У подъезда они стояли долго. Митя все говорил и говорил, а Роза из вежливости поддерживала разговор.

– Слушай, а как у тебя стрижка называется? – спросил он.

– Не знаю, просто вот длина такая.

– Каре?

– Не, это совсем короткие, а у меня средние… Я не стригла давно. И волосы так вьются, что их настоящую длину определить сложно без мытья.

– Красиво очень.

Роза улыбнулась. Они замолчали.

К ним подошла старушка-соседка с первого этажа. Роза поздоровалась с ней, а та сказала, глядя на клумбу у подъезда:

– Какую красоту вы с мамой нам насадили, Розочка! Ну какую красоту! Маме от меня передай огромную благодарность, и вот еще, – шепотом добавила она, доставая из пакета ведро клубники, – я из сада привезла. Своя, свеженькая. Угоститесь с мамой.

– Да что вы, не нужно!

– Полакомитесь, полакомитесь! Здоровенькие будете!

Роза крепко прижала к себе белое прозрачное пластиковое ведерко клубники и благодарно улыбнулась. Когда соседка ушла, Митя с восхищением сказал:

– Вы с мамой это посадили?

Роза нехотя ответила:

– Мама. А я иногда ей помогаю полоть и поливать. Она учитель биологии, она это все любит.

– Очень красивые цветы!

Роза молчала.

Клубника сладко пахла, и Роза стала специально вдыхать почаще, чтобы чуять аромат. Пауза затянулась. Митины глаза бегали по клумбе, по так нравившейся ему кудрявой девушке напротив, по двору. Он никак не мог придумать, о чем еще поговорить. Роза уже хотела протянуть: «Ну ла-аа-дно, увидимся», когда Митя все-таки нашелся:

– А какие экзамены ты будешь сдавать?

Наконец через полчаса Роза поднялась в квартиру. Она у них с мамой была совсем небольшая, двухкомнатная, с крохотной кухонькой, но целиком и полностью их: и юридически, и по духу. «Настоящий родной дом!» – всегда говорила мама.

Когда отец ушел, мама с Розой стали думать, о какой квартире они всегда мечтали. Решили завесить стены с выцветшими и потрепанными обоями огромными постерами старых фильмов, которые любили смотреть, и купить разные по цвету стулья на кухню: розовый, синий, фиолетовый и коричневый, – так жизнь казалась необычнее. А на все возможные поверхности мама поставила цветы в горшках.

Они жили вдвоем с тех пор, как Розе исполнилось тринадцать. Именно тогда папа, будучи свободным художником, пришел наконец к выводу, что семья для него и его творчества, как тяжкие оковы, что художник не сможет творить, если будет абсолютно по-мещански переживать о том, голодают его ребенок и жена или нет, что для полета мысли необходим свежий воздух, а здесь он как в тюрьме; ему больно, но он должен, обязан следовать за своим предназначением. Поэтому он собрал свой чемодан, кисточки и краски, которые когда-то купила ему Розина мама, потому что только она в их семье и работала, пока папа сутками творил в мастерской нечто, что не хотел купить ни один ценитель прекрасного, и сел в такси, на которое тоже взял в долг деньги у мамы. Больше он не появлялся. Роза звонила ему, писала, но он не отвечал. Первое время волновались, что с ним что-то случилось, а потом дядя Виля разузнал через знакомых, что бывший зять преспокойно поживает у молоденькой учительницы рисования. Картины его все так же не продаются, но, вероятно, творится ему теперь легче, благодаря обретенной свободе.

Роза первое время расстраивалась. Не то чтобы папа был идеальным. Чуть повзрослев, она поняла, что отец действительно был талантливым, но талант его заключался в способности впадать в детство и быть легкомысленным. Если мама оставляла Розу с отцом, она сидела голодная целый день, потому что он запирался в мастерской и думать забывал про ребенка за дверью. Если они ходили гулять только вдвоем, то отец любил отлучаться в магазин за сигаретами, а потом курил на детской площадке, следя за облаками, а не за дочерью. Однажды из-за его безответственности Розу чуть не сбила машина, в другой раз она расшибла лоб, упав с качели, на следующий день ее покусала собака, а еще через пару недель она сломала ногу. После подобных событий отец всегда очень искренне извинялся, заглядывал в глаза, как нашкодивший пес, и говорил: «Ну вот такой я человек, что же мне делать? Я сам страдаю», и Роза с мамой всегда его прощали.

Когда отец окончательно ушел из семьи, Роза и полюбила дядю Вову (или дядю Вилю, как она называла его в детстве), маминого брата. Уход папы дядя Виля почти не комментировал, видимо щадил чувства Розы. Хотя ей было интересно послушать настоящее мнение дяди о разводе родителей, ведь тот всегда называл себя ценителем свободы. Как-то, совсем недавно, она все-таки спросила у него, а он ответил ей: «Быть свободным нужно, не обрастая обязательствами, а не сбегая от них». Розе тогда стало грустно, а потом она быстро обрела душевное равновесие, поблагодарив жизнь за то, что вместо бестолкового, творческого отца у нее есть чудесный невротик-дядя.

По тишине, стоящей в квартире, Роза догадалась, что мама на работе. Анна Сергеевна даже летом подрабатывала в лагере. Она любила ботанику и с удовольствием вела кружок. Наверно, из-за маминого увлечения ботаникой, как всегда предполагала Роза, у нее было такое цветочное имя.

Роза поставила ведро с клубникой на обеденный стол. Мама не закрыла балкон, и ажурная занавеска на окне слегка шевелилась от послеполуденного ветра. В квартире все равно было жарко. Роза включила рок, сняла кофту, бросила ее прямо здесь, на кухне, и, оставшись только в лифчике и юбке, отложила себе клубники в кружку. Затем она раздавила ягоды, посыпала сахаром, залила молоком и, забравшись с ногами на стул, стала есть. Она не думала ни о чем, только наслаждалась свежестью клубники и холодом молока во рту.

Когда с перекусом было покончено, Розе позвонила мама и попросила встретить ее у школы. Они собирались прогуляться.

Роза быстро оделась и выбежала из дома. Мама в длинном голубом льняном платье, которое она сшила сама, уже ждала ее у школьных ворот. В руках у нее были два больших пакета.

– Я у Ольги Петровны купила нам с тобой земляники и клубники, – сказала мама.

– Нам еще соседка с первого этажа дала.

– Которая?

– Старенькая, – беспечно ответила Роза, вытаскивая из пакета большую красную ягоду клубники. Она тут же съела ее.

– Роза! Ну куда! Немытое ведь!

– Да ладно, вкусно.

Мать и дочь направились к набережной. Там они съели по мороженке и поднялись к дому. Пока мама переодевалась, Роза мыла посуду, оставшуюся с утра.

– Мам! Тебе контейнеры после еды нужно помыть?

Та вышла к Розе в домашнем простом платье. Взгляд у нее был виноватый.

– Я сегодня опаздывала с утра, – сказала мама. – Забыла еду взять с собой. Пришлось в столовой покупать.

Роза кивнула. Она терпеть не могла этот мамин извиняющийся тон. Она всегда прибегала к нему, когда говорила о том, что потратила деньги на себя.

Не то чтобы они жили совсем бедно. Еда, сладости к чаю, деньги на школьные обеды у Розы были всегда, но в кафе вдвоем они выбирались только по большим праздникам (если не считать встречи Розы с дядей Вилей), свежие цветы в их доме появлялись исключительно первого сентября, на день учителя и восьмого марта (благодаря ученикам Анны Сергеевны), вещи Роза привыкла покупать не модные, а те, которые мама называла «вечной классикой», и, чтобы Анна Сергеевна могла сходить и покрасить волосы в салон, ей приходилось два месяца копить, а если у Розы в школе вдруг появлялись непредвиденные траты вроде поездки в соседний город с классом, тогда салон и новое окрашивание откладывались еще на два месяца. Роза знала, что для оплаты ее учебы в языковом центре мама взяла кредит, и была бесконечно и искренне благодарна ей за возможности выбиться в люди и добиться большего. Иногда, конечно, ей было стыдно за то, что мама тратит на нее деньги. Особенно в такие моменты, когда Анна Сергеевна извинялась за то, что поела в столовой. Роза чувствовала себя грузом, поэтому, если у нее раз за разом рвались колготки, она зашивала их до тех пор, пока уже сама мама не настаивала на покупке новых, потому что старые выглядели совсем жалко.

Жили они не так чтобы бедно. Роза иногда меланхолично успокаивала себя тем, что их соседи и многие ее одноклассники живут точно так же. А потом, вдруг охваченная яростью и болью от угнетенного самолюбия, думала, когда мама в очередной раз извинялась за потраченные на еду деньги: «Я выберусь! Выберусь и каждый день буду кормить маму в ресторане!»

– Знаешь, мама, – сказала Роза, выключив кран, – я ужасно зла.

– Что такое?

Анна Сергеевна начала готовить суп, а Роза отошла, чтобы не мешаться, и села на розовый стул.

– Почему, даже если ты много работаешь, у тебя все равно может быть мало денег? – спросила она.

Мама пожала плечами:

– Так все в мире устроено. И какой толк возмущаться? Все равно ничего не изменится. Надо не злиться, а наслаждаться тем, что есть, – с улыбкой сказала Анна Сергеевна, добавляя в суп морковь и картошку.

– Ну вот, знаешь, до девятнадцатого века про рабство тоже можно было сказать, что «так в мире устроено». Но люди взяли и все изменили! Почему вообще считается, что если что-то существует долго – порядки там или традиции какие, – то это обязательно правильно? Если человек несчастлив, значит, что-то все-таки неправильно. Нужно менять!

– Какая ты у меня мятежница!

Анна Сергеевна улыбнулась, поцеловала Розу в макушку и вернулась к плите.

– Нет, мама, я не мятежница. Мятежники для всех хотят что-то изменить, а я только о нас с тобой думаю, – сказала Роза, глядя в окно. – Я хочу поступить в МГУ, работать и получать много денег, чтобы мы с тобой ходили по магазинам и ели в кафе!

– Все в твоих руках, – сказала мама. – Пусть у тебя все получится. А вообще не в деньгах счастье, дочь.

Роза поморщилась из-за последних слов. Вот когда она будет зарабатывать столько, чтобы хватало на то, чтобы никогда не готовить дома, вот тогда она и будет так говорить.

2

В маленькой квартире, в которой Люся жила с родителями, бледно-зеленый цвет стен вызывал стойкие ассоциации с больницей, а на полу были повсюду липкие пятна, которые Роза старалась обходить.

– Костя с утра расплескал сок, мама придет и уберет, – сказала подруга. – Чай хочешь?

– Давай.

– Только у нас не с чем. Мама злится, когда мои гости все сметают, и торт в холодильнике сказала не трогать.

Роза не знала, что ответить, и предпочла просто кивнуть.

Люся поставила перед ней чашку и ушла в свою комнату.

– Не забудь помыть после себя, – услышала Роза из комнаты.

Аппетит пропал.

Роза с тоской посмотрела в окно на залитую солнцем улицу и зеленую шумящую березовую листву. Ей не хотелось отрывать взгляд от окна и снова смотреть на эти стены и этот грязный пол. На долю секунды ее охватил дикий страх, что вот такое будущее ее и ждет: неказистая квартира, ребенок и несбывшиеся мечты. И еще страшнее ей стало от мысли, что она может быть счастлива от этого.

Роза поспешно перевела взгляд на людей на улице, потом снова посмотрела на березы, небо, сделала пару глотков для приличия, чтобы успокоиться, затем вылила чай в раковину, сполоснула кружку и направилась в комнату к подруге.

Люся зачесывала грязные волосы в высокий хвост. Повсюду валялись вещи. На столе была разлита жидкость для линз и тут же для них стоял специальный маленький контейнер.

Роза снова подошла к окну и бездумно начала осматривать окрестности. Везде гаражи, гаражи. В этой части города еще ни разу за двадцать лет не ремонтировали дорогу: все в ухабинах.

Жара стояла такая, что даже из настежь распахнутого окна не веяло прохладой.

– Пойдем уже, опоздаем. Опять эта женщина замечание сделает, – сказала Роза и, осторожно ступая и стараясь ни во что не вляпаться на грязном полу, подошла к дверному проему.

– Да ну ее.