– Ненавижу, когда мне врут, мам, – добавил я, слишком уж сильно опираясь своим немалым весом на ее худощавое тело. – А она всегда мне врет.

Я почувствовал знакомый аромат, наморщил нос и сжал губы, стараясь побороть онемение лица.

– Мне нравится, как ты пахнешь, мам. – Я снова принюхался, вдохнул этот запах. – Как дома…

– Жан-Поль Готье, – ответила мама, толкая дверь моей палаты. – Те же, что всегда.

– Приятный аромат, – сказал я, кивая сам себе, когда мама буквально втащила меня в палату.

– Рада, что тебе нравится, – усмехнулась мама.

– И что мне полагается делать? – Я нахмурился, сквозь туман глядя на кровать и на маму, которая выровняла простыню и поправила матрас. – Спать?

– Да, тебе полагается спать, милый, – заботливо подтвердила она. – Утром все станет намного яснее.

Я снова наморщил нос:

– Я проголодался.

– Ложись спать, Джонатан.

– Мне больше не нравится Дублин, – пробормотал я, падая в постель. – Здесь меня уморят голодом. – Я закрыл глаза, тело растеклось на матрасе. – Да еще вся эта сучья наркота…

Я почувствовал, что меня укрыли, и потом – нежный поцелуй в лоб.

– Спи, милый.

– Отец, – пробормотал я, засыпая. – Ненавижу это слово.

3. Дыши

ШАННОН

– Шан, ты меня слышишь?

Джоуи?

– Я здесь, рядом!

Я не вижу тебя.

Я почувствовала, как мою руку сжала другая рука.

– Только оставайся со мной, ладно?

Мне страшно.

– Пожалуйста, не бросай меня…

Я и не хочу.

– Мы почти приехали.

Приехали куда?

– Ты только дыши, ладно?

Не дай мне умереть здесь, Джоуи.

– Она дышит? Ифа… малышка, она дышит?

Пожалуйста…

– Не знаю, Джо… здесь столько крови…

Помоги мне!

– Только помоги ей… – (Всхлипывание.) – Ко всем херам! Заставь ее дышать!

Я не хочу умирать…

4. Осознание и эффект разорвавшейся бомбы

ДЖОННИ

Когда я проснулся в понедельник утром, голова была ясной, зато боль – безумной.

Но независимо от того, насколько сильной была боль, я знал, что жаловаться не стану. Потому что тогда они почти наверняка мне что-то вколют.

Обезболивающее в жидком виде, текущее по венам… нет, это плохая идея.

Серьезно, после операции я был почти не в себе, обдолбан в хлам, и все потому, что каждый раз, когда чертов доктор или медсестра заходили меня проверить, они считали необходимым нажать на чертову кнопку и вогнать еще больше безумия через иглу, воткнутую мне в руку.

Если верить целой команде врачей, с которыми я повидался рано утром, мне было лучше – если не считать дырок в теле после операции; в субботу я был слишком подавлен и несговорчив, я выдергивал иглы и пытался сбежать из больницы, так что безопаснее было держать меня под частичной седацией, чтобы я мог отдохнуть и поправиться.

Родители и Гибси все выходные приходили меня навещать, но я был не в себе, болтал ерунду, бредил, как слабоумный лунатик, кричал что-то об отце и мячах для регби.

Да, это было чертовски неловко.

И я радовался тому, что ничего не помнил.

Впервые за сорок восемь часов я чувствовал, что правда проснулся. Я поднялся и встал, не обращая внимания на стреляющую боль в бедрах, и потянулся к телефону на тумбочке. К счастью, у кого-то хватило ума поставить его на зарядку.

Не глядя на тарелку с едой на подносе на кровати, я поморгал, прогоняя сон, и стал пролистывать миллион пропущенных звонков и сообщений, полученных после того, как вечером в пятницу моя жизнь разлетелась в клочья.

Четыре пропущенных звонка и одно голосовое сообщение от тренера Деннехи.

Черт…

Я содрогнулся при мысли о том, что он должен был мне сказать.

Решив не быть мазохистом, я стал просматривать остальное.

Три сообщения от Фили. Пять звонков от Хьюи. Пара десятков сообщений от парней из колледжа. Еще миллион от ребят из школы. От моего психотерапевта. Звонок от Скотта Хогана, это приятель из Ройса. Еще несколько звонков от ребят из клуба в Баллилагине. Еще больше незнакомых номеров или тех, что я не счел нужным сохранить в контактах. Два от мистера Туми, директора Томмен-колледжа. Один от тренера Малкахи. Семь сообщений и двенадцать звонков от Беллы.

– Хренова Белла…

Разочарованный, я забил на голосовые и пролистал бесконечные сообщения, удаляя их по очереди, пока не остался пустой экран.

Ничего от Шаннон.

Ни одного коротенького сообщения.

Понятно, ведь у нее сейчас не было телефона, но у Джоуи был, и он знал мой номер.

Разозлившись, я пролистал свои контакты, нашел «Джоуи-хёрлингист» и нажал кнопку вызова. Злость нарастала с каждым гудком, но ответа не было. Когда включилась голосовая почта, мне показалось, что я взорвусь через две секунды.

Под кайфом или нет, но я знал, что звонил ему не меньше десятка раз за выходные – уж это-то я помнил, – и то, что мне не отвечали, меня не радовало.

– Джоуи! – Сжимая телефон куда сильнее необходимого, я изо всех сил старался говорить нейтральным тоном, хотя лопался от злости. – Мне нужно с ней поговорить.

Мне было плевать на то, как он это расценит. Мне вообще было теперь плевать на то, что кто-нибудь может подумать. Меня донимало дурное предчувствие в животе, и его не смогли рассеять все литры снотворного или других препаратов.

– Послушай… – Крепко зажмурившись, я попытался быть дипломатичным, но мне это не удалось. – Я знаю, что происходит какая-то хрень. – Держись, Джонни. – Пусть это звучит безумно, но я знаю. Я знаю, да. У меня это жуткое чувство… – Боже, да я точно не в себе. – Шаннон кое-что мне сказала, или мне почудилось, что она это сказала, но у меня это застряло в голове, и я не могу… послушай, я, вообще-то, не уверен, но мне надо с ней поговорить. Мне нужно разгрести кое-что, понимаешь? Так что, блин, просто ответь на мои звонки…

В ухе коротко пикнуло, и я понял, что истратил все время.

– Говнюк, – проворчал я и уронил телефон на колено – только для того, чтобы поморщиться от боли при соприкосновении.

Я осторожно взял телефон и снова положил на столик, а потом отодвинул простыню, приподнял больничную рубаху и впервые серьезно, ясным взглядом осмотрел свои раны.

«Хм… – Я склонил голову вбок, изучая себя. – Не так уж плохо».

Бедра и пах уродливо распухли и посинели, те места, до которых добрались хирурги, закрывали бинты, но три мои любимые части тела пребывали в целости, так сказать. Член был на месте, и яйца составляли ему компанию.

Хмурясь, я изучал себя, странным образом чувствуя, что подвергся насилию, потому что кто-то побрил мне пах без разрешения, но решил не слишком об этом думать. У меня была впечатляющая частичная эрекция (возможно, из-за эмоционального подъема оттого, что все обошлось благополучно), так что я воспринял это как победу.

Спасибо, Господи.

Снова прикрывшись, я облегченно вздохнул и придвинул к себе поднос с едой, чувствуя, как возвращается аппетит – вместе с желанием отомстить.

«Ты в порядке, – продолжил я мысленное заклинание, пережевывая бекон, – ты поправишься, вернешься на поле, и все будет хорошо».

«А с ней не будет, – прошипел тихий голос в голове, – и ты знаешь почему».

Яростно вгрызаясь в другой кусок бекона, я продолжал прокручивать в памяти каждый миг, проведенный с Шаннон Линч с того дня, когда я сбил ее с ног мячом, и до того момента, когда выгнал из этой комнаты.

Я считал, что это психологическая адаптация. Я избегал мыслей о грядущем лечении и перспективе пролететь с U20^[4]. Я не мог сейчас думать о регби. Если бы я стал об этом думать, то, скорее всего, слетел бы с катушек, потому я сосредоточился на Шаннон Линч как одержимый, вспоминая мелкие, крошечные, незначительные подробности, пока чуть не взорвался.

Что-то не так.

Что-то не так, и ты это знаешь.

Включи свои долбаные мозги и думай!

Бросив вилку и нож, я отпихнул поднос и снова потянулся к телефону. Опять набрал номер Джоуи, сжал телефон и стал молиться об ответе. Тревога грызла меня изнутри, так что я уже не мог думать ни о чем другом. Когда меня снова приветствовал автоответчик, я потерял терпение.

– Слушай, козлина, я знаю, что ты получаешь мои сообщения, мог бы ответить на сраный звонок или послать сообщение. Я не отстану, пока не поговорю с ней. Ты меня слышишь? Я ни черта не отстану…

– С добрым утром, милый, – прощебетала мама, входя в палату и прерывая односторонний разговор с голосовой почтой Джоуи Линча. – Как сегодня твой пенис?

Дай мне сил…

– Позвони мне, – пробормотал я и уставился на маму.

– Я тебе цветов принесла, – продолжила она, не ожидая ответа и кладя на столик букет хрен знает чего. – Ты был такой расстроенный. – Она улыбнулась, похлопав по кровати, и стала поправлять простыни. – Подумала, цветы тебя немного взбодрят.

– Как мой пенис? – Вцепившись в простыни, я подтянул их повыше к груди, неуверенный в том, что она не откинет их в сторону, чтобы самой все проверить. – Ты думаешь, нормально задавать сыну такой вопрос?

Мама пожала плечами:

– Может, ты хочешь, чтобы я называла его «твой малыш», милый?

Боже праведный!

– Ну, мам, мне ведь не шесть лет, так что нет, не хочу, – выпалил я, подозрительно наблюдая за ней, пока она хлопотала возле кровати. – Все в порядке.

Мама поджала губы:

– Ты уверен…

– Уверен! – рявкнул я, отталкивая ее руку, когда она, как я и предвидел, попыталась убрать простыню. – Боже мой, мама, мы ведь уже говорили об этом! Тебе пора начать уважать мое личное пространство!

Фыркнув, мама присела на край кровати и погладила меня по щеке.

– Но ты можешь хотя бы отцу показать? – Она посмотрела на меня с состраданием. – Я так беспокоюсь…

– Не о чем беспокоиться, – проворчал я. – Он в порядке. Я в порядке. Мы оба офигенно в порядке, мам. Я в больнице, ты в курсе?

– Да, но…

– Поверь мне, я в порядке. – Я поднял вверх большой палец. – Все отлично, мам!

Мама тяжело вздохнула:

– Если честно, я не знаю, можно ли вообще верить хоть одному твоему слову. – Она прикусила губу и смерила меня наводящим ужас взглядом страдающей матери – тем самым, который всегда глубоко меня ранил и, собственно, был предназначен для того, чтобы сын почувствовал себя куском дерьма.

– Ты правда меня огорчаешь, Джонни.

Господи, ну давай, поворачивай нож, почему же нет…

– Я понимаю, мам, Исусе. – Я действительно понимал. – Я очень виноват. – Зная, что она не отстанет, пока не уступлю, я поднажал: – Если тебе от этого станет лучше, я покажу папе, когда он заглянет.

Мама улыбнулась, успокоившись, а я откинулся на подушки, благодарный за то, что увернулся хотя бы от этой пули.

– Врачи приходили утром?

– Да, первым делом явились, – кивнул я.

Она выжидательно посмотрела на меня.

– И?..

– Утром меня выпишут.

– Так скоро?

Я закатил глаза:

– Прошло уже три дня, и операция была не на сердце!

– Да, знаю, но… – В ее взгляде снова мелькнула озабоченность. – Думаю, тебе лучше побыть здесь еще несколько дней, милый. Отдых принесет тебе много пользы. – Она наклонилась ко мне и погладила по щеке. – Ты уже выглядишь намного более отдохнувшим. Представь, что будет еще через несколько дней?

– Все будет хорошо, – заявил я, чувствуя себя отстойно из-за того, что взваливаю на ее плечи лишнее волнение. – Я же знаю правила.

– А ты будешь их соблюдать? – негромко произнесла она.

– Постараюсь не облажаться, – сказал я, глядя ей прямо в глаза. – Правда, мам. Буду лежать в кровати. Буду восстанавливаться. Но потом вернусь на поле.

Ее лицо вытянулось.