Соня достала книги, взятые из Пашиной комнаты в Москве. Две положила на соседнюю подушку, а третью открыла. Под звуки льющейся воды наугад перелистывала страницы. Выхватывала фрагменты, которые ей зачитывал Паша. Он с воодушевлением объяснял, что раньше на Сахалине жили а́йны. Японцы назвали их «волосатыми дикарями», почти истребили, после чего занялись освоением острова, а в девятнадцатом веке разделили его с русскими и, например, в селе Хонто, современном Не́вельске, на равных с ними вошли в единую администрацию.

Строительство первой русской крепости на Сахалине адмирал Невельско́й объяснил местным айнам необходимостью защитить их от американцев. Затем японцы, получив Курильские острова, отказались от Сахалина, и он превратился в главную каторгу Российской империи. После войны тысяча девятьсот пятого года японцы прогнали русских с южной половины острова и вернулись на прежде покинутые ими земли – поселились в опустевших бревенчатых избах, принялись неуклюже топить незнакомые им большие печи, а в следующие сорок лет преобразили свою половину Сахалина: исполосовали железными дорогами, застроили храмами, заводами, мостами. После Второй мировой уже русские, прогнав японцев, заняли их опустевшие дома и удивлялись, глядя на раздвижные двери, наружные печные трубы и бумажные перегородки вместо стен.

Паша любил эту круговерть, но жаловался, что каждый новый период в пёстрой истории Сахалина отмечался приходом совершенно новых людей, и они подчистую сметали наследие чуждых им предшественников, как советские переселенцы смели и главный синтоистский храм Карафуто, и храмовый комплекс павшим воинам, от которого только и остались две каменные собаки, теперь сторожившие парадное крыльцо краеведческого музея.

Проснувшись к вечеру, Соня спустилась на первый этаж и увидела, что неприветливую женщину за стойкой ресепшен сменила улыбчивая девушка. Протянула ей распечатку Пашиной брони. Сказала, что хочет уточнить, жил ли он в «Серебряной реке». Админи-стратор сразу поняла, о ком идёт речь. Заверила Соню, что хорошо помнит Пашу, и даже описала его внешность. Пожалуй, сделала это чересчур подробно, с таким теплом, будто говорила о близком человеке. Соня смутилась. Представила Пашу и девушку-администратора вместе. Яркими вспышками увидела, как они обнимаются, как Паша целует её мягкие губы. С грустью отметила, что девушка по-своему красивая – с естественной худобой и без вычурности ухоженным лицом. Странным образом она внешне напоминала Соню. Они бы сошли за двоюродных сестёр.

Выяснив, что Паша действительно жил в «Серебряной реке», Соня разоткровенничалась. Сказала, что в последние два месяца он был сам не свой. Радовался сотрудничеству с антикварным магазином, замыка́лся и отстранялся до нового приступа радости, а потом вовсе пропал – вроде бы отправился на Сахалин по делам магазина.

– Так ты за ним прилетела? – с сочувствием спросила администратор.

Она по-дружески легко перешла на «ты» и сказала, что в «Серебряную реку» Паша заселился один. Оплатил проживание до десятого июля, но седьмого предупредил, что на несколько дней покинет Южно-Сахалинск. Заранее договорился, чтобы его вещи, если он задержится, из номера перенесли в камеру хранения.

– А куда он поехал?

– Не знаю.

– Даже не намекнул?

– Нет.

– И за вещами не вернулся?

– Нет…

Странный запах, сопровождавший Соню после посещения двадцать седьмого номера, усилился, и Соня зажала нос. Запах не отступил.

– Вот. – Администратор положила на стойку ключ и заботливо улыбнулась. Наверное, испугалась, что Соня расплачется. – Это от камеры хранения. Чемодан лежит на полке справа. На нём бирка, не ошибёшься. Только ты… сама сходи, ладно? Мне нельзя. Я вообще не должна, но раз такая ситуация. Надеюсь, что-нибудь найдёшь. Потом верни, ладно?

– Да-да, конечно. Закрою дверь и сразу верну.

– Нет, я про чемодан.

– А… Да, конечно. Всё верну на место.

Соня заторопилась к двери, на которую взглядом указала администратор, и спустя минуту уже тащила Пашины вещи на второй этаж. Не понимала, почему Паша приехал в гостиницу без сотрудников «Изиды» и куда теперь подевался. Ответы надеялась найти в чемодане. Закатив его в номер, повесила снаружи табличку «Не беспокоить» и захлопнула за собой дверь.

Глава третья
По следам Паши

Зазвонил Пашин телефон. На экране высветился незнакомый номер. Когда вибрация прекратилась, Соня вздрогнула и тут же перезвонила. Ответила пиццерия. Не произнеся ни слова, Соня захлопнула раскладушку. Озадаченно посмотрела на её красный корпус, затем перезвонила во второй раз. Паша уже месяц как перешёл на новый номер, но в интернет-заказе мог по ошибке указать старый, а значит, появился шанс выяснить, где он находится, вот только вместо пиццерии ответила заправочная станция. Соня перезвонила в третий раз и попала на чей-то личный телефон. Незнакомец, обругав Соню, положил трубку. Раскладушка явно барахлила.

Соня вернулась к чемодану. Откинула крышку и увидела уложенный поверх других вещей белый шерстяной свитер с вышитой на груди чёрной надписью «На краю, не упаду». Соня купила его в магазине, для которого вязали пожилые подопечные одного из дальневосточных психоневрологических интернатов, и подарила Паше на Новый год. Паша привёз подарок на Сахалин. Не забывал Соню. Она повалилась на кровать и прижала свитер к лицу. Глубоко вдохнула, вытягивая из шерстяной ткани едва уловимый запах Паши. Головная боль притупилась, утомительный запах из двадцать седьмого номера пропал, и Соня, умиротворённая, уснула бы, однако переборола сонливость, надела свитер и продолжила изучать содержимое чемодана.

Радовалась каждой знакомой рубашке, осматривала новые футболки и носки. Выбрала из чемодана одежду, а на дне обнаружила ворох фотографий и мятых бумаг. На дешёвых распечатках и ксерокопиях с мажущимся тонером заметила сделанные красным карандашом приписки. Взволнованная, разложила бумаги с фотографиями перед собой на кровати. Стала выхватывать их наугад, одну за другой и первым делом прочитала ксерокопию заметки, опубликованной почти сорок лет назад в сахалинском «Восходе».

Жители горняцкого посёлка Новико́во собрались на митинг солидарности с шахтёрами Англии. С глубоким возмущением говорили горняки о бесчеловечном решении британских властей закрыть ряд шахт, тем самым оставить без средств к существованию 20 тысяч рабочих.

– Мы восхищаемся мужеством наших братьев по классу, – сказал С. И. Неписалиев, мастер энерго-механического цеха. – Предлагаю оказать бастующим шахтёрам и их семьям материальную помощь. Уверен, что при всеобщей поддержке мировой общественности, всех простых людей земли английские рабочие одержат победу в своей нелёгкой борьбе.

– Я мать, и мне особенно понятно положение шахтёрских семей бастующих английских горняков, – сказала Н. В. Сахарова, машинист козлового крана. – Консервативное правительство Англии все средства направляет на расширение гонки вооружений вместо улучшения условий жизни рабочих. Пусть знают бастующие – они не одиноки.

Имя мастера энерго-механического цеха Паша обвёл дважды. Других примечаний на лицевой стороне ксерокопии не было, если не считать двух, едва различимых восклицательных знаков, относящихся не то к глубокому возмущению горняков, не то к закрытию шахт.

В резолюции, единогласно принятой участниками митинга, записано: «Мы, рабочие, инженерно-технические работники и служащие новиковского угольного разреза, клеймим позором правительство Англии. Мы не оставим в беде своих товарищей. Обязуемся в свой выходной день, 16 сентября, отработать на основном производстве и заработанные деньги перечислить в Советский фонд мира для бастующих британских горняков и их семей».

Соня усомнилась, что митинг восемьдесят четвёртого года в захолустном Новикове имеет отношение к делу Давлетшина-старшего, и подумала, что Паша сохранил заметку, потому что посчитал забавной, однако на обороте прочитала написанное им от руки: «Вряд ли совпадение. Инициалы подходят, и фамилия редкая. Это он! Наверняка там нашёл, а потом увёз на Курилы. Это многое объясняет». Соня предположила, что речь идёт о мастере Неписалиеве. Его участие в митинге многое объяснило Паше и окончательно запутало Соню.

Паша упомянул архивный отдел корсаковской администрации, где ему помогли раздобыть нужный выпуск «Восхода», а значит, он не сидел в Южно-Сахалинске и выезжал в соседние города. По крайней мере, ездил в Корсаков, расположенный в сорока километрах от Южно-Сахалинска, на берегу залива Анива. Понять остальные записи на обороте ксерокопии было сложнее. Среди них попадались даты, номера телефонов, буквенные сокращения и объединённые стрелочками имена. Соотнести их с чем-либо у Сони не получилось. Крупно выписанное и заключённое в рамку

Чт. 06:00, Пт. 17:00, Вс. 13:00

она посчитала графиком работы корсаковского архива, хотя… Едва ли архив открывался по четвергам в шесть утра.

В другую рамку, озаглавленную «Перевод», Паша заключил четыре телефонных номера. Подчеркнул последний и сопроводил припиской: «Точно поможет». Соня не поняла, какая помощь потребовалась Паше: с денежным переводом или переводом на русский язык, – но схватила раскладушку и набрала выделенный номер. Разволновавшись, не придумала, что сказать. Говорить ничего не потребовалось. Она опять попала в пиццерию и сразу захлопнула раскладушку. Забыла спросить, зачем из пиццерии звонили несколько часов назад.

– Да что такое?!

Повторно набирая выделенный номер, проверила каждую цифру. На этот раз ответили из магазина охотничьих товаров. Засунув бесполезный «Панасоник» под подушку, Соня вернулась к бумагам и вскоре узнала, что Паша изучал южносахалинский краеведческий музей – распечатывал связанные с ним новостные заметки и сопровождал их комментариями вроде «бесполезно» или «уточнить». Случай, когда воры проникли через крышу и выкрали оружие времён Великой отечественной, отметил вопросительными знаками и припиской «Теперь сигнализация», а случай, когда грабители разбили окно в кабинете главного хранителя и вытащили компьютер, назвал «тупиковым» из-за появившейся на окне решётки.

– Ох, Паша, – прошептала Соня.

На отдельном листке шёл перечень фондохранилищ музея, и Паша их поочерёдно вычёркивал. Хранилища на Сахалинской его не устроили тем, что в них держали живопись, мебель и прочие крупногабаритные экспонаты. В само́м музее на третьем этаже была собрана не интересовавшая Пашу этнография. Чучела животных из второго хранилища в административном здании на Коммунистическом проспекте он проигнорировал, а вот «Хранилище № 1» в том же здании единственное из списка не вычеркнул.

• Пока не вынесут на экспозицию или реставрацию, трудно.

• Русские и японские перемешаны. Хранят по коллекциям. Только корейские отдельно.

• Сигнализация!

• Заранее выяснить стеллаж!

• Два замка и пломба.

• Пожарный выход?

• Устроить задымление?

• Нужен хранитель или специалист по учёту.

• Из кабинета проще.

• Пьёт чай каждые 42–86 минут.

• Не перепутать с актами приёма во временное хранение.

• Найти стеллаж!

• Как узнать пароль?

• На втором этаже акты приёма в научно-вспомогательный фонд. Пятнадцатый кабинет. Бесполезно! Сейф. Четвёртый кабинет. Или шкаф?

• Проверить временные выставки.

• Ключи от всех хранилищ – в пятнадцатом. Шкафчик забывают опечатать. Дверца часто открыта или с ключом.

Стеллаж № 1, напротив двери!

Соня блуждала по лабиринту из комментариев, оставленных Пашей на полях и обороте распечаток. Иногда он торопился и кривил буквы. Иногда в задумчивости успевал аккуратно обвести их по несколько раз. Если поначалу Соне казалось, что Паша занялся обычной исследовательской работой, то теперь она убедилась: Паша готовился что-то украсть. Это подтверждали начерченные от руки планы двух этажей административного здания на Коммунистическом проспекте. Особенно подробно он расчертил сектор экспозиционно-выставочной деятельности, кабинеты отдела хранения музейных предметов и само «Хранилище № 1» со шкафчиком сигнализации, датчиком влажности и запасными рулонами микалентной бумаги.

– Ох, Паша, Паша. Что же ты натворил?..