– Шаннон! Шаннон! Боже мой, да сделайте что-нибудь!

«Скажи, кто смеет издеваться над тобой, я это исправлю…»

– Смотрите, что он натворил! – послышался крик мамы.

«Я все устрою…»

– Позвоните в «скорую»!

«Ты со мной, и тебе ничто не угрожает…»

– Да она умирает! Он убил мою сестру! А ты ничего не делаешь!

«Я не дам тебе упасть… все будет хорошо, я держу тебя…»

– Да позвоните же в хренову «скорую»!

«Оставайся со мной…»

Я почувствовала на лице две теплые ладони и наслаждалась нежным прикосновением.

– Ты меня слышишь? – В уши проник голос Джоуи. – Я тебя заберу отсюда, хорошо?

«Продолжай меня целовать…»

– Шаннон, ты меня слышишь?

«Шаннон „как река“, я люблю тебя…»

– Шан? – Что-то надавило мне на глаза (пальцы Джоуи, сообразила я), он приподнял мои веки. – Шаннон, ну же, поговори со мной!

Глаза открылись, я попыталась сосредоточиться на испуганном лице Джоуи, который смотрел на меня в упор.

– Я хочу тебе помочь, слышишь? – Он судорожно выдохнул. – «Скорая» уже едет.

Я открыла рот, чтобы ответить, но ничего не получилось.

Губы оказались не в силах произнести нужные мне слова.

– Шаннон, дыши!

Мать стояла на коленях возле меня, одной рукой касаясь моего лица, а другой прижимая к моей груди пакет с замороженным горохом.

– Дыши, Шаннон! – снова и снова повторяла она. – Дыши, малыш!

Это помогало?

Или делало хуже?

Я не знала.

Знала только, что дышать – не могу.

Я не паниковала.

Не боялась.

Просто… для меня все было кончено.

– Шан, – повторил Джоуи; голос брата стал выше, а на лице отразился страх. – Шаннон, пожалуйста… – Он нагнулся надо мной, сжал мне плечи и легонько встряхнул. – Боже правый, Шаннон, скажи что-нибудь!

Я попыталась еще раз, но ничего не вышло.

Я закашлялась, давясь чем-то с чужеродным металлическим вкусом, и это что-то вырвалось изо рта густым липким потоком.

Голова свесилась набок и вернулась на место, когда Джоуи поддержал ее обеими руками.

– Ифа, дай ключи, – с трудом выговорил он, не сводя с меня зеленых глаз. Отпустив мое лицо, он исчез из вида. – Я сам ее отвезу.

– Джоуи, не трогай ее! У нее может быть внутреннее…

– Дай чертовы ключи, малыш!

Без поддержки его рук я тут же качнулась вперед и тяжело привалилась к матери.

– Все в порядке, – шептала она, обнимая меня и поглаживая мои волосы. – Все будет хорошо.

Жаль, что я не могла сама удерживать собственный вес и опиралась на мать. Я не хотела, чтобы она прикасалась ко мне, но внутри меня уже ничего не осталось.

Последнее, что я запомнила перед тем, как погрузилась во тьму, были руки брата, поднявшие меня, и его голос, который прошептал:

– Не бросай меня…

2. Дальше некуда

ДЖОННИ

Никакого регби по меньшей мере шесть недель.

Отец.

Постельный режим семь-десять дней.

Отец.

Нога твоя не ступит на поле до мая.

Отец.

Порванная приводящая мышца, спайка и атлетическая пубалгия.

Отец.

Реабилитация.

– Дерьмо!

Подоткнув одеяло, я запрокинул голову и сдержал крик, зная, что, если снова закричу, меня опять накачают сраным успокоительным. Я был в натянутых отношениях с медсестрами, чей пост располагался в коридоре возле моей палаты. Из-за того, что я встал с постели, чтобы помочиться, и упал на пол рядом с кроватью, меня внесли в черный список. Меня отымели за то, что не попросил помощи, напомнили про катетер и влепили еще порцию той дряни, что уже закачивали внутривенно. Сказали, что это обезболивающее, но я сомневался. Я был под кайфом. Никому не нужно столько наркоты. Даже мне, идиоту со сломанным членом. Срань господня!

Моргая, чтобы сфокусировать зрение, я безуспешно попытался сосредоточиться на стене напротив кровати, где висел телевизор: Пэт Кенни вел «Очень позднее шоу». Я продолжал сканировать пространство, но мысли возвращали в ту единственную реальность, которая гналась за мной, крутясь в голове заезженной пластинкой.

Отец.

Отец.

Отец.

– Прекрати! – злобно прорычал я, хотя был один в комнате. – Просто, на хрен, прекрати разговаривать.

Разум издевался надо мной – я тревожился и был взвинчен, а в глубине души зарождалось дурное предчувствие.

Тревога была настолько сильна, что я ощущал ее вкус.

Обезболивающие, чтоб их.

Это выносило мозг.

Никто меня не слушал.

Я постоянно всем твердил: что-то не так, но мне отвечали, что все в порядке, а потом вливали еще дряни, которая и так непрерывно струилась по венам.

Я знал, что они ошибаются, но не мог ясно мыслить, не говоря уже – ухватить сущность своей тревоги.

Чем менее серьезно ко мне относились, тем сильнее я волновался и в итоге уже тонул в беспокойстве, причины которого и сам не мог назвать.

И это было жесть как страшно.

Мозг заело: в голове, как битая запись, звучало одно слово.

Отец.

И один голос повторял это слово опять и опять.

Шаннон.

Я понятия не имел, почему реагировал именно так, но сердце от этого набирало обороты. Я знал об этом, потому что каждый раз при мысли о ней аппараты, к которым я был привязан, начинали пищать и мигать огоньками.

Я не мог справиться с этой тревогой. Просто был не способен. Адреналин – ну да, но страх? Нет, со страхом я, черт возьми, справлялся плохо. В особенности когда боялся за другого человека.

Когда я умудрялся воткнуться в телевизор, я тут же думал: «Какого черта Пэт там делает?» «Очень позднее шоу» выходит в пятницу ночью, но… много ли я знал? Явно не слишком, раз не мог сказать, какой был день недели.

Откинувшись на матрас, я постарался отогнать сонливость и мыслить отчетливо.

В бешенстве крутил головой в разные стороны, пытаясь разглядеть больше.

Что-то было не так.

В моей голове.

В моем теле.

Я чувствовал себя как в ловушке, пленником этой дьявольской кровати и проклятых яиц.

Я ненавидел весь мир и всех в нем, я барабанил пальцами по кровати и пересчитывал квадраты на потолке.

Сто тридцать девять.

Господи, надо выбраться из этой комнаты.

Я хотел домой.

В Корк.

Да, я был в таком гребаном отчаянии, что больше не хотел в Дублин. Я словно прозрел и теперь не хотел ничего, кроме как вернуться домой, в Баллилагин, туда, где мне все знакомо.

Вернуться домой к Шаннон.

Черт, я так облажался с ней.

Я ужасно реагировал.

Идиот.

Внутри снова поднялся гнев в компании с унынием и опустошенностью, которые заглядывали ко мне всякий раз, когда я думал о будущем, – примерно каждую минуту.

Боль? Боль была адская, но сейчас тело заботило меня меньше всего. Потому что я запутался в чертовых чувствах. Моя голова пропала, потерялась, ввернулась в Корк вместе с этой чертовой девчонкой.

Скучая и волнуясь, я посмотрел в окно палаты, на темнеющее небо, а потом снова на экран телевизора.

Чтоб им всем…

Дотянувшись до телефона, я дрожащими пальцами пролистал список контактов, пытаясь сквозь туман разобрать имена, нашел наконец номер, который набирал по меньшей мере раз двенадцать за последние бог ведает сколько часов или дней, и нажал кнопку вызова.

Облегченно вздохнув, сумел поднести трубку к уху и, затаив дыхание, ждал, слушая мерзкие гудки, пока наконец не включился монотонный голос автоответчика.

– Джоуи! – Сдвинувшись вперед, я попытался придать телу сидячее положение, но меня тут же потянули обратно какие-то прицепленные к туловищу провода, которым, вообще-то, совершенно нечего было здесь делать. – Джоуи, позвони мне…

Мучительно охнул от боли: ноги пронзила жгучая волна. Сосредоточился, чтобы отчетливо произнести следующее предложение.

– Мне нужно с ней поговорить. – Я был почти уверен, что язык все равно заплетается, учитывая, что и голос собственный казался мне незнакомым. – Я не знаю, что происходит, Джоуи. Может, у меня крыша едет, я упорот так, что дальше некуда, но я волнуюсь. У меня чертовски дурные предчувствия.

Би-ип.

– Вот срань.

Чувствуя себя совершенно разбитым, я отсоединился и бросил телефон рядом, прежде чем снова растянуться на подушках.

Мне что, все привиделось?

Нет, я знал, что нахожусь в больнице.

Я знал, что она приходила навестить меня.

Но возможно, я был сосредоточен на слове «отец», потому что очень удивился, когда открыл глаза и увидел собственного отца.

Крепко сжав губы, я попытался рассуждать здраво, не обращая внимания на иголки по телу и онемение.

Я что-то упускал.

Когда речь шла о Шаннон Линч, я всегда чувствовал себя так, будто отстаю на три шага.

Сонный, я пытался удержать ясность в голове, но теплое, щекочущее ощущение внутри не позволяло, – оно требовало, чтобы я закрыл глаза и погрузился в полное бесчувствие.

«…Если хочешь знать, что творится в ее голове, тебе придется это заслужить…»

– Пошел ты, Джоуи-хёрлингист…^[3] – пробормотал я, сбрасывая с тела одеяло. – Я заслужил.

Скинув ноги на пол, я схватился за штатив для капельницы и привел себя в стоячее положение. Каждая мышца орала от боли, протестуя, но я, не обращая внимания, потащился к двери.

– Джонни! – вскрикнула мама, через несколько минут увидев меня в коридоре.

Держа в руках два пластиковых стаканчика, она глядела на меня с ужасом.

– Почему ты не в кровати, милый?

– Мне нужно домой, – пробормотал я, волоча за собой капельницу и демонстрируя всему миру голую задницу, потому что больничная рубаха едва прикрывала мои широкие плечи. – Прямо сейчас, мам, – добавил я.

Оттолкнулся от стены, к которой ненадолго прислонился для отдыха, и, игнорируя жгучую боль во всем теле, неловко заковылял по коридору.

– Нужно уйти.

– Уйти? – изумилась мама. – Ты только что после операции! – Поспешно загородив мне дорогу, мама прижала ладони к моей груди и посмотрела на меня снизу вверх. – Никуда ты не пойдешь!

– Пойду. – Я покачал головой, пытаясь обойти ее. – Я возвращаюсь в Корк.

– Почему? – требовательно спросила мама, снова загораживая путь и не давая мне двинуться. – В чем дело?

– Что-то не так, – отрывисто произнес я, чувствуя дурноту и головокружение. – Шаннон.

– Что? – В маминых глазах вспыхнула тревога. – Что не так с Шаннон?

– Не знаю, – огрызнулся я, взвинченный, но беспомощный. – Но уверен: с ней что-то случилось. – Нахмурившись, я постарался ухватить мысль, понять свои ощущения, но смог только добавить: – Я должен ей помочь.

– Малыш, это все лекарства, – ответила мама с этим чертовым сочувственным взглядом. – Ты просто не в себе.

Я снова покачал головой, совершенно потерянный.

– Мам, – прохрипел я, – говорю же, там что-то не так.

– Почему ты так уверен?

– Потому что… – Тяжело вздохнув, я опять прислонился к стене и пожал плечами. – Я это чувствую.

– Джонни, милый, ты должен лежать и отдыхать.

– Ты меня не слушаешь, – пробормотал я. – Я знаю, мам. Я, черт возьми, знаю, ясно?

– Что ты знаешь?

Я поник, сдаваясь.

– Я не знаю, что знаю, но знаю то, что о чем-то знать должен! – Разочарованный и сбитый с толку, я добавил: – Но она знает, и я знаю, и она мне не скажет, но клянусь, все они, на хрен, знают, мам!

– Хорошо, милый, – уговаривала мама, обнимая меня. – Я тебе верю.

– Веришь? – прохрипел я, сонный, но слегка удовлетворенный. – Слава богу, потому что здесь меня вообще никто не слушает.

– Конечно, я тебе верю, – ответила мама, поглаживая меня по груди, и повела обратно в палату. – И я всегда тебя слушаю, котик.

– Да?

– Мм…