Попытавшись протянуть руку, чтоб снять повязку, девушка поняла, что связана. Легкое дуновение ветерка, обдающее все тело, дало понять, что одежды на ней нет. Паника начала полностью охватывать ее, и она уже открыла рот, чтоб закричать, но не решилась.

– Тс-с, – услышала она очень тихий шепот рядом с собой и похолодела.

Кто-то медленно и легко провел пальцами по ее телу. Настя снова попыталась освободиться, но узлы были слишком крепкими.

– Послушайте, – начала она, силясь побороть в себе желание заорать от страха. – Я не знаю кто вы, но я могу пообещать вам солидное денежное вознаграждение, если вы меня отпустите.

Никакого ответа. Руки, слегка погладившие ее, исчезли. Теперь понять, есть ли рядом хоть одна живая душа, было сложно. Настя прислушалась. Где-то далеко капала вода, а больше не доносилось ни звука. И все же она его чувствовала. Чувствовала где-то рядом чужое опасное присутствие, тяжелый взгляд и нехорошие мысли.

– Меня зовут Настя, я замужем, – продолжала она, – если вы меня отпустите, я клянусь, что не пойду в полицию и…

Он прикрыл ее губы пальцем одной руки, и Настя завизжала, пытаясь вырваться. «Бесполезно, – думала она, вспоминая, что именно советовали делать женские статьи в случае нападения насильника: – Добиться его отвращения? Вызвать рвоту или описаться?» Каким же бредом все это казалось ей сейчас. «Его однозначно не надо злить, – вспоминала девушка, – но кто знает, что злит психов? Они же психи! Их может взбесить даже не подходящий цвет трусов! Может, мой он, как бык, среагировал на красный зонт? Или мои веселенькие горошки на плавках разозлили дядьку, и именно из-за них я сейчас лежу с голой задницей!»

– Послушайте, я ведь ничего вам не сделала, – продолжила она, не до конца уверенная в том, что мерзавец ее слышит, – отпустите меня, пожалуйста. Мне скоро тридцать лет, и моя внешность далека от идеальной, зачем я вам, вокруг столько девушек моложе и привлекательнее…

Легкий смешок дал ей понять, что ее направленные в пустоту слова достигли ушей психопата. Настя, до этого момента не боявшаяся умереть, сейчас отчетливо поняла, что смерть не будет легкой, и похолодела.

– Не бойся, – прошипел он, обдавая теплым дыханием замерзшую кожу.

Он говорил настолько тихо, что если бы не приблизился к самому уху, она, скорее всего, ничено не услышала бы. «Надо запомнить его запах, звуки рядом и вообще всякие мелочи, – вспоминала она, – хотя вряд ли мне это пригодится, когда он разрежет меня на кусочки». Насте отчего-то вспомнился фильм про маньяка-расчленителя, и девушка поежилась.

– Я недавно смотрела сериал, – принялась говорить испуганная девушка, и сбивчивый голос явно выдавал ее состояние. Настя тщательно подбирала слова, боясь ранить психопата обидным словом «маньяк» или «преступник» и говорила медленно: – там мужчина убивал только плохих людей, а я чем провинилась? Я простой педиатр!

Еще один смешок. Ну, хотя бы она его не злит. Может он не будет убивать человека, который его веселит?

– Отпустите меня, пожалуйста, и так врачей не хватает! У нас на одном участке уже три месяца вакансия, а сейчас период отпусков…

Легкий звук отрываемой ленты и все. Ее рот плотно заклеен, видимо, чтоб не раздражала человека лишней болтовней. «Вот и поговорили, – с отчаянием подумала Настя, поняв всю бессмысленность своих жалких переговоров, – тот, кто пишет эти дурацкие статьи, явно никогда не встречался с маньяком!» Она закрыла и без того ничего не видящие глаза, пообещав себе, что бы не происходило дальше, не доставить этому психу радости своими криками.

2 глава

1992 год

Оставить его в доме малютки не позволила бабушка. Он хорошо помнил эту невысокую, морщинистую женщину, пахнущую пирогами и супом. Всю жизнь она работала поваром в детском саду, и просто объявила, что «бросить ребенка не позволит». Бабушка же и дала ему вписанное в официальный документ имя. Строчкой выше красовалась фамилия принявшего «плод насилия» отца. Произошло это через три месяца после его рождения, потому что до этого момента «оставлять» мальчонку никто не собирался.

– Кем бы ни был его отец – мальчик не виноват! – часто слышал он слова поддержки от бабушки. – От вас и только от вас зависит, каким он вырастет! Все дети приходят в этот мир хорошими, и не надо говорить мне о плохой наследственности!

Впрочем, когда ему в очередной раз, справедливо или нет, доставалось от отца, бабушка редко была рядом.

Мать, бывшая по натуре женщиной доброй, относилась к крохотному существу с жалостью. Это можно было бы принять за любовь, если б не мешала очевидная ненависть отца. Через всю жизнь он пронес в сердце память о холодном взгляде, сдвинутых бровях и постоянных окриках. Неработающая женщина, жившая полностью на средства супруга, открыто перечить мужу не решалась, так как и сама могла схлопотать «за плохое поведение».

Отец ненавидел мальчика только за то, что тот появился на свет. Младенец, страдающий от последствий своей глубокой недоношенности, часто плакал, чем раздражал названного родителя еще больше.

Вопреки ожиданиям, мальчик рос здоровым ребенком. Когда он сделал свои первые шаги, невролог с восхищением говорила, что он молодец, а на все жалобы матери о плохом сне, беспокойстве и ночном энурезе ребенка, разводила руками, мол, что вы хотите, он же недоношенный, перерастает.

Впрочем, мальчик не перерастал, упрямо продолжая писаться в свою детскую кровать, за что ему доставалось не только от отца, но и от уставшей матери. Она кричала, шлёпала его по попе и ставила в угол, но ничего не помогало. Казалось, от всех этих мер мальчик писается еще сильнее и как будто назло.

– Ублюдок! – слышалось гневное ругательство, когда отец наступал на одну из разбросанных игрушек. Мальчик сжимался в страхе, боясь зареветь, боясь описаться и как-то еще выдать свое существование, чем заслужить затрещину или даже порку.

В присутствии отца, ребенок, которому надлежало быть веселым непоседой, замирал или прятался. Он полюбил залезать в щель между креслом и стеной, наблюдая оттуда как по дому ходят обутые в коричневые тапочки мужские ноги. Когда отца не было дома, мальчик вылезал из своего укрытия и расслаблялся, изводя мать демонстративным непослушанием, истериками и криками. Заметив кое-какие закономерности, он ломал те редкие игрушки, что появлялись в их доме, стучал по батареям, заставляя соседей приходить ругаться и даже разбил телевизор, чем окончательно вывел из себя отца. Только обеспокоенная соседка спасла малыша от родительского гнева, грозящего перерасти в убийство.

После того случая, отец почти не прикасался к ребенку. Не из жалости – просто соседка пригрозила позвонить в полицию, и он решил, что проще делать вид, будто мальчика не существует вовсе. Теперь вместо побоев была тишина. Глухая, давящая, пропитанная ненавистью тишина.

Мальчик, еще не умея толком говорить, уже понимал: папа его не любит. Точнее, не просто не любит – презирает. Мать тоже ничего не могла с этим поделать. Иногда он ловил ее взгляд – усталый, отрешенный, измученный. Словно она уже давно смирилась с тем, что у нее есть муж и ребенок, но между ними нет семьи. И кто в этом виноват? Будь мальчик старше, он бы понял, что в нарастающей напряженности мать винит его. Это осознание пришло к нему позже, и мысль о том, что он родился «какой-то не такой", несовершенный, неуклюжий, ненужный прочно угнездилась в сознании ребёнка.

Он продолжал пакостить, но теперь с другим смыслом. Раньше это был крик о внимании, теперь – протест. Молчаливый, но отчаянный.

Единственным редким глотком свежего воздуха в атмосфере постоянного напряжения были для него визиты к бабушке, у которой в выходные дни он частенько оставался на ночь.

– Пошли кушать, – звала она и садила его за стол с манной кашей. Он послушно ел, стараясь аккуратно шевелить ложкой, чтоб вызвать одобрение.

В общем-то и первым словом у него было: «баба», что нисколько не огорчило настоящую мать или названного отца.

В возрасте двух лет, ему посчастливилось попасть в детский сад, где его научили основным навыкам самообслуживания и где он не чувствовал ненависти и раздражения. Ходить в сад ему нравилось: его вкусно кормили, там было много интересных игрушек и там были одни женщины. Мужчин он боялся до дрожи, своим маленьким детским мозгом считая их такими же, как отец.

– Как он вообще ведет себя? – спрашивала мать, безуспешно пытаясь одеть уворачивающегося малыша.

– Нормально, – отвечала его воспитатель в ясельках Анна Николаевна, – правда, кусается…

Мальчик действительно кусался, щипался и дрался, становясь просто неудержимым, когда кто-то пытался забрать у него игрушку или он, по какой-то прихоти, хотел взять чужую.

– Готов до крови отстаивать свои границы, но чужих признавать не хочет, – делилась Анна Николаевна. – Интересный мальчик.

Это деликатное выражение: «интересный мальчик» надолго запомнилось его матери. Она пристально наблюдала за сыном и выискивала те странности поведения, которые могли бы свидетельствовать об унаследованной им «дурной крови». Впрочем, на тот момент, все дети дрались и забирали друг у друга игрушки, поэтому тревожные звоночки еще не воспринимались всерьез. «Посмотрим, что будет дальше», – думала мать, покидая детский сад, а дальше… Дальше было только хуже.

06 июля 2024 года

Очнулась она в темноте и первое время не понимала, где находится. Рядом громко проехал автомобиль, и Настя начала вспоминать, как вечером открывала окна на балконе. Неужели не закрыла? А потом ворохом свалились и все остальные воспоминания. Настя разомкнула веки, не в силах поверить, что на глазах нет повязки, а на ногах надеты ее собственные плотные спортивные штаны. Ощупав для верности свое тело, она поняла, что никаких серьезных увечий на нем нет, но не была уверена в том, что это к лучшему.

– Может, было бы проще, если бы он меня придушил, – подумала она, приподнимаясь на локтях, но, вспомнив свои ощущения, поспешила порадоваться.

– Смерть может быть всякой, – резонно рассудила она, пытаясь себя приободрить, – а то что попользовался, так то не страшно, не убудет.

«Лучше пусть пять раз изнасилуют, чем один раз ограбят», – вспоминала она услышанные в каком-то фильме слова, но согласиться с ними не могла.

В предрассветной темноте что-то заворочалось, зашуршало и она испугалась. «А что, если этот не ушёл? – вдруг подумала она, – что если он притаился где-то там, в сгущающемся сумраке и ждёт? Чего ждёт? Глупость какая!» Она попыталась успокоиться и ненадолго замерла, прислушиваясь. Шорох стих.

«Заяц, наверно, – вздохнула она, – место, конечно, оживлённым не назовешь, но вряд ли он оставил бы меня здесь одну, если имел дальнейшие планы. Видимо, он меня отпусиил».

Скосив взгляд на свои босые ступни, Настя усмехнулась.

– Обувь для слабаков. Не царское это дело кроссовки жертвам зашнуровывать, штаны надел и на том спасибо.

Неловко соскочив со скамьи, девушка огляделась по сторонам, соображая, куда же ее черт забросил и очень удивилась. Остановка была совершенно незнакомая, а по виду даже заброшенная.

– Повезло! – саркастично усмехнулась девушка, – и рюкзачок мой тут же, рядышком.

Она взяла его в руки, и он показался ей подозрительно легким. Настя пошарила в нем, отмечая все вещи на своих местах. Не было только мобильного телефона, да и то потеря относительно не большая. Она проверила кошелек, и не без удовольствия отметила, что все ее нехитрые сбережения, включая банковские карты и крупную наличность на месте.

– Не заметил или в принципе не жадный? – спросила у самой себя девушка, склоняясь, все же, ко второму варианту.