Мимо, громко цокая когтями, пронесся тёмный вихрь. Он задел боком Глена, толкнув к стене, и скрылся в кухне, дверь которой ещё долго ходила ходуном.

– Что это за напасть? – тяжело дыша, спросил старик.

Я мысленно усмехнулась и поблагодарила Графа за то, что отомстил за меня Глену. Нечего ружьями размахивать перед лицом.

– Это наш Графинчик, вы наверняка помните любимца госпожи Берри? Он теперь будет здесь жить, – я мило улыбнулась.

Ошарашенное лицо Глена и распахнутый рот послужили мне утешением. Старик даже стал менее неприятным.

Азалия заметила моё оживление и не стала комментировать. Всё же она переживает за меня. Не меньше, чем я за неё. Только причины для волнения у нас разные.

Из открытой Графом кухонной двери потянуло сногсшибательным ароматом. Неудивительно, что пёс примчался. Свой обед он никогда не пропускал, а также завтрак, полдник, ужин и другие приёмы пищи.

Если это пахнет знаменитая Маршина похлёбка, я с удовольствием её попробую.

Марша оказалась такой же крупной, как и муж. Разве что её седина была щедро сдобрена перцем. А ещё кухарка так заразительно смеялась над любой, даже не слишком смешной шуткой, что глядя на неё, невозможно было не присоединиться.

Вот она мне сразу понравилась. Как и её похлёбка.

Глава 8

После обеда мы с тётушкой отправились наверх, осмотреть комнаты. Азалия решила занять отцовскую спальню, а мне предложила ту, где прежде жили они с Валентином.

– Я не смогу там находиться, – только взглянув на дверь, сказала она. – В этой комнате даже стены напоминают о нём.

– Хорошо, тётушка, – я проводила её до следующей спальни.

Помогла застелить постель чистым бельём и оставила Азалию отдыхать.

– Детонька, – позвала она, когда я уже перешагнула порог. – Ты можешь убрать из своей комнаты всё, что тебе не нужно, и обставить по своему вкусу.

Я услышала, как дрогнул её голос. Для госпожи Берри это было слишком болезненно.

– Может, я лучше займу одну из гостевых спален? – я обернулась и встретилась с её взглядом – тоскливым, но уверенным.

– Нет, дорогая, – она решительным покачала головой. – Ты хозяйка, а не гостья. И должна жить в хозяйской спальне, иначе прислуга не воспримет тебя всерьёз. А как ты будешь управлять усадьбой, если люди не станут тебя слушаться?

– Управлять усадьбой?

Слова Азалии меня удивили. Я не думала, что она решится доверить мне дом, в котором провела большую часть жизни. А если я что-нибудь сделаю не так?

– Да, детонька, тебе нужно учиться быть хозяйкой, – он ласково улыбнулась. – Не переживай, я помогу. Ты всегда можешь прийти ко мне за советом, если в чём-нибудь сомневаешься.

Я, конечно, понимала, что госпожа Берри велела называть её тётушкой не просто так. Для всех я была её дальней родственницей – внучкой двоюродной сестры, оставшаяся сиротой. Поэтому Азалия взяла меня к себе. Эту историю мы придумали вместе, точнее её придумала тётушка, объяснив, что тогда будет меньше вопросов к моему появлению.

Жить одна девушка моего возраста не могла, только под опекой старшего родственника или мужа. Разве что я стану вдовой или старой девой, им можно распоряжаться жизнью и состоянием самостоятельно.

А пока я в «брачном возрасте», должна жить с опекуном. Это закон. Очень глупый, на мой взгляд. Однако моё мнение никого не интересовало. Разве что тётушку Азалию, которая стремилась научить меня справляться самостоятельно, пока она не «отошла в мир иной».

Миром иным госпожа Берри пугала меня не часто, но я стремилась сделать всё, что в моих силах, чтобы отсрочить её отход на далёкое будущее. Я не была готова остаться совершенно одна в этом мире.

Тётушке придётся задержаться здесь ещё, как минимум, на десять лет. Именно тогда я достигну возраста официального признания меня старой девой. И смогу жить своей жизнью, не выходя замуж.

Разговоры о замужестве меня пугали ещё больше, чем об отходе тётушки. Другой мир – это даже не другая страна. Что уж говорить о мужском менталитете, если у них такие законы?

В общем, я отправилась знакомиться со своей спальней в растерянных чувствах.

Комната оказалась уютной и светлой. Видно, что обставляли её с любовью. Широкая кровать с балдахином мне понравилась. Всегда мечтала о такой. Только ткань бы поменять на что-нибудь лёгкое, воздушное. Шкаф во всю стену, ширма с истёршейся вышивкой. У окна – стол, заставленный всякими безделушками. Фарфоровые фигурки, склянка из-под духов, миниатюра с изображением милой девочки в шляпке.

В оконном проёме разместились парные портреты – чёрные силуэты на белом фоне. Глядя на женский профиль, я решила, что это Азалия, значит, второй – Валентин.

А на подоконнике заметила глиняный горшок.

Я подошла ближе и коснулась пальцами иссохшей, окаменевшей земли с глубокими трещинами. Похоже, здесь росла та самая азалия, которую Валентин назвал в честь своей возлюбленной.

Понятно, почему тётушка отказалась даже заходить в эту комнату. А я не уверена, что смогу выбросить предметы, напоминающие о годах её юности и человеке, которого она любила.

Я спустилась в кухню, попросила у Марши чистую тряпицу и ведро с водой, а затем устроила уборку. Вместе со мной кухню покинул и Граф. Сытый и сонный, он развалился посреди моей комнаты и захрапел. Пёс ужасно мешался. Свободного пространства в комнате как раз хватило от вытянутых передних лап и до хвоста. Мне постоянно приходилось перешагивать через Графа.

Однако прогонять его я не стала. С ним было не так одиноко. А ещё с собакой можно разговаривать вслух и не считать себя сумасшедшей.

Я осторожно протёрла каждую вещицу и аккуратно расставила на столе, рассказывая Графу, что это такое и почему может здесь стоять.

В ящиках царил беспорядок. Карандаши смешались с бумажными свёртками и сухими косточками от фруктов. По одному из ящиков разлетелась стопка писем в разрезанных конвертах. Здесь же я нашла и специальный нож, не слишком острый, но с длинным и тонким лезвием. Как раз для бумаги.

Нижний ящик не открывался. Я подёргала, но что-то зацепилось и застряло, не позволяя вытащить его до конца. Пришлось снять верхний и достать измятую тетрадь в кожаном переплёте.

Пожелтевшие страницы были исписаны убористым почерком. На некоторых чернели рисунки – деревья, плоды в разрезе и общего вида.

Я раскрыла тетрадь в случайном месте и вчиталась в ровные строки.

«Если апельсинам не хватает солнечного света, их кожура останется зелёной даже после созревания. Поэтому мы со свёкром едем в столицу, чтобы заказать особое стекло для теплиц. Он уже договорился с руководством завода».

У меня в руках были рабочие записи Валентина.

Эта находка меня взволновала. Я вскочила с места, прижимая тетрадь к груди, и собралась бежать к тётушке. Остановилась уже на пороге.

Зачем мне идти к Азалии? Переезд и так растревожил её больше, чем я ожидала. Она даже не смогла занять свою старую комнату, чтобы не бередить прошлое.

А я сейчас приду и скажу, что нашла рабочий дневник её мужа. Зачем? Только расстрою ещё больше. Госпожа Берри ясно выразилась: я могу делать с этими вещами всё, что мне заблагорассудится. Значит, мне не нужно её позволение, чтобы прочесть записи.

Решив это, я вернулась в комнату. Меня одолевало любопытство.

Мой предшественник. Оказавшийся этом мире тем же путём, что и я. Где находился его дом? В какое время он жил? Я надеялась узнать об этом из дневника.

Даже такая крохотная связь делала меня чуть ближе к дому, где всё было понятным, привычным и знакомым. Где в свои двадцать пять я могла жить самостоятельно, не думая, что должна срочно выйти замуж или найти престарелого родственника, чтобы мне не назначили государственного опекуна.

Я вздохнула и открыла тетрадь на первой странице. Здесь не было никаких предисловий, ни даты, ни информации о себе. Валентин сразу начал с апельсинов. Вчитываясь в его мелкий почерк, иногда я думала, что мой одномирец был одержим апельсинами.

Он вёл подсчёт каждому съеденному фрукту из своего рюкзака. Благодарил Азалию за находчивость, ведь именно ей пришла в голову мысль прорастить первую косточку.

Об Азалии в дневнике было написано лишь немногим меньше, чем об апельсинах. Иногда на полях Валентин рисовал её лицо, в профиль и анфас, в шляпке и без неё, с разными причёсками.

Азалией он тоже был одержим. Даже удивительно, что Валентин так долго скрывал от неё свои чувства. Госпожа Берри считала, что он не замечал её.

– Барышня! – донеслось до меня приглушённое дверью. – Прислуга прибыла!

Пришлось отложить дневник и выйти из комнаты. Марша стояла у подножия лестницы. Она набрала воздуха, чтобы крикнуть ещё раз, но, увидев меня, с облегчением выдохнула.

– Вы велели позвать, когда приедут, а мне тяжко по лестнице уже подниматься, – объяснила она своё поведение. – Коли вы не прочь, отсюда вас кликать буду.

– Я не прочь, – улыбнувшись, спустилась вниз.

В передней стояли наши вещи. Видимо, возница, о котором я совсем забыла, оставил их здесь.

Я шагнула к двери.

– Барышня, – окликнула меня Марша. – Вход для прислуги вон там.

Она махнула в противоположную сторону.

– Спасибо, – я послушно двинулась в указанном направлении.

Всё время забываю, что здесь люди не равны. Хотя в моём мире тоже. У богатых есть и прислуга, и доступ к благам, которых лишены простые обыватели. Такие, как я.

Мне сложно привыкнуть не к тому, что одни распоряжаются другими. А что распоряжаюсь я сама, что выступаю в роли хозяйки. И эта роль мне ужасно непривычна.

Я прошла насквозь глухой коридор и вышла в переднюю для слуг. Помещение было большим, но заставленным шкафами и сундуками. Так что свободным оставался проход примерно в метр шириной, остальное пространство представляло собой лабиринт.

Я толкнула входную дверь, открывая вид на маленькое крылечко и задний двор, в данный момент заставленный телегами с сундуками и объёмными тюками.

Лошадь, запряжённая в первую телегу, не могла выехать со двора, потому что ей перегородили путь ещё две. Возницы ругались, каждый требовал убрать другую телегу, чтобы освободить дорогу для него.

Собравшиеся вокруг мужчины и женщины присоединились к разборкам, каждый ратовал за «своего» возницу. В общем, на заднем дворе царило настоящее столпотворение. Я наконец поняла точное значение этого слова.

– Прошу прощения, – попыталась я привлечь внимание кричащих.

Вышло тихо и невразумительно. На меня не обращали внимания. Поэтому я откашлялась и предприняла ещё одну попытку.

– Прошу прощения! – вышло чуть лучше.

На меня оглянулась женщина в завязанном на затылке платке, окинула взглядом и вернулась к спорщикам.

Ну и как мне привлечь внимание этих орущих друг на друга людей? Попытаться перекричать?

Это показалось мне глупым. Да и горло было жаль. У них явно больше опыта в перекрикивании друг друга. А я не любила повышать голос.

Мне бы мегафон или колокол, или что-то столь же звонкое. Пришедшая на ум идея тоже показалась так себе вариантом. Однако ничего лучше я придумать не смогла.

Моё отступление с крыльца прошло незамеченным, как и возвращение в дом. Когда я вернулась, спустя пару минут, нанятые слуги уже не просто ругались, а принялись толкаться. Конфликт грозил перерасти в драку.

И я решила, что лучше совершу глупость, чем допущу побоище в первый же день в усадьбе.

Левой рукой получше перехватила небольшой металлический ковшик, в правой – сжала серебряную столовую ложку. А затем изо всех сил заколотила ими друг по другу.

Ругань смолкла мгновенно. Все обернулись ко мне. На меня уставились двадцать пар изумлённых глаз.

Я прекратила бить ложкой по кастрюле, положила их на ступеньку и озарила прислугу сияющей улыбкой.