доеду на четыреста третьем.

Гил цыкнул языком от нетерпения:

– Хелен, мне не сложно. Двадцатиминутная поездка в твоей компании почти наверняка станет самым приятным событием за день.

От комплимента ее охватил жар. Позже она решит, что именно в тот момент нужно было остановиться, без особой неловкости отказаться от его предложения и больше не возвращаться к этому разговору. Но она промолчала. На мгновение воцарилась пропитанная электрическими разрядами тишина, но вдруг машина, въехав в одну из заполненных водой ям, с металлическим лязгом дернулась, и они оба подскочили.

– Боже, хоть бы шина уцелела, – взмолился Гил, остановившись у закрытых ворот лошадиного манежа.

Он вышел осмотреть повреждения; застывшая в ожидании Хелен осталась сидеть в машине.

– Кажется, все в порядке, слава богу, – сказал Гил, снова сев на водительское сиденье, но не торопясь включать зажигание.

– Это радует.

Скошенная трава, вспаханные поля, невысокие живые изгороди и деревья вдалеке, казалось, были усыпаны множеством дождевых капель. Лобовое стекло снова запотело, и рукав шерстяного пальто на пару секунд закрыл от глаз пейзаж. Они сидели неподвижно и молча слушали шум дождя. Беззвучное общение длилось неестественно долго. Что-то должно было произойти. Хелен чувствовала, что она не в силах двинуться с места и облечь мысли в слова, которые позволили бы без смущения выйти из опасной близости. В любом случае время было упущено, а ее молчание – слишком красноречиво.

Наконец он заговорил.

– Хелен, ты знаешь, что мне хочется сказать.

– Кажется, знаю, но ты все равно скажи.

Момент признания – высшая точка любых отношений, и наступает лишь раз.

Гил наклонился к ней и шепнул на ухо. Обхватил ее лицо руками, повернул к себе, и они долго смотрели друг другу в глаза, прежде чем их губы соприкоснулись.

Через три недели он снял Хелен меблированную квартиру в Южном Кройдоне и выплатил миссис Гордон арендную плату за месяц. Его семейное гнездышко, очевидно, не подходило для встреч, а миссис Гордон придерживалась старомодных взглядов относительно посетителей мужского пола.

Новая квартира располагалась на последнем этаже большого дома, построенного в стиле эдвардианского неоклассицизма, и состояла из спальни, гостиной, маленькой кухни и узкой вытянутой ванной. Пол скрипел под ногами, над головой – скошенный потолок. В крошечный камин в спальне не помещалось больше пары поленьев, что наводило на мысль о том, что когда-то эта комната отводилась прислуге. Тем не менее арендная плата была вдвое выше, чем Хелен привыкла и могла себе позволить.

Гил настоял на том, чтобы компенсировать разницу. Он устроил все с такой поразительной скоростью и с таким знанием дела, что, похоже, у него уже был аналогичный опыт. Когда Хелен спросила об этом напрямую, он все отрицал, но без особой твердости. Любопытно, что ее не столько беспокоила нарушенная Гилом клятва верности, сколько тот факт, что она перетягивает на себя средства, по праву принадлежащие жене и детям. И все же чувство вины мешало ей недостаточно сильно, чтобы положить конец их роману.

Декор квартиры представлял собой безвкусное сочетание старины и современности: на кухне дешевая плитка и гарнитур из ПВХ под дерево; в спальне каркасная кровать от местной мебельной фабрики; на лестничной площадке стоял громоздкий платяной шкаф в стиле ар-деко; в гостиной вычурный сервант из викторианской эпохи соседствовал с фанерным журнальным столиком из сетевого магазина. Хелен потребовались вся ее изобретательность и творческое чутье, чтобы замаскировать это чудовищное столкновение стилей с помощью тканей, картин и ковров. К счастью, у нее был настоящий талант превращать уродство в красоту.

Гил с самого начала обозначил принципы, на которых будут строиться их отношения, подчеркнув, что они прочны, нерушимы и вечны.

Хелен – любовь всей его жизни, хранительница его сердца, единственная и неповторимая.

Гил ни за что не оставит Кэтлин, пока оба ребенка не окончат школу и не поступят в колледж или не найдут работу.

Поскольку младшему было всего семь, этот день был так далек, что давать подобное обещание не имело ни малейшего смысла. Он ничего не имел против развода как такового; иногда его можно рассматривать как возможность исправить ошибку, но, когда в игру вступают дети, разговор об ошибках необходимо отложить.

Хелен, естественно, понимала, что он согласен только на то, что может ей предложить, – не больше. Иногда, в тоскливые ночные часы, проснувшись от скрипов и стуков уснувшего дома, она представляла себе, как два столпа сформулированных им принципов, – гигантские, песочного цвета – вздымаются на фоне прохладного голубого неба. Образ внушал тревогу: что это за строение, способное держаться всего на двух столбах? В самом начале, когда взаимное влечение позволяло задавать любые вопросы, Хелен спросила Гила, почему он женился на Кэтлин. Они вышли с работы по отдельности и встретились на стоянке у паба в нескольких милях от дома, и Гил повел ее тропинками через поля к идеальному месту, полностью скрытому от посторонних глаз, где они могли заняться любовью под открытым небом. Раз ему удалось найти превосходное место, где никому не придет в голову за ними подсматривать, значит, сама Вселенная на их стороне.

– Это было под самый конец войны, – говорил он, накручивая на палец локон ее волос. – Она была в Женской королевской военно-морской службе Канады. Мы познакомились в Неаполе, где я служил. Тогда я встречался с ее подругой Белиндой. Не знаю, что с ней случилось. Позже, когда война уже закончилась, я вернулся в Лондон и случайно встретил Кэт на Шафтсбери-авеню. Мы зашли в ближайшее заведение, выпили и начали встречаться. Через месяц она забеременела, и нам пришлось быстро пожениться. От альтернативы она отказалась, что неудивительно. А потом, во время медового месяца, – на этих словах его голос зазвенел, как металл, – случился выкидыш.

Они оба молчали, лишь ветер шелестел в верхушках деревьев, да насекомые стрекотали в высокой сухой траве на краю поля.

2

Хелен надеялась поговорить с Клайвом, но в это субботнее утро после долгих гудков ответила Джун.

– Извини, я тут торт пеку – руки в муке, – предупредила она и с грохотом уронила трубку.

Хелен нервно сглотнула слюну. Ей не суждено попробовать этот торт.

– Привет, Джун, – начала Хелен, стараясь добавить голосу болезненной хрипоты, хотя нотка сожаления звучала совершенно искренне. – Мне очень жаль, но я не смогу сегодня приехать. Кажется, у меня ротавирусная инфекция, чувствую себя паршиво.

– Ох, как обидно, Лорейн сильно расстроится.

Хелен и не ждала сочувствия.

– Знаю, я и сама с нетерпением ждала этого дня.

– Может, к вечеру полегчает? – спросила Джун.

– Нет, – отрезала Хелен. – Знаешь, в любом случае я бы не хотела, чтобы об этом узнали остальные.

– Хелен, ну как же ты так умудрилась? Ладно, заезжай вечерком на неделе, хоть чаю попьем. Мы тебе отложим кусочек торта.

– Давай так и сделаем, когда встану на ноги. Передай привет Лорейн. И Клайву.

Хелен положила трубку и почувствовала одновременно облегчение и отвращение к самой себе, надеясь, что разговор никто не подслушал. Телефон, общий для всех трех квартир, стоял на тумбе у входной двери. Жильцы записывали номер и продолжительность звонка в блокнот, а домовладелец вычислял долю каждого в счете и ежеквартально принимал оплату наличными.

Спектакль вышел настолько убедительным, что Хелен потребовалось пару минут, прежде чем она вспомнила, что на самом деле вовсе не больна, и смогла, не покачиваясь, пройти два лестничных пролета, чтобы подготовиться к приходу Гила.