Слышу, как снова открывается дверь. В нос бьет знакомый аромат. Отчего-то слюны во рту становится больше, как будто я голодная.

У хозяина аромата густые русые волосы, темные серо-зеленые глаза, как лезвие ножа, и резкий изгиб губ.

Это Узник, и я посмела украсть у него кое-что. Маленькую деталь под названием кошелек.

Спина становится мокрой. Уверена, он уже заметил бисеринки пота, стекающие вдоль позвоночника.

В зеркале мы встречаемся с ним взглядом. Он стоит ровно на том месте, где и еще пару минут назад стоял Ефим.

Бог мне свидетель, лучше бы это был Остапов.

В сердце втыкаются стрелы. Внутренности горят огнем от его хамелеоновых. Он будто поливает меня бензином и умело поджигает, бросив спичку одним взмахом ресниц.

Они длинные, но редкие. Я отчего-то запомнила эту деталь, когда подстроила столкновение с его мощным и крепким телом.

– Помнишь меня? – голос пускает искры по моим нервам.

Ни одна эмоция не отражается на его лице, но я чувствую, что он зол. От него несет этой горькой злостью, что подобно паутине опутывает меня.

Он не Узник, он паук!

– Сейчас полетаешь, а потом мы поговорим.

В этот момент мужчина, которого я видела в «Мерседесе», близко подходит и затыкает нос и рот какой-то жутко вонючей тряпкой.

Тело обмякает, перед глазами кружится карусель из лиц, а в ушах стоит приказной тон, от которого я все же дергаюсь.

Затем темнота…

Глава 3. Ангелина

Веки свинцовые, открыть глаза – невыполнимое испытание. Слышатся голоса. Одни знакомые, другие – чужие.

Во рту самая засушливая пустыня мира. И если бы я хотела что-то сказать, то не смогла бы сделать это физически. Язык иссох, в горле жуткое першение. Хочется разорвать гортань и влить внутрь литры воды. Облизать губы, потому что они тоже сухие.

Я лежу на каком-то диване. От него вкусно пахнет кожей и мужской туалетной водой. Зимний хвойный лес и сандал.

– Не просыпалась? – слышу сквозь сон.

Вроде как еще сплю. Сон дурной, почти кошмар, но я улавливаю запах сладко-горькой кубинской сигары и пыльных книг. И мне нравится.

– Нет.

– Долго как-то.

Слышу взмах руки и бряцание металла – кто-то посмотрел на наручные часы.

Дверь открывается, и входят еще двое. Понимаю по шагам, которые через мгновение тонут в коротком ворсе ковра.

Боюсь совершить даже крошечное движение. Страх поселился внутри такой большой и густой, что мысли опутываются им, дыхание не может выровняться, а живот крутит с каждым оборотом все сильнее.

Меня рассматривают. Пристально, почти под микроскопом. Я не ела с обеда. Поужинать не успела и сейчас должна испытывать голод, а желудок только скован тошнотой.

– Босс, что с девчонкой делать? – утробный голос звучит прямо надо мной.

Пугает. Шелохнуться боюсь.

– Оставить в доме. Под наблюдением, – отвечает другой голос.

Знакомый. От него мурашки.

– Мы еще не все выяснили о ней. Вдруг не так проста, как кажется?

Тот, другой, что знакомый, думает. Дышит шумно. Его шаги по кабинету звучат гулко.

– Выделим ей комнату и посмотрим, как ее можно использовать. Красивая. Пригодится.

Резко втягиваю воздух и все же приоткрываю глаза.

Здесь темно, как в камере. Надо мной стоят трое мужчин. Огромных, сильных, в черных костюмах и белых рубашках. Взгляды безжизненные, и ни одна эмоция не мелькает на их лицах. Самые настоящие скульптуры.

Хотя нет, у настоящих скульптур есть что-то неуловимое, тонкое. Связь с историей, с самим скульптором. Ее можно рассматривать часами и находить новые и новые детали.

Чуть дальше стоит тот, кого стоит бояться больше всего. Узник.

Мужчина одет так, как и перед моим усыплением. С иголочки. И аромат в кабинете только его. Он здесь хозяин.

Мы сцепляемся взглядами, когда я приподнимаю голову. Сердце барахтается в груди, и я лишь открываю рот, чтобы выпустить настырные удары. Изнутри они разорвут меня насмерть.

Узник не двигается. Рассматривает.

По спине снова покрывается потом от его серых глаз, которые в темноте не становятся темными, как у остальных. Они продолжают быть серыми, как блестящая опасная сталь.

– Твое имя? – грубо спрашивает.

Сглатываю и опускаю взгляд.

Я ни слова не скажу.

За два шага он преодолевает расстояние между нами. Мужчины вокруг без приказа расступаются.

Узник протягивает руку и касается моего подбородка.

Тысячи вольт пробегают от его пальцев по коже, как по мокрым неизолированным проводам.

– Решила со мной поиграть?

Хватка усиливается. Он надавливает на нижнюю челюсть, вынуждая приоткрыть рот.

– Немой не стала. Значит, можешь говорить. Имя? – повторяет вопрос.

Его взгляд опускается от моих губ к шее и движется ниже: ключица, грудь, живот. Режет каждую клетку, которой касается своими глазами.

– Что ж, раз ты решила поиграть со мной, мне придется поиграть с тобой.

Снова сглатываю.

– Ты же знаешь, кто я.

Его голос пробирает до косточек. Забирается в ушную раковину, застревает где-то внутри и потом звучит снова и снова.

– И на что способен. Тебе не следовало просто брать чужое. Ангелина, да?

Узник убирает руку с подбородка, но я до сих пор чувствую его пальцы и запах его кожи. Там следы той самой кубинской сигары. Вкус гусеницей медленно перебирается сквозь губы на язык. Впитывается, как сливочный крем.

– Увести наверх. Закрыть. С этой минуты ты моя игрушка, пока не пойму, зачем ты все это совершила и какая у тебя цель.

Он быстро выходит из кабинета, а меня грубо стаскивают с дивана и волокут к лестнице.

Я еле волочу ноги, потому что все еще на каблуках, а мышцы плохо слушаются после принудительного сна.

Когда мы оказываемся напротив неприметной двери, один из охранников, или кто это, открывает ее, толкает меня в спину и тут же закрывает дверь.

Слышу звук проворачивания замка, а сама я в кромешной тьме. Даже не могу разобрать очертания того, что меня окружает.

Кажется, мы неправильно рассчитали свои силы. С Узником нельзя играть. Нельзя бороться и тем более обманывать.

Возможно, я капитально влипла.

Глава 4. Ангелина

Не сразу получается отыскать выключатель.

Сначала даже подумала, что его здесь в принципе нет. Старая кладовка, правда, с туалетом и крошечным окошком. Последнее не открывается и такого маленького размера, что ни один луч не попадет в эту комнатушку.

Передо мной только кровать, застеленная простым покрывалом, тумбочка и что-то вроде кресла напротив. Узкая дверь ведет в ванную, где есть поддон для душа и раковина с туалетом.

Никаких гигиенических принадлежностей. Даже мыла и того нет.

А еще стоит невероятный холод.

Пока была в кабинете Узника, не замечала этого. А сейчас вся кожа приобрела синюшный оттенок и покрылась крупными мурашками.

Я заперта. Насколько и зачем, пока непонятно. Больше всего на свете хочу сейчас очутиться в маминых объятиях. Только там и безопасно.

За дверью слышатся частые шаги, будто она и стены сделаны из тонкого картона.

– Тишина? – слышу отчетливо и громко.

Если мне предстоит здесь спать, еще одной проблемой станет больше.

– Тишина, – отвечает кто-то.

Здесь вообще много охраны. А это мужчины. Одинаковые, хмурые, вооруженные и, следовательно, опасные.

Наш с родителями план уже на начальном этапе терпит крушение, как хлипкая лодка в шторм.

– Девчонка тихая попалась.

Дальше – мерзкий, долгий смех.

Дверь открывает бесшумно, давая обзор на часть коридора и двух охранников. Оба высокие, мускулистые и лысые.

– Вставай. Приказано доставить тебя на кухню, – грубо говорит.

Я все еще в вечернем платье. Мои плечи голые. Как и спина. Я вся дрожу, словно меня перевели не в комнату, а в морозильную камеру.

– З-зачем?

– О, заговорила! – снова ржач. От него становится вдвойне холоднее.

Они не дотрагиваются – запрещено, полагаю, – но вот их взгляды… Липкие… Меня не спасет даже тулуп. в кожу впиваются.

– Вставай и пошла!

Пытаюсь сглотнуть. Не получается. Горло обступил спазм, во рту непоправимая сухость. Когда страшно, я не могу говорить. Будто у меня кто-то забрал эту способность.

– Красивая, – слышу за собой.

– Особенно сзади.

Позвоночник пронзает тупая боль после их слов, но я все еще держу спину ровной. Иду вперед, спускаюсь по лестнице. Запоминаю обстановку. У меня хорошая фотографическая память. Не раз выручала. Надеюсь, и сейчас не подведет.

Кухня находится в другом крыле дома. Нужно пройти через весь первый этаж, большой зал и библиотеку.

Глаза разбегаются от количества картин на стенах, ваз на постаментах и дверей. Дом огромный. Зачем Узнику такой, непонятно.

– Мариш, мы ее привели, – рычит в голос.

Один из охранников подталкивает к столу, на котором выставлена еда: суп, макароны, кусок курицы, салат. Выглядит все просто. Желудок издает известную всем мелодию.

– Ешь!

Не двигаюсь с места. Ноги онемели. То ли от холода, то ли все же от страха. Да и как можно есть, когда тебе прямо в рот смотрят два бугая?

Для них я живая кукла.

– У тебя пять минут. Не успеешь, останешься голодной. Следующий прием пищи… Босс решит когда.

Мечусь между гордостью и базовой потребностью насытиться. Остаться стоять с высоко поднятой головой или все же поесть?

– Попала ты, девочка. От таких, как ты, босс не оставляет и следа, – выплевывает в меня слова с особым извращенным желанием.

Бросаю взгляд на аккуратно выставленную посуду. Там даже есть бумажные салфетки, а столовые приборы блестят. Их кто-то начищает и бережет.

Да и еду эту кто-то готовил. Не для меня специально, но все же старались. Наверняка это симпатичная бабушка, без семьи, одинокая, но очень милая и добрая. Так, по крайней мере, всегда писали в романах, которыми зачитывалась.

Еще они всегда оказывались в книгах на редкость болтливыми.

Ради этой воображаемой бабушки я сажусь за стол и беру ложку в руки.

Вкусно. Даже очень.

– Вышли с моей территории, – раздается над головой.

Голос женский. Строгий и уверенный. Он принадлежит девушке.

– Не положено, Мариш. Извини, – ровно отвечает один из моих охранников, и никто, разумеется, не двигается с места.

Худенькая девушка обходит стол и останавливается напротив меня. У нее темные, почти черные волосы, угловатые плечи и большие, полные губы. Возможно, ненатуральные, но ей идет.

Да, вот тебе и добрая бабушка.

Взгляд этой Марины не сравнится с охранниками. Она смотрит холодно, с долей брезгливости, только аккуратный носик не морщит.

– Значит, ты та самая воровка?

Суп камнем падает в желудок и от удара стремится обратно.

Промакиваю губы салфеткой и отставляю от себя оставшиеся тарелки с едой.

– Я Марина. Повар в этом доме. И на моей территории, – указательным пальцем очерчивает кухню далеко не маленького размера, – если ты не босс, каждый моет за собой тарелки. Пустые. Это значит, что нужно все, что положено, съесть. Любить меня необязательно, но вот уважать… Твое здоровье в моих руках.

Осматриваю оставленную мной еду. Суп почти не съеден, ко второму и не притрагивалась, салат… Ковыряла вилкой.

Под проницательным взглядом Марины ем. Съедаю все до крошки. А потом встаю и мою за собой посуду.

Моя гордость ущемлена катастрофически.

– Будешь такой послушной, подружимся.

Нет. Задерживаться здесь не собираюсь.

Обратно отводят все те же охранники. Путь тот же. В доме стоит тишина и полумрак. Кажется, что это помещение нежилое.

Снова знакомая дверь и крошечная комната. Слезы готовы прорваться в любой момент, потому что чувствую тотальную беспомощность и усталость.

Трудно держать спину ровной, а взгляд прямым.