– Марк, прекрати, – для видимости брыкается. Потом сама придвигается и вцепляется в плечо своими ледяными ладошками.

Крепко обхватываю хрупкое тело. Утыкаюсь носом в её затылок. Поджимает ноги так, что ступни между моих проводит. Прячет. И греет свои вечно замёрзшие.

– Спать,– выдыхаю полусонно. Тяжёлые веки смыкаются сразу же, как вокруг неё защелкиваются руки. Дыхание становится ровнее. Заметно тише. Усталость накатывает по полной. И все эмоции этого дня, да и предыдущие тоже словно придавливают к матрасу. Утяжеляют так, что при желании и не подняться.

– Марк… , – шепчет тихо.

– Мм… ? – уточняю единственным на что способен в полу сознательном.

– Ничего. Спи. Спокойной ночи.

– Угу, – киваю упираясь подбородком во влажные волосы.

Моя футболка тоже промокнет от соприкосновения с ними. Но на это уже нет зла. И сил для пресечения тоже. Веки соединяются всё плотнее. Ощущаются более тяжёлыми. Да и картинки под ними уже прорисовываются. Солнечные, вопреки тьме, что разделяет надвое полоска света из коридора. И беззаботные. В противовес всей херне, что творится вокруг. Грудь выжигает теплом её тела. Под это ощущение приходит полное забвение. Да только, оно, как обычно, длится недолго.

МОЖНО…?

– Марк Мейер -

Я слишком часто просыпаюсь по ночам. Мучают кошмары. С детства. Назойливые мысли. Вообще повсеместно. Но, ещё никогда моё пробуждение не было таким. Неожиданным.

Когда тупишь спросонья, а тело, на инстинктах, опережает мозг и убеждает последний в своей вменяемости. Это знатно!

Моргаю. Пытаюсь урвать в полумраке клочья разрозненной картины. Рассвет подзадерживается, а лампа в коридоре имеет датчик. Полоски света достаточно, чтобы понять где и с кем я нахожусь. Чёрт. И Милка не спит. Или проснулась, оттого, что я резко дёрнулся? Возможно. Её спина прижата к моей груди. Бедра на уровне паха. Как положил её на руку, так и держу, да только… Её голова запрокинута в мою сторону. Различаю черты её лица. Закусанные губы. Задумчивый взгляд, устремлённый на меня. Резко моргает. Просто смотрит. Молчит. И почти не дышит. А моё сердце отчаянно стучит в её ребра.

Как говорится: позняк метаться! И вроде бы пониманию, но…

Под правой ладонью женская грудь, что приятно ложится в ладошку. Стараюсь утихомирить дыхание. Плавно перебираю пальцами. Кожу щекочет стоящий сосок. Разум и тело реально ещё не коннектят. Рука не слушается команды «отставить». В голове не срабатывает сирена. Вообще ничего не стопорит. Плавно исследую второй рукой её тело. Очерчиваю. Запоминаю подушечками.

Клонит голову на бок. На моё плечо. Прикрывает глаза. Губы сама ко мне тянет. Различаю в полутьме как они дрожат. Дыхание краткое. Горячее. Частое. Сглатываю, ощущая выдыхаемый ею ментол на своих. Лёгкий запах от пасты.

Слегка наклоняюсь над ней. Колышу мелкие пряди своим резким дыханием.

Зависаю рядом с губами. Буквально в полуоткрытые её спрашиваю:

– Можно?

– Да, – выдыхает шепотом сквозь пересохшие. Тут же сглатывает. Облизывает. Обдает мои кипятком дыхания.

– Сумасшедшая… , – не договариваю желаемое. Нетерпеливо всасываю в себя её нижнюю. Беспрепятственно открывает рот. Нет надобности давить языком. Позволяет насладиться мятным вкусом. Медленно исследовать неизведанное.

Никогда не задавался ранее: как целуется «мелкая» Мейер?

Есть девчонки, что вспыхивают как бензин от искры, вылетающей из-под кремня. Такие разгораются в миг, а после феерично взрываются как тротил или же просто моментально сгорают. А есть Мила Мейер. Со своей показной робостью, скромностью. И присказкой, подходящей к ней идеально: «в тихом омуте»… Она распаляется дольше. Ощущается слаще всего, что ранее пробовал. Неопытнее. И, одновременно, качественнее. Она как солярка, в которую кинешь спичку, она и не вспыхнет. Но, если разжёг… Пламя возможно потушить только наглухо наброшенным одеялом. Перекрыть подачу воздуха. А я, в противовес, делюсь с ней всем, что имею. Теперь уже она жадно исследует весь мой рот. Кусает. Посасывает губы.

Единогласно сгораем в этот момент. В топку все мысли и запреты. Лишь её вкус на губах. Летим искрами в разные стороны. Исходим до пепла.

– Да… ? – один вопрос, на который хватает сил в перехвате дыхания.

– Можно, – вторит мне тихо, но с утвердительной интонацией.

Продолжаю целовать. Словно дорвался до сладкого. И хочется большего. Ещё кусочек. Бомбит от желания набрать для себя прозапас: впитать неразбавленные эмоции; растягивать удовольствие; наслаждаться ей, а не только процессом. Давно не хотелось подобного. Чтобы без спешки. Пропустить сквозь себя. Глубоко. И вернуть. В сотни раз больше. Сильнее.

Тело не дружит с разумом. Инстинкты застилают глаза. Губы двигаются без остановки. По её коже. По шее. По спине. По губам. В какой момент широкие трусики оказываются зажатыми в кулаке и стянутыми к коленям? Когда-то давно. Сотню поцелуев назад. И на это уже когда-то брошено "можно".

Одной рукой сжимаю грудь. Второй ладонью скольжу по упругим бедрам. Её губы в плену. В моё горло раз за разом прилетает вибрация. От простых движений, у этой девчонки, ощутимо перехватывает дыхание. Слегка отстраняюсь, слыша тихий жалобный стон.

Милка просит. Вернуться. С удивлением наблюдаю за тем, как она часто дышит. Невольно считаю. И улыбаюсь. Ловлю отголоски её дыхания губами. Впитываю нескрываемое желание, что реально клинит мне голову. Хочу. Её. Бездумно. Ответно. Такую… Которая вообще на себя не похожа. Ту, что тает в моих руках и плавит мозг своей податливостью. Ту, что ощущается неимоверно ласковой. Горячей. Ту, что слишком восхитительная на вкус. И слишком притягательно пахнет.

Член стоит с момента открытия глаз. Раньше. Судя по тому, что я проснулся не первым. Натягивает материал и упирается в её промежность. Она так и лежит на моей правой руке. Перевожу ладонь с упругой груди на её шею. Считываю подушечками сердцебиение. Оно кричит мне многоголосное "да". Долбит и долбит под пальцы. И я не спрашиваю разрешения повторно. Если сейчас врубит тормоза: просто сдохну. Рядом с ней. А хотелось бы всё же внутри. Если она остановит: что-то переклинит процессы, идущие в организме. Что-то сломается. Какая-то цепочка порвётся.

Зажимаю подбородок в несколько пальцев. Чтобы никуда ни делась. Ни отвернулась. Чтобы ощущать дыхание и стоны от каждого толчка. Чтобы в самую глубь проникать. Трахать не только тело. В голове у неё осесть. Лучшим. Стягиваю левой спортивные штаны, вместе с боксерами. Направляю головку. И целую. Горячую и дрожащую под моими руками. Целую. Самоотверженно. Будто никогда и никого не хотел сильнее.

Её глаза в этот момент закрыты или зажмурены. Замечаю урывками. Когда открываю свои. Принимаю за ожидание. И нетерпение. Она замерла и словно вся напрягается. Не позволяю передумать в последний момент. Добиваю физически и морально. С удовольствием размазываю смазку по внутренней поверхности бёдер. Целую губы и щеки. Расслабляю. Кусаю. Сбиваю её с мысли. И проникаю в одно усилие. Глубоким рывком. Ловлю клочья тяжёлого воздуха в своем горле. Отдаю взамен свой. С упоением дышу чаще. Поверхностно. В кайф. Не отпускаю ни её подбородка; ни её губ; ни бёдер, которые с усилием к себе прижимаю.

Вдалбливаюсь в тугое кольцо напряжённых мышц. Вхожу глубоко. Когда резко и быстро. Когда плавно и медленно. Она словно обнимает меня изнутри. Так горячо и нереально плотно прежде не ощущалось ни с кем. Тону в этих ощущениях. Поднимаю градус ещё выше. Пытаюсь пробить небо. Напрямую к заездам. Наращиваю ритм. Выкладываюсь в полную силу. Милка едва не кричит мне в рот. Стонет безудержно, заставляя двигаться ещё реже, быстрее. Рука на её животе скользит от холодного пота. Перемещается вниз…

Нет таких, кто остался бы равнодушной к моим пальцам. В своё время Миес Мейер, для воспитания, выбрал для меня своеобразное наказание: за любую провинность я был обречён от получаса и более заниматься на фортепьяно. Он считал, что это полезнее, чем пороть ребенка или бестолково выставлять в угол. В итоге, к шести годам я уверенно играл диатонические гаммы. Меня хвалили за длинные и быстрые пальцы. Последний десяток лет я почти не прикасался к фортепиано. Наказания для меня изменились. Да и настраивать я стал иные инструменты. Женские тела. И под моими пальцами уже не клавиши. Зато любая неутолимо кончает.

Не позволяю ей увести голову в бок. Хочу глотать эти стоны. Ещё. Больше. А губы разъедает от соли. Милка целует и плачет. Как и всегда. Хрен поймёшь, что за причина. Слизываю капли со щек. И целую. Смешивая мяту с солью и горечью. Вздрагивает. Уже в который раз удерживаю рядом с собой. Прижимаю к себе. Крепко. И сильно. Продолжаю двигаться в ней. Дышим рот в рот. Как насос, перегоняя туда-сюда сжатый воздух друг другу. Пальцы неустанно работают. Милка всё активнее пытается из-под них вырваться. Извивается. Улыбаюсь, сквозь поцелуи. Продолжаю.

Этот стон, что я ждал, вырывается глубоко из грудины. Выкручивает ей позвоночник, отдаляя от меня спину. Ловлю губами все его отголоски и вдалбливаюсь с финишным ускорением в горячее тело. Задираю освободившимися вверх футболку. Три. Два. Один. С победным рыком кончаю на спину. Милка дышит. Тяжело и редко. Падает головой на подушку. Аккуратно вытаскиваю из-под неё руку.

Наклоняюсь дугой и целую во влажную шею. Одеяло давно в стороне. Стягиваю с себя майку и вытираю ей член и женскую спину. Подтягиваю вверх широкие трусики.

Молчит, привычно поджимает под себя ноги. Уставилась в стену и на меня больше не смотрит. Не поворачивается. Замерла и опять, будто не дышит. Кнопка… Язык так не поворачивается её сейчас обозвать. Это прозвище принадлежит другой. Сестре. А тут… Опускаю все обращения.

– Устала? – подкатываю с другой стороны, целуя её в бедро. Тонкая полоска света падает ровно на пятки. Ледяные в прикосновении. Да и ноги все в ощутимых мурашках. Её заметно знобит. Попытаюсь накрыть мерзлячку, замечая отпечаток пальцев на светлых трусах. От былой эйфории не остаётся и шлейфа. Припечатывает осознанием, выстужающим все всколыхнувшие чувства.

– Просто скажи, что сегодня тебе было нельзя, – цежу низким голосом, чётко проговаривая каждое слово.

– Можно, – спустя паузу, отзывает тихим эхом.

– Идиотка, – качаю головой, пытаясь выкинуть из неё накрывающую мысль. – Дура, бл*дь, – захожусь уже более яростно. – Кого хрена ты не сказала? Еб*нашка! Тебе же больно было!

– Нет, – глухо врёт, а сама уже ревёт во всю и слёзы глотает. Носом шмыгает. Соль по щекам урывками мажет. Думает, что не вижу?

– Да лучше бы ты реально с Берсом трахнулась, чем так! – добиваю в сердцах и резко встаю, собираясь на воздух. На перекур.

– Рэд Бредбери утверждал, что спать с тем кого любишь – настоящее чудо. А мне твой Бероев…, – тараторит себе под нос, как оправдываясь.

– Долюбился давно твой Бредбери и помер! Я с этим, знаешь ли не спешу! – выпаливаю зло выискивая на барной стойке пропавшие сигареты. Руки не слушаются. Глаза не хотят видеть ту, что, под мой крик, присаживается на кровати и уже не стесняясь вытирает бегущие слёзы.

– То есть тебя сейчас волнует только то, что ты первый? – выкрикивает громче, чем я. Упираюсь руками в мрамор. Дышу звучно. Смотрю на неё исподлобья. Сидит в полосе света. Губы опухли, а ещё и с обиды надуты. – Мрак, ты как был законченным эгоистом, так им и остался, – тут уже без эмоций. Вяло и скупо. Словно кнопку внутри какую выключила. Кнопка. Бл*дь. А пять минут назад не было внутри так х*ево. – Не переживай. Первый – это не последний, – кроет бесстрастно. – Я перекрою воспоминания о тебе кем-то другим. Уже завтра. Можешь смело заключать сделку с собственной совестью! От тебя, Мрак, уже ничего не зависит!

Сжимаю пальцы в кулаки. Рядом странным образом находится пачка и зажигалка. Сгребаю, бросая Милке ответку:

– Сосать заодно научись! Пригодится, если любовь свою из головы не выбросишь! Я люблю, когда минет делают хорошо и профессионально!