Город с натугой вытягивал себя из снов. На его залитых дождём улицах всплывали тела заспанных людей. Они толкались в обход луж, по сигналу светофора опрокидывались на замытые полосы зебры и угрюмо набивались под крыши автобусных остановок. Соня мельком наблюдала за ними, всматривалась в их по-утреннему серые лица. Понимала, что заблудиться в Южно-Сахалинске, расчерченном параллельными улицами, трудно, и не переживала из-за того, что идёт наугад. На ходу подмечала вёдра из-под теплоизоляционного покрытия, поставленные взамен обычных урн. Подмечала другие незначительные детали и читала расклеенные по городу объявления, чтобы коротать и вместе с тем контролировать время. «На лососёвую путину требуются наладчики рыбной линии. Не пьющие». «На постоянную работу требуется вахтенный помощник капитана с соответствующими документами. Не пьющий». «На рыбзавод требуются рабочие для чистки трубача. Не пьющие». Отмеряла прогулку по часам в телефоне. Уточняла время у прохожих, потому что телефон то лихо проматывал полчаса, то растягивал пару минут, и Соня ему не доверяла, хотя прохожие подтверждали, что Пашина раскладушка, в отличие от Сони, во времени не теряется и отмеряет его с неизменной точностью.

На улице Емельянова, неподалёку от «Орбиты», почти не было луж, и Соня не опасалась, что очередная машина окатит её грязной волной. За тротуаром в ряд стояли магазинчики всяких птицефабрик и совхозов. Неподалёку так же в ряд стояли булочные и кофейные палатки. Аромат поджаристого хлеба привлёк Соню, и она купила сэндвич с курицей и соусом тонкацу. Расплачиваясь, забыла спросить, что такое «тонкацу», потом ароматы кофейных палаток остались позади, и Соню опять душили влажные запахи подтопленного города. Мимо проносились машины с загнутой трубой-шноркелем у капота. На обводнённой дороге они смотрелись спортивными катерами, торопящимися обогнать куда более грузные посудины автобусов и грузовиков. За недавно покрашенной и уже облупившейся изгородью два газонокосильщика в зелёной спецодежде рыскали в поисках ещё не заболоченной травы. Сбривали её под корень, и вместе с травой кругом разлетались липкие ошмётки грунта. Соня совсем забыла про сэндвич. Подняв руку, обнаружила, что бумажный конверт пуст, и только масляные пятна на внутренних стенках говорили, что сэндвич вообще существовал. Соня заподозрила, что тот выпал по дороге, однако выпасть он никак не мог, и Соня, конечно, его съела, но вкус тонкацу не почувствовала.

Зашла в торговый центр. Ухоженных и красиво одетых людей здесь было больше, чем на улице, словно они только для того и нарядились, чтобы прогуляться по торговому центру. Заскочила в магазин электротоваров. Подыскала простенький смартфон на замену барахлившей раскладушке, но денег осталось мало – на обратный билет в Москву уже не хватит, – и от покупки Соня отказалась. «Панасоник» попытался доказать, что на помойку его отправлять рано, и зазвонил как никогда громко. Когда Соня ответила на звонок, из телефона раздалось шипение. Чем дольше она прислушивалась, тем отчётливее проступал чей-то стон, и Соня предпочла захлопнуть раскладушку. Выйдя на улицу, вскоре добралась до многокупольного храма вроде тех, что стоят во Владимире или Суздале.

Храм выглядел довольно странно в городе, не знавшем древнерусского зодчества. Как и краеведческий музей, он казался вырванным из городской заурядности, и Соня полюбовалась им, прежде чем двинуться дальше. Старалась идти медленно, задерживалась, чтобы в бесчисленный раз прочитать объявление о пропавшем тойтерьере, но к двери административного здания всё равно пришла за двадцать минут до назначенного часа. Открыв раскладушку, вспомнила, что в одиннадцать должен был сработать будильник. Если не считать странного звонка с шипением, раскладушка весь день молчала. Не зная, чем ещё заняться перед встречей, Соня полезла в меню. Функции будильника не нашла. Долго возилась с телефоном, забыла о времени и чуть не опоздала.

Нина Константиновна ждала на проходной. Одетая в полосатый джемпер и чёрную юбку, она стояла спиной к турникету и рассматривала себя в овальном зеркале платяного шкафа. Соня, поймав в отражении взгляд главного хранителя, улыбнулась.

Нина Константиновна улыбнулась в ответ и, отвернувшись от шкафа, задумчиво промолвила:

– В каждом зеркале очень много хитрости.

– Это тоже экспонат?

– Ну что, Павел не объявился? – Нина Константиновна будто не услышала вопрос.

– Нет.

– В полицию не обращались?

– Нет ещё.

– Ну смотрите. Ладно, нам сюда.

Соня поторопилась за Ниной Константиновной. Они миновали лестницу на второй этаж, редакционный отдел, свернули по коридору и оказались у двери четвёртого кабинета. Толкнув дверь, Нина Константиновна пропустила Соню вперёд.

Тесный и захламлённый кабинет главного хранителя был вразнобой заставлен старой офисной мебелью. По синим стенам, огибая полки и простенькие репродукции, тянулись белые кабель-каналы внешней проводки. На глубоком подоконнике между цветочными горшками вперемешку стояли какие-то тюбики, чашки, упаковка растворимого кофе, пачка зефира и рулон туалетной бумаги, которую, должно быть, использовали вместо салфеток. Если верить Пашиному чертежу, в шкафу справа от двери хранились акты приёма предметов на постоянное хранение основного фонда, а в белом сейфе слева – инвентарные книги. За сейфом, втиснутые в угол, друг на друге стояли маленький холодильник, микроволновка и электрический чайник. На чертёж они тоже попали.

Оглядевшись, Соня узнала магнитики к грядущему столетию Кнорозова, всякие планы-графики, таблицы археологических периодов и прочее, что тайком сфотографировал Паша, и ей показалось, что в четвёртом кабинете она уже бывала прежде.

– Берите стул.

Тот самый стул. Простой, с низкой спинкой и потёртым сиденьем.

– Вот сюда.

Тот самый стол. С выдвижной подставкой для клавиатуры.

– Павел брал только документы. – Нина Константиновна опустилась на более внушительный стул с подлокотниками и, подёргав мышку, оживила монитор. – Его интересовало всё, что связано с жизнью, скажем так, простых людей Сахалина. Я ему советовала ограничиться конкретным периодом, но Павел, если не ошибаюсь, брал всё подряд. Говорите, его отчислили? Значит, курсовую он не писал. Тогда не понятно, что он тут делал. Ну да ладно.

Нина Константиновна вошла в музейную программу КАМИС. Что-то торопливо вбивала в строку поиска, переходила из категории в категорию и громко клацала мышкой, пока на экране не появились снимки документа с розовыми страницами и до черноты проржавевшими скрепками.

– Это переселенческий билет пятьдесят второго года. Такие выдавали на Сахалине. Вы же хотели выяснить, с чем работал Павел? Вот, любуйтесь.

Соня прочитала имена главы́, жены и двух дочерей, входивших в «состав семьи переселенца», узнала, что они приехали из села в Полтавской области и получили «единовременное денежное пособие» в две тысячи семьсот рублей.

– Почему именно этот билет?

– А почему бы и нет? Павел много таких изучил. Я вам для примера показала.

– Он работал в хранилище?

– Нет, моя милая, там не работают. Павел заказывал, что нужно, и я приносила.

– Сюда?

– Или к историкам на второй этаж. У них большой стол и вообще места побольше. Мы стараемся выдавать электронную копию, если что-то отсканировано, но Павел хотел всё увидеть вживую. Вам ещё переселенческий билет или достаточно?

– Достаточно.

– Как вы узнали, что Павел ходил к нам?

– Я… догадалась.

– Просто догадались?

– Паша много говорил про краеведческий музей, и я подумала, что он сюда обязательно пойдёт.

– Ну хорошо. Двигаемся дальше.

Нина Константиновна вновь защёлкала мышкой. Продемонстрировала документы, о которых спрашивал Паша. В их карточках иногда попадались сканы, но чаще всё ограничивалось текстовым описанием, и Соня не слишком вникала в то, что видит и слышит. Изредка поддакивала Нине Константиновне и взглядом выхватывала отдельные графы. «Текущая сохранность». «Сдатчик». «Мотивировка приобретения». «Значимые надписи». «Легенда». «Бытование». «Место находки-сбора». «Данные экспертизы». Десятки граф совершенно не впечатлили Соню. Она уже не сомневалась, что свои истинные цели Паша никому не назвал. Брал эти старинные документы лишь для отвода глаз, а сам готовился проникнуть в «Хранилище № 1». Мог бы просто заказать нужный документ, изучить его, отсканировать, но почему-то не сделал этого.

– …взял в последний день, – сказала Нина Константиновна. – Больше Павел у нас не появлялся.

Соня заставила себя сосредоточиться на экране. В последний день Паше выдали документ тысяча девятьсот шестого года. «Подписка крестьянки с. Рыковское Тымского округа Марии Матвеевны Романовской о переходе её из римско-католического вероисповедания в православную веру». Соня присмотрелась к скану пожелтелой бумаги и не разобрала ни слова.

– «За неграмотную М. М. Романовскую написал и расписался полицейский надзиратель села Рыковского М. П. Иванов», – вслух прочитала Нина Константиновна. – Любопытная вещица, правда?

Она свернула программу и повернулась к Соне:

– Как видите, тут ничего. Может, Павел в Москве? Вы с его мамой давно говорили? В любом случае… Ещё раз: если он действительно пропал, обратитесь в полицию. Понимаете?

– И все документы лежат тут?

Нина Константиновна протяжно вздохнула и ненадолго прикрыла глаза:

– Они лежат в хранилище.

– А вот этот документ?

Схватив карандаш, Соня написала на первом попавшемся листке: «КП 7231/1».

– Что это? – Нина Константиновна не слишком обрадовалась, что Соня распоряжается за её столом.

– Не знаю.

– Вы не знаете, что написали?

– Паша искал этот документ.

– И почему?

– Это я и хочу понять.

– Ладно. Давайте посмотрим.

Нина Константиновна вернулась к музейной программе и быстро нашла карточку экспоната «КП 7231/1». Увидев название документа, Соня вся подалась к монитору. «Личный дневник работавшего на маяке Нака-Сиретоко-мисаки маячника Такаши Ямамото».

– Интересно, – промолвила Нина Константиновна. – Маяк «Анива». Как вы и говорили.

Соня жадно всматривалась в каждую графу. Торопилась разобрать, что в дневнике особенного и как он связан с гибелью советских маячников, если вообще связан, однако почти все графы попадались пустые или едва заполненные. Нина Константиновна последовательно открывала вкладки «Предмет», «Физические характеристики», «Учёт», «Описание», «История», «Изучение», а Соня лишь узнала, что дневник был написан на японском языке и найден в две тысячи втором году на острове Итуруп. «Материал: бумага, чернила». «Техника: рукописный текст». «Размеры: 22 × 18». «Сохранность текущая: пятна, подтёки, частичные утраты». И ничего больше. Во вкладке «Описание» дублировалось название документа, а во вкладке «Изображения» лежала одна бестолковая фотография покоробившейся кожаной обложки. Ни намёка на содержание дневника.

– Неужели это всё? – воскликнула Соня.

– Не успели заполнить. – Нина Константиновна пожала плечами. – У нас хватает неразобранного. Мы даже архив этнографа Крейновича не весь разобрали, а с японскими документами ещё переводчик нужен. И тут какой? Две тысячи второй год. Тогда другая программа стояла. «Раритет». Мы в КАМИС всё сами переносили. В процессе что-нибудь да потерялось.

– А можно что-то ещё про дневник?

– Послушайте. Моя милая. Вы же не думаете, что…

– Я вас очень прошу! Обещаю, это последнее. И больше никаких вопросов. Я уйду. И обращусь в полицию! Обещаю!

– Ну хорошо.

Соня понадеялась, что Нина Константиновна отправится с ней в хранилище. Снимет пломбу, отключит сигнализацию. Обшитая вагонкой дверь выведет прямиком к торцу открытого металлического стеллажа, и Соня с Ниной Константиновной устремятся в тесный проход справа. Пройдя между стеной и стеллажом, доберутся до его третьей секции. На второй полке найдут сороковую коробку, откинут крышку и достанут конверт с дневником японского маячника. Начнут листать его ветхие, проложенные микалентной бумагой страницы и без всяких переводчиков догадаются, куда отправился Паша. Но в хранилище Нина Константиновна не пошла. Она лишь поднялась со стула и, лязгнув ключами, открыла верхнюю дверцу сейфа.