Дядя Виталий – детский врач, но одновременно еще и военный, и как эти два качества сочетаются, я не знаю, да и неважно это, по-моему. Он мне все объяснил: скоро мы улетим с Земли туда, где не будет ни инопланетян, ни «западных партнеров». Сказкой звучит, на самом деле, ну и еще очень хочется плакать, но при малышах нельзя. Они, по-моему, всё понимают, только почему-то не плачут. Нужно выяснить почему, ведь это необычно.

Завтрак был необыкновенным, такую кашу, чем-то на манную похожую, я еще никогда не ела. Она совсем без комков, сладкая, коричневого цвета, как шоколад, которого у меня почти и не было. Странно, кстати, а как так? Дома мне казалось все нормальным, а теперь я понимаю: я многого не знала, но почему? Разве это правильно?

Комната отдыха… Когда дядя Виталий сказал о «гулять», я очень сильно удивилась, а он, оказывается, подумал и о том, что детям солнце нужно. Мне, наверное, тоже, но купальника у меня нет, только обычное белье, не то, которое красивое, а какое мама сказала. В общем-то, я понимаю почему, ведь я ходила и в школу… Не посольскую, а обычную, и как к нам относятся, видела. Меня только статус защищал от избиений и кое-чего еще, но вот от страха совсем нет. Странно, на самом деле, была же посольская школа…

– А мы теперь всегда здесь будем? – спрашивает меня Лика. Она будто боится бегать по травке, да и остальные дети больше сидят смирно, некоторые ложатся, глядя в небо.

– Понимаешь, – я думаю, как объяснить ей, чтобы не напугать и не соврать при этом, – на посольства же напали, а это война, поэтому мы в бункере теперь живем, с дядей Виталием.

– А он больно воспитывает? – интересуется у меня другая девочка, Ирой ее, по-моему, зовут.

– Больше никто никогда не будет делать больно, – обещаю я ей и вижу робкую улыбку. Не поняла, их били, что ли?

– А родители, они вернутся? – допытывается Лика, и кажется мне, что идея ей не сильно нравится. Интересно, что с ребенком нужно делать, чтобы он родителей боялся? Впрочем, я знаю что…

– Они, наверное, в другом бункере, а сюда прийти никто не может, – хотя я уверена в том, что убили всех, кого не эвакуировали. Сама же я трупов не видела, кроме своих родных, значит, не вру, получается.

– Да? – улыбается она. Радостная такая улыбка, счастливая, от которой мне совсем не по себе становится. – Эй вы! – выкрикивает Лика, вскочив. – Воспитывать больше не будут!

На нее смотрят с недоверием другие дети и вдруг – начинают улыбаться. Они как-то сразу Лике верят, а она прыгает на траве, демонстрируя мне причины своей радости. Очень хорошо эти причины видны мне, когда она спиной ко мне, и от того, что я вижу, хочется расплакаться. Ладно, я… Я большая уже была и сама виновата, но их-то за что? Как так вышло, что родители вдруг озверели?

Ко мне подползает худенькая девочка, опасающаяся поворачиваться спиной к кому бы то ни было, насколько я вижу. Она лежит на спине, глядя на меня, и о чем-то раздумывает. Вижу, что она опасается чего-то, поэтому принимаюсь ее гладить, рассказывая о том, что бить ее не будут. Я просто не хочу, а дядя Виталий – он добрый, хороший, поэтому тоже не будет. Надо будет с ним поговорить, потому что я не понимаю, почему с ними так обошлись.

– А можно ты будешь мамой? – тоненьким голосочком произносит она, и я как-то быстро ее имя вспоминаю.

– Можно, Леночка, – киваю я ей, даже не поняв, о чем она говорит.

Она взвизгивает и лезет обниматься, а за ней и другие дети. И тут до меня доходит: им мама очень нужна, родители их запугали, да и умерли уже, а я обещала не бить, вот и принимают они меня с ходу. Наверное, так неправильно, но мы здесь в любом случае навсегда. Даже если куда-то прилетим, сиротами останемся, то есть будем никому не нужными. Пусть у малышей хотя бы мама будет.

– Сначала они добрые были, – рассказывает мне Лика, когда дети чуть успокаиваются, вдоволь со мной наобнимавшись. – А потом я чашку разбила, и мама сказала, что я разбалованная.

Вот это странно – в посольстве вся посуда небьющаяся была, чтобы разбить чашку, надо очень долго стараться. Значит, что-то тут не так… А тем временем за Ликой и другие дети рассказывать начинают. И вот от их рассказов, похожих как две капли воды, мне становится просто страшно – примерно в одно и то же время родители вдруг переменились. Как-то резко – они перестали быть добрыми и ласковыми, начав делать детям очень больно, причем самыми разными методами. То, что я слышу, заставляет и меня задуматься…

Полгода назад это было. Я получила отрицательную оценку в школе, причем я помню – мне ее просто так поставили, то есть даже ничего сказать не дали. Это было очень странным, потому что обычно какие-то следы законности были, и вот меня привозят домой, а там родители. Оба сразу… Прижав к себе детей, я будто наяву вижу родителей такими, какими они предстали передо мной, едва только я вышла из машины. Получается, у всех в одно и то же время? Надо дяде Виталию рассказать, потому что вдруг это вирус какой-то? Если это вирус, который только на взрослых действует, то даже он в какой-то момент может забыть все свои обещания, а это очень страшно!

– Все закончилось, – глажу я малышей, замечая многое из того, чему не придала внимания сначала. – Больше больно не будет, а вас любят. Мама очень-очень любит своих детей.

– Мамочка… – малыши прижимаются ко мне, а я их глажу.

Как таких малюток можно не любить и мучить, ну как? И хотя я не понимаю, что произошло, и почему к ним так стали относиться, но в руках себя держу. Мои родители довольно быстро из этого состояния выбрались. Напугали, конечно, до заикания, но перестали быть такими злыми и уже иначе себя вели. Но все равно холоднее стали, намного. Вот сейчас я сравниваю то, как себя вели мама и папа в последние недели, с поведением дяди Виталия и понимаю это. Может быть, действительно вирус? Тогда… тогда… тогда я не знаю, что будет.

– А давайте в догонялки играть? – предлагает Лика, зачем-то оглянувшись на меня.

– А разве можно? – удивляется какой-то мальчик. Поднапрягшись, вспоминаю его имя – Валера.

– Мама разрешает! – гордо сообщает мое солнышко, и я, конечно же, киваю.

Сначала робко, но потом все охотнее включаясь в игру, малыши начинают веселиться, а я сижу на траве и смотрю на это, улыбаясь. Сегодня я обрела девятнадцать дочек и сыночков. Я постараюсь быть для них самой лучшей мамой, совсем не такой, какими стали их родители, но с дядей Виталием поговорить обязательно надо.

Чувствую ли я себя мамой? Не знаю… Я сама еще, положа руку на сердце, ребенок, но у них просто нет больше никого – значит, я мама.

Отсчет времени