Я же смерил его недобрым взглядом и посмотрел на другого, Волынского Ивана Григорьевича, который внимательно слушал и смотрел.

– Андрей Володомирович, ты скажи, чем обидели тебя? В чем вина наша? Что с нами ты так не приветлив? – решил сыграть в дурака Иван Иванович.

– Какие обиды, дорогие родичи, ежели я вижу вас в первый раз в жизни, да и отец мой, Владимир Васильевич, о вас не сказывал! Какие могут быть обиды? – усмехнулся я.

– Да как же, – попытался возмутить старший среди прибывший Волынских.

– Хватит, Иван, не скоморохи какие-то. Прав Андрей Володимирович! Отец тебе говорил, как надо, а ты не послушал, – вмешался Иван Матвеевич, и старший ожег его недовольным взглядом.

«Неужто цирк кончился?» – промелькнула у меня мысль.

– Прав ты в том, что не видел нас ни разу до сей поры. Какие уж тут родичи! Вот только Григоричи, деда так моего звали, перед тобой, Андрей Володимирович, не виноваты. Нет нашей вины! Сам рассуди! – продолжал младший из прибывших. – Мой дед, Григорий Савельич, двоюродный брат твоего прадеда Петра Ивановича. Младше он его был почти на двадцать годков. Общались по-родственному, но нечасто. Петр в Москве служил, а отца моего в Псков уже тогда определили. Про бабку твою знали и слышали, что замуж вышла и уехала, даже на свадьбе не побывали! После она пропала, а там и война с Литвой да ляхами и другими. Деда твоего под Полоцком в остроге воеводой поставили, а там он и сгинул. Время шло, отец мой пытался о матери твой прознать, да не вышло у него. У брата прадеда твоего, Ивана Ивановича, спрашивал, но тот лишь сказал, что не нашего умишка дело. Другой же брат, Петр Иванович меньшой, погиб к этому времени. Отец сам пытался искать родичей! Грамоты даже писал, но ничего не вышло. Оттого мы о тебе и судьбе твоей даже и не ведали, – закончил Иван Григорьевич и, поднявшись с лавки, перекрестился. – Вот тебе крест в том, Андрей Володимирович, – а после отвесил поясной поклон и произнес: – Коли думаешь, что есть вина на Григоричах, ты прости уж нас. – И мы рады, что ты жив, родич.

– Вот оно как! – медленно произнес я. Прикидывая, может ли быть так, как рассказали, и по всему выходило, что очень даже может.

Взяв в руки кувшин с медом, я налил в кубок и сунул его в руки Ивана Григорьевича. Который, приняв кубок, тут же осушил его.

– Благодарствую, Андрей Володимирович, – вытер он усы и тут же уселся на лавку, наши взгляды скрестились на старшем Волынском.

Который сидел, поникнув, с посеревшим лицом. Тишина разлилась в комнате, да еще и вязкая такая, противная.

Иван Иванович прикрыл глаза, а после тяжко вздохнул и выдохнул, открыв глаза, начал говорить:

– Отец знал, Петр наверняка ему рассказал. После того как Василий Владимирович Старицкий умер на пиру, отец ездил в Старицу, вернулся он оттуда уже другим. Он боялся и сильно боялся. Запретил говорить и спрашивать о Софьюшке. Мишка же, брат мой начал донимать отца, так тот его всего исхлестал, так что тот три дня подняться не мог. Боялся он, видимо, что царь прознает о случившемся. Как я думаю, смерть Василия была неспроста, он здоров был! Вот отец и боялся, зубами в первый год каждую ночь скрипел. Мы и забыли, не вспоминали, хотя один раз отец приезжал к вам, к бабке твоей Софье. О чем говорили, того я не ведаю. Он не сказывал, а я и не спрашивал. Коли всплыло бы это, нам не жить. Всех бы вырезали. Как за то, что случилось, как и за то, что умолчали и скрыли. Ты жив, отец твой жил. Стоит ли нас винить, что мы молчали?! Что ты хочешь еще услышать, Андрей Володимирович? – ожег Иван меня взглядом, в котором смешались страх, злость и мольба.

«Жизнь не всегда простая. А за то, что влезли в царевы дела, да еще так, действительно всех могли вырезать, али в монастырь упрятать, али еще чего», – промелькнуло у меня в голове.

В горле пересохло, я налил себе меда и тут же осушил.

Иван же сидел с опущенной головой.

– Страх отца твоего понимаю, и чем могло все обернулось, – слова давались мне тяжело.

Я действительно понимал, и тут надо было или гнать взашей, строя из себя обиженного подростка, или принять и простить. Вот только произошедшее предательством или чем-то подобным назвать нельзя. Боялся брат прадеда, вот и ответ на все вопросы. Страх есть сейчас и будет потом, да и страх не за себя, а за семью, это тяжело.

– Иван Матвеевич, налей меду родичу! – принял я решение, и Григорьевич тут же налил Ивановичу меда в кубок и передал.

– Благодарю, Андрей Володимирович, – то ли прошептал, то ли прохрипел Иван Иванович и осушил кубок.

Я сидел и разглядывал обоих, прикидывая, как быть.

«Отношения надо налаживать, какие-никакие, а родичи. Да и не только с этими обоими, а со всей семьей. Да и не нужны мне эти двое здесь сейчас. Подумать надо, можно ли их к некоторым своим будущим делам привлечь и стоит ли вообще. А то вдруг большинство из них, как Нагой, бестолочи», – летели у меня мысли в голове.

– Вот письмо царю нашему Дмитрию Иоанновичу, – передал я грамоту Ивану Григорьевичу. – Сегодня отправляйтесь, не задерживайтесь.

– Да, княже, – кивнул младший Волынский.

– Через месяц приезжайте в гости, да и не только вы. А все Волынские, кто сможет: жены, дети, братья ваши. Знакомиться будем, – попытался я улыбнуться им, но вышло кривовато.

– Благодарим, Андрей Владимирович, за приглашение, обязательно будем, – поднялся с лавки старший Волынский и, приложив руку к груди, отвесил мне поклон, а следом за ним младший повторил.

– Вот и славно, заодно новости расскажете московские, – хмыкнул я. – И еще передайте приглашение ко мне в Старицу Одоевскому Ивану Никитичу Большому и Ивану Андреевичу Большому Хованскому, сразу как приедете в Москву, они ждут.

Прощание с Волынскими вышло не сказать, что теплым, но и без прежнего холодка.

Я же уселся на лавку, и мой взгляд начал блуждать по комнате.

Хоть встреча и не задалась, но внутри я был доволен окончанием. Поддержка Волынских мне, конечно, не помешает, но, в принципе, я мог бы и без нее обойтись. Так что мое решение было не столько корыстным, и эмоций в нем хватало.

– Надеюсь, никто меня не будет дергать в ближайшие два месяца, и я смогу сосредоточиться на делах, – тихо произнес я.

Вот только седалищным нервом чувствовал, что не будет так все просто и случится много чего веселого и не очень.

Минут двадцать я просидел в тишине и, тяжко вздохнув, поднялся из-за стола, направился на выход и напоследок пробормотал:

– Года не прошло, как я здесь, а уже чего-то задолбался.

– Как прошло? – тут же спросил меня дед Прохор, что ждал меня возле дверей.

– Неплохо, смогли поговорить. Через два месяца вернутся, и не одни. Родичи как-никак, – я положил руку на плечо деда и, глянув ему в глаза, тихо добавил: – Ты, дядя Олег и дядя Поздей всегда будете для меня самыми близкими и родными. Спасибо за все, – улыбнулся я тепло деду, на что он ответил тем же, и на мгновение в его глазах мелькнула забота и любовь. Мне же в глаз попала соринка, которую я тут же убрал и мотнул головой.

Решив развеяться, я, захватив ближников, направился сначала в княжескую конюшню, посмотреть на коней, что пригнали мне Волынские.

Ну, что сказать, кони действительно были прекрасны, шикарные экземпляры. Наверняка каждый из них стоит не меньше пятидесяти рублей, вот только это оказалось не совсем то, что мне надо. Тонконоги и статны, этакие арабские скакуны, на таких прекрасно ездить на охоту или в посольства, в общем, само то, чтобы пустить пыль в глаза. Вот только мне нужны боевые кони. Черныш в этом плане выигрывает, хоть и не столь дорог.

При взгляде на них у меня даже легкое разочарование наступило, после проверили городские конюшни и за городом. Удостоверились, что кони накормлены и обихожены, а за городом уже огораживают выгон.

– Ну, неплохо, я доволен, – вынес я свой вердикт.

– Мы старались Андрей Володимирович, – с довольством произнес Ждан.

– Молодцы, хвалю, – улыбнулся и о кое чем вспомнил. – Вот что, Ждан, нужно найти близ города белый песок, и желательно мелкий. Тем, кто найдет, три рубля награды и мне доложить.

– Княже, знаю я такое место, – тут же выпалил Илья. Ждан только открыл рот и тут же его захлопнул, зло глянув на Илью.

– Ну? – хмыкнул я.

– Так возле каменоломни есть. Все, как ты сказал, белый песок и мелкий. Там, как и в каменоломнях, попадается хрусталь, только мелкий он совсем, не продать его.

– От оно как, – удивленно посмотрел я на Илью.

– Ага, – тут же закивал он. Ведь награда досталась ему.

– Совсем мелкий? А что с ним делают? – поинтересовался я.

– Мелкий, чуть больше песчинок. А что с ним делать? Выкидывают, коли покрупней попадается, то собирают и на продажу.

– Так-с, надо будет съездить на эти каменоломни. А пока людишек туда отправьте, пусть подвод семь такого песка наберут и скажут хрусталь собирать, даже мелкий, – в голове же возникло несколько идей.

В конце концов даже такой хрусталь можно будет попробовать добавлять в стекло.

– Ладно поехали трапезничать, – глянул я на солнце, которое едва виднелось между свинцовых туч.

Во время обедни выяснилось, что игумен монастыря меня искал, почитай, месяц назад.

«Видимо, Иов что-то решил что-то для себя, надо бы сходить», – мелькнула у меня мысль. Никаких запланированных дел на сегодня у меня не было, да и про казачков надо узнать и забрать, так что решил не откладывать поездку и сразу после обеда направился на другую сторону Волги в монастырь.

Возле ворот меня встретила целая процессия из монахов, возглавлял которую Игумен.

«Видимо, вчера еще доложили о моем возвращении да поставили следить кого», – тут же понял я.

– Батюшка, – приложился я лбом к вытянутой руке Игумена, и он тут же меня перекрестил, благословляя.

Мы неспешно пошли по территории монастыря.

– Кто твой духовник, Андрей Володимирович, и давно ли ты был на исповеди? – строго спросил меня Игумен.

Вопрос был весьма неожиданный, и я немного растерялся.

– Нету у меня сейчас духовника, батюшка, а на исповеди давно был, почитай, год назад.

На мой ответ Игумен нахмурился и недовольно свел брови.

– Нельзя тебе, князь, без духовника, я пришлю к тебе святого отца. А исповедь прям сейчас сам у тебя приму.

– Как скажешь, батюшка, – согласно кивнул я, и мы направились в церковь.

Вся толпа осталась на улице, лишь мы с Игуменом и еще одним монахом прошли в церковь.

Меня подвели к подставке, на которой расположились крест и Евангеле, мне тут же покрыли голову епитрахилью, и Игумен прочитал молитву, а после начал задавать мне вопросы.

– Как зовут тебя, сын мой? – начал Игумен.

– Андрей Володимирович Старицкий, – был мой ответ.

– По своему ли ты разуменью исповедуешься или по принуждению? – был следующий вопрос.

– По своему, батюшка, – сразу ответил я.

– Что же желаешь исповедать пред богом? В каких грехах покаяться? – донеслось от Игумена.

– Грешен, батюшка, проливал кровь людей православных, кои на меня и на людей моих нападали. А слов добрых не слышали и хотели живота меня лишить. Во время пути молился не каждый день. Грешен я, батюшка, – ответил я. Большего мне в голову ничего не шло.

– Хм, что кровь православную проливал, то плохо. Однако ты защищал себя и людей своих от смерти и поругания. Раскаиваешься ли ты в грехах своих?

– Раскаиваюсь, батюшка, – кивнул я.

– Сегодня остаток дня на хлебе и воде проведешь. В течение десяти дней трижды в день читай «Живый в помощи всевышнего», псалом девяностый. Сейчас вместе помолимся. – Игумен убрал с меня ткань и предал монаху, после с кряхтением опустился на колени, и я рядом с ним.

– Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится…

После молитвы мы покинули храм.

– Батюшка, как трутники мои, что к тебе я отправил? – поинтересовался я.