Из груди Бальяско снова вырвался мучительный стон. Великан обвел присутствующих взглядом; его глаза походили на черные дыры, подернутые маслянистой пленкой, пустые и бессмысленные, как у слепца. И все же Киршоу не мог отделаться от ощущения, что великан не просто смотрит на него, но и видит его насквозь: все кости, мышцы, внутренние органы, мысли, самые сокровенные тайны и желания. И не только видит. Длинные пальцы гиганта не двигались, но политику казалось, будто Бальяско ковыряется ими внутри его плоти, что-то передвигает, что-то меняет местами, лепит из него, как из куска глины, нечто совершенно иное. Нечто, что не имеет права называться человеком.

По штанам Киршоу расползлось теплое пятно. Но ему было глубоко плевать на то, что он обмочился в присутствии Господина Президента и Пьера Бреши. Значение имел только безгубый рот Бальяско, растянувшийся в самодовольной ухмылке:

– Хо! Какое чудное получится стадо!

У Киршоу подгибались колени, ему нестерпимо хотелось опуститься на четвереньки и… Оно еще и разговаривает?!

В тот же миг раздался дикий крик, не крик даже – звериный вопль. Человеческая глотка не способна издавать подобные звуки. Черная тень метнулась из-за спины политика навстречу великану. Бальяско поднял худую руку в попытке защититься, но Карло это не остановило. Мавр налетел на гиганта и придавил к земле. Тот попытался его оттолкнуть, но слабо и безвольно, особо не сопротивляясь. Карло попросту смял его, как тряпичную куклу. Прижимая Бальяско коленями, мавр обхватил его голову и крутанул вправо на полный оборот. Если бы на месте гиганта был человек, то захрустели бы сломанные кости, наверняка бы хлынула кровь. Но вместо этого послышался скрип, а следом – громкий треск, с каким рвется полотно. Мавр – страшный, с выпученными глазами, с оскаленными зубами – продолжал крутить голову Бальяско. Оборот, еще один… Великан пытался сопротивляться, колотил Карло по спине, но в его ударах не было даже намека на силу. Затем раздался хлопок, и Карло вскочил на ноги, двумя руками удерживая оторванную голову. Ни капли крови не пролилось на землю, только сухая солома посыпалась из шеи. Высоко подняв свой трофей, Карло издал победный рык и швырнул голову вглубь оранжереи, после чего обернулся к еще дергающемуся телу и харкнул на останки.

Киршоу схватился за узел галстука и так сильно вдавил его в гортань, что в глазах потемнело. Если бы не это, его бы точно вывернуло наизнанку. Блевал бы собственными внутренностями, пока не осталось бы ничего, кроме пустого мешка из человеческой кожи, вроде того, что лежал сейчас под деревом. Киршоу не мог даже вообразить ничего столь же кошмарного, столь же мерзкого и отвратительного, как разыгравшаяся перед ним сцена. Он отказывался верить в то, что все это произошло на самом деле. Это же был какой-то спектакль, правда?

Карло выпрямился, оправил задравшийся фрак, и жуткое лицо вновь обратилось в бесстрастную маску вышколенного слуги.

– Однако, – сказал Бреши. – Хм… Занятно… Это ведь солома?

Киршоу, бледный как смерть, если не считать пунцово-красных пятен, обернулся к лидеру «Партии Объединения». Он не знал, что именно должен увидеть в его глазах – ужас, быть может, или отвращение, – но увидел лишь любопытство. Как у человека, разглядывающего необычного жука. В груди Киршоу похолодело. Во что, черт возьми, он ввязался? Во что его втянули?

Стоящий рядом Президент Республики выглядел куда человечнее: он трясся, как желе. Толстые губы двигались, хотя с них не срывалось ни звука. Киршоу не сразу сообразил, что Президент молится. Что ж, это можно понять. Тело серокожего гиганта наконец застыло, но политику казалось, будто он до сих пор чувствует длинные пальцы, мнущие, комкающие, меняющие его плоть и душу, и единственное слово, которое приходило на ум, было «изнасилование».

– Что это было, Пьер? – заговорил Президент, и в его голосе прозвучали истеричные нотки. – Ты можешь мне хоть что-то сказать?!

Бреши сухо кашлянул.

– Боюсь, не могу, Господин Президент. Я и сам озадачен.

– Озадачен?! – взвизгнул Президент. – Ты озадачен?!

Лицо его перекосило. Киршоу испугался, что сейчас Президент набросится на своего лучшего друга с кулаками. Однако, наткнувшись на ледяной взгляд Бреши, Президент растекся как квашня.

– Они пришли за мной, Пьер, – забормотал он, ладонями сжимая виски. – Они меня ненавидят. Они сделают всё, чтобы…

Президент всхлипнул.

– За что, Пьер? Что я им сделал? Я же всего себя, всю свою… Да я же…

Киршоу вдруг понял, что сейчас Президент разревется, и это зрелище будет пострашнее великана Бальяско. Рыдающий Президент – это конец всего того, во что верил политик и на что он опирался. Вдруг оказалось, что дом, который он возводил долгие годы, стоит на фундаменте из зыбучего песка.

Бреши решительно шагнул вперед и взял Президента за плечи.

– Шарль… – Впервые в жизни Киршоу услышал, чтобы кто-то обратился к Президенту Республики по имени. Тот дернулся, пытаясь освободиться, но Бреши только крепче сжал его плечи. – Шарль, – повторил он. – Успокойся. Возьми себя в руки.

– В руки?! Да я только и делаю, что держу себя в руках! Они же… Они не понимают!

– Шарль!

В голосе Бреши прозвучала сталь. Те самые ноты, которые вводили в неистовство его последователей, те самые ноты, после которых они готовы были пойти за ним хоть на плаху. И Президент, услышав их, замолчал – все равно как если бы Бреши влепил ему пощечину.

Бреши выдержал небольшую паузу.

– Друг мой, – заговорил он куда мягче. – Все хорошо. Вы не один. С вами преданные друзья и соратники, вам есть на кого опереться. И мы не оставим вас, что бы ни случилось.

– Но, Пьер, ты не понимаешь. Они…

– Даю вам слово, Господин Президент: я лично со всем разберусь. Обещаю. А вам нужно отдохнуть. Вы сильно устали, вы слишком много работали. Один человек не в силах нести столь неподъемную ношу.

– Но…

– Просто отдохнуть, – с нажимом повторил Бреши, а затем, все еще держа Президента за плечи, обратился к камердинеру: – Карло, пожалуйста, позаботься о нем. Сделай то, что ему сейчас нужно: ванны, соли – ты знаешь.

– Да, господин Бреши.

– И… Моя глубочайшая благодарность. Твой поступок, несомненно, достоин восхищения. Я рад, что Господин Президент в столь надежных руках.

Карло склонил голову.

– Спасибо, господин Бреши.

Они обменялись быстрыми взглядами, но что стояло за этим – Киршоу не понял.

– Вот и хорошо, – сказал Бреши, отпуская Президента. Только что по щеке не потрепал. Киршоу поежился. Какого черта он с ним нянчится? Как с малым ребенком… Но в этот момент Бреши посмотрел на него, и Киршоу понял, что никогда в жизни не задаст этот вопрос.

– Вы обязаны отдохнуть. Слушайте Карло, он обо всем позаботится.

Господин Президент вяло махнул рукой и поплелся по дорожке к выходу из оранжереи. Карло черной тенью заскользил за ним следом. Впрочем, как только мавр поравнялся с Бреши, тот удержал его за рукав.

– Вот еще, Карло, у меня к тебе будет небольшая просьба…

– Да, господин Бреши?

Бреши быстро глянул на удаляющегося Президента и заговорил тише, чтобы тот его не услышал:

– Найди ему женщину.

Если Карло и удивился, то на лице это никак не отразилось.

– Да, господин Бреши.

– Но… Никаких красавиц, актрис, профессионалок высшего класса и тому подобного сброда. Найди ему тихую и уютную женщину. Что-то маленькое и хрупкое, но не совсем ребенка, конечно же… Что-то домашнее.

– Понял, господин Бреши.

– В Старом Городе есть заведение под названием «Курятник», обратись туда, и тебе помогут. Лучше всего – провинциалка, только приехавшая в город, или кто-то в этом роде.

– Хорошо, господин Бреши.

Карло коротко кивнул и поспешил за Президентом. Бреши дождался, пока оба скроются из виду, и обернулся к Киршоу.

– Дрянь, – сказал он спокойным, ровным голосом, но было в этом спокойствии что-то такое, отчего Киршоу захотелось куда-нибудь спрятаться или, на худой конец, забраться на дерево.

– Э-э… – Если у него и оставались какие слова, все они застряли глубоко в глотке.

– Дрянь, – повторил Бреши. – Ситуация выходит из-под контроля. Пойдем.

Он махнул рукой, чтобы Киршоу следовал за ним, и, чеканя шаг, двинулся по дорожке. Киршоу семенил следом – точь-в-точь маленькая собачонка.

– Пьер, вы… Пьер, что…

– Лайонель, помолчите. Вы мешаете мне думать.

– Прошу прощения, я просто хотел…

Бреши смерил его взглядом, и под прицелом серых глаз Киршоу вдруг вытянулся по струнке, к немалому своему удивлению. Он не привык подчиняться приказам: он был политиком, а не солдатом. В его природе было лавировать и извиваться, слушать тех и этих, но всегда поступать по-своему, руководствуясь исключительно собственной выгодой. Но сейчас чутье настойчиво советовало ему беспрекословно выполнять все то, что говорит этот сухопарый человек в военном френче без нашивок.

Автомобиль ждал у парадного входа. Шофер, поджарый парень со взглядом убийцы, молча открыл дверь и молча ждал, пока Киршоу и Бреши устроятся на кожаных сиденьях.

– К-куда мы едем? – в третий раз рискнул заговорить Киршоу, когда дверца захлопнулась.

Бреши ответил не сразу. Пару минут он разглядывал пятно на брюках политика, и под этим взглядом тот задергался, как дохлая лягушка от ударов током. Бреши откинулся на спинку сиденья.

– Для начала проведаем нашего дорогого профессора, – сказал он, и его голос прозвучал на удивление устало. – Надеюсь, ему найдется что нам сказать.

Глава 57

Окно открылось только с шестьдесят шестой попытки.

Шестьдесят шесть раз Этьен Арти толкал и дергал старую, рассохшуюся раму, запечатанную тысячей слоев масляной краски окаменевшего уплотнителя и черт знает чего еще. Толкал и дергал, колотил по ней кулаками и наваливался плечом. Когда стало окончательно ясно, что грубой силой он ничего не добьется, Этьен набросился на окно, вооружившись сначала вилкой, а когда та сломалась – бронзовым ножом для бумаг. Полчаса он ковырялся в щели между рамами, радуясь победе над каждой чешуйкой краски и ужасаясь тому, как быстро утекает время. Почему, когда на счету каждая секунда, эти секунды начинают бежать особенно быстро? Не проще ли выбить стекло?

Удержало его только то, что в выбитых стеклах не было смысла. Слишком частый оконный переплет, ему не протиснуться. Если он действительно хочет выбраться наружу, путь один: открыть раму. После того как родная мать заперла его комнату на ключ, у него не было иного способа обрести свободу.

Этьен задрожал, вспоминая жуткую сцену. Когда Сесиль, его чудесная, замечательная, волшебная Сесиль, убежала, спасаясь от красноглазого чудовища, в которое обратилась его мать, та тут же переключилась на сына. Она набросилась на Этьена с криками и кулаками, она вцепилась ему в волосы, она била по лицу и осыпала такой грязной бранью, какой он в жизни от нее не слышал. А Этьен лишь прикрывал голову руками. Жалкий, ничтожный, трусливый червяк, не способный защитить ни себя, ни свою женщину. Мать за волосы втащила его в комнату, швырнула на пол – и откуда только силы взялись? Как будто в нее вселились все демоны ада. Затем она заперла дверь, провизжав напоследок, что до конца своих дней он не выйдет за порог. И Этьен еще долго лежал, скрючившись на холодном полу, поджав колени к груди и вздрагивая от беззвучных рыданий. Он не мог поверить в случившееся. Это было настолько же бессмысленно, насколько и ужасно. Как? Как она могла с ним так поступить?

Оставалось лишь признать очевидное: его мать окончательно свихнулась. Та хрупкая нить, которая связывала ее с реальностью, лопнула, как паутинка. И именно Этьен был в этом виноват. Сходил за артишоками! Ушел на час, пропал на целый день, и это тогда, когда весь город сошел с ума, брешисты громят лавки и вообще творится черт знает что. Бог знает, что мать успела себе навоображать, наверное, уже надгробие ему заказала… Но затем пришли мысли о Сесиль, и Этьена прошиб холодный пот. Пока он здесь распускает сопли и упивается собственной беспомощностью, его малышка бродит одна по мокрым улицам свихнувшегося города! С ней же может что-то случиться, она может попасть в беду, она…

Этьен вскочил на ноги. Кровь вскипела в жилах, как кислота, в которую добавили воду. Он должен найти ее. Он обещал, что никогда ее не оставит.