Внутри под высокой полкой с какими-то коробочками, свёртками, пакетиками стояли инвентарные книги. Нина Константиновна провела указательным пальцем по их разноцветным корешкам. Остановилась на синем, и Соня обратила внимание, что его цвет в точности совпадает с цветом маникюра Нины Константиновны. Прежде не замечала, что у неё накрашены ногти, а теперь вдруг увидела, что и помадой она пользуется того же оттенка. Нина Константиновна уверенно потянула за верхнюю кромку корешка, и вскоре Соня прочитала на обложке: «Книга поступления основного фонда № 9». На первой странице было указано, что книга велась с марта две тысячи второго по декабрь две тысячи шестого. Дальше шли разлинованные под таблицу развороты. Нужная запись ждала в начале, и Нина Константиновна вздрогнула – Соня в предвкушении вся прильнула к её плечу.

– Простите, – отстранившись, прошептала Соня.

Пробежавшись взглядом по малоинтересным столбцам с номерами актов и протоколов, она сосредоточилась на столбце с описанием предмета. Узнала, что личный дневник маячника Такаши Ямамото привлёк одного из сотрудников музея во время экспедиции, отправленной в бывшее японское селение на перешейке Ветровом острова Итуруп, и был получен в дар от Сергея Ивановича Неписалиева, на тот момент проживавшего в общежитии № 5 посёлка Рейдовое Курильского района.

– Неписалиев, – одними губами произнесла Соня.

Не смогла вспомнить, где встречала эту фамилию прежде.

Судя по записи в книге поступления, Ямамото работал на маяке Нака-Сиретоко-мисаки вплоть до сорок пятого года, затем перебрался в город Корсаков, тогда называвшийся Оодома́ри, и жил там, пока в сорок седьмом не уехал в Японию.

– Получается, на два года задержался в Советском Союзе? – удивилась Соня.

– Они ведь не все уехали сразу, – ответила Нина Константиновна. – Их тут было много. Четыреста тысяч. Нам остались семьсот или около того предприятий, я уж не говорю про всё прочее. Заводы с собой не заберёшь, и после войны японцы продолжали работать. Скажем так, готовили сменщиков. У нас в городском парке даже висели портреты японцев – передовиков производства. Официально репатриация закончилась в сорок восьмом, так что неудивительно, что ваш Ямамото два года жил в Корсакове. Наверное, помогал освоиться на «Аниве».

– А почему дневник не забрал?

– Да кто же его знает. В один прекрасный день сказали: собирай вещички и до свидания. Уезжал в спешке. И были ограничения по весу. Много не возьмёшь. Кто-то заранее отправлял всё ценное в Японию, если не успели конфисковать.

– А как дневник оказался на Итурупе?

– Соседи растащили кто что смог, и дневник кочевал с места на место, пока не попал на Курилы. Хорошо, что вообще сохранился. Тогда ведь комиссия была по уничтожению японского наследия. Памятники и храмы взрывали. Сейчас мало что осталось. Вон, пойдите к больнице Анкудинова. В зарослях торчит постамент от каменного фонаря – почти всё, что уцелело от храмового комплекса. Вот и вся память.

За кратким описанием дневника в книге поступления шло такое же краткое описание японского солдатского медальона, бронзовой гарды, форменной школьной пряжки, застёжек для обуви, коллекции монет и прочего, что сотрудникам музея удалось во время той экспедиции раздобыть на Итурупе. Дневник в записях больше не упоминался, и Нина Константиновна убрала книгу в сейф. Закрыла его на ключ, повернулась к Соне и, кажется, приготовилась прощаться, но Соня не дала ей ничего сказать – ухватившись за последнюю надежду, попросила принести дневник из хранилища.

– Нет. На этом мы с вами остановимся.

– Ну почему?! – Сдерживая головную боль, Соня хмурилась и напрягала лоб. – Почему?!

– Потому что хватит.

– Но ведь дневник там! Совсем близко, у са́мой двери, даже далеко идти не надо. Что вам стоит?

– Так, милая моя, послушайте…

Нина Константиновна осеклась. Посмотрела на Соню до того пристально, что Соня похолодела. Пульсация в висках усилилась. В затылок впились ледяные иглы, из-за чего пришлось втянуть в плечи и чуть запрокинуть голову.

– С чего вы взяли, что у двери?

– Предположила, и… Это ведь несложно! Пожалуйста! Я подожду у турникета. В хранилище не зайду.

– В хранилище вас никто и не пустит.

Соня заметила, что помада на губах Нины Константиновны сменила оттенок и теперь была скорее зелёной, чем синей. Оттенок маникюра тоже сменился. Наверное, они и раньше были зелёные и только с определённого ракурса при искусственном освещении показались синими. Взгляд Нины Константиновны рассеялся, лицо сделалось таким пустым, словно она забыла и свою должность, и причину, по которой очутилась здесь, в четвёртом кабинете административного здания. Прошло не меньше минуты, прежде чем её взгляд вновь сфокусировался.

– Знаете что? Вы постойте. Я ненадолго.

– Может, я подожду у турникета? – оживившись, спросила Соня.

– Нет-нет. Стойте тут. Я кое-что проверю и сразу обратно.

Хранитель вышла. Её шаги в пустом коридоре зазвучали чересчур громко и часто. Утомившись от встречи, она поторопилась принести дневник, чтобы наконец избавиться от надоедливого посетителя. Даже забыла ключ в замке сейфа, и Соня могла бы пролистать книгу поступления без надзора, но поняла, что ничего нового не найдёт. Не зная, чем заняться, переступала с ноги на ногу, массировала виски, смотрела на зарешечённое окно, гадая, сумеет ли протиснуться между фигурными прутьями и выбраться во двор. То подходила к компьютеру с развёрнутой программой КАМИС, то нарочно вставала на порог кабинета, чтобы Нина Константиновна, вернувшись, её ни в чём не заподозрила, а когда Нина Константиновна вернулась, Соня пожалела, что не воспользовалась возможностью убежать. Дневника у хранителя не было. На Соню она посмотрела с нескрываемым раздражением. Вдохнув, приоткрыла рот, да так и застыла. Не произнесла ни слова. Резко выдохнула, перевела взгляд на сейф и ещё немного помолчала.

– Вам, девушка, лучше уйти. Хотя нет! Стойте! Стойте здесь. Я сейчас. – Нина Константиновна опять выскочила из кабинета.

Цокая по бетонно-мозаичному полу каблуками, свернула за угол, однако направилась не к хранилищу, а вверх по лестнице. Соня отчётливо услышала, как поднимаются и отдаляются её шаги.

Значит, Паша совершил задуманное. Притворился студентом с исторического факультета и заверил всех, что пишет курсовую. Получил доступ в административное здание. Приходил сюда чуть ли не каждый день и на равных с краеведами и научными сотрудниками изучал экспонаты, умело скрывая своё безразличие к ним. Думал о дневнике японского маячника, но в разговоре с главным хранителем его не упоминал, а при первой возможности добрался до шкафа в пятнадцатом кабинете на втором этаже. С разочарованием узнал, что там лежат инвентарные книги научно-вспомогательного фонда, в то время как дневник относится к основному фонду и записан в одну из инвентарных книг здесь, на первом этаже. Разочарование быстро сменилось ликованием – в пятнадцатом кабинете Паша увидел шкафчик с ключами от всех фондохранилищ и сообразил, как поступить. Подсмотрел пароль хранителя, зашёл в программу КАМИС. Из карточки дневника выписал главное: где и в какой коробке лежит документ «КП 7231/1».

Соня не представляла, как Паша проник в хранилище, однако ему это удалось, причём дважды. В первый раз он сделал фотографии. Во второй раз выкрал дневник. И выкрал так, что никто из сотрудников ничего не заподозрил. Пропажа открылась бы не скоро, если бы вообще открылась – в музее дневником явно не интересовались, – но тут появилась Соня. Вместо того чтобы помочь Паше, она его выдала и теперь, ошеломлённая, стояла в кабинете Нины Константиновны, жадно вслушивалась в коридорную тишину. Шаги, поднявшись на второй этаж, стихли, пока не возвращались. Соня была уверена, что они вернутся в сопровождении других шагов. Её заставят дождаться полиции, и через какое-то время шагами наполнится всё административное здание.

Убедившись, что поблизости никого нет, Соня рванула из кабинета. Промчалась мимо лестницы. Краем глаза уловила, что над дверью в первое хранилище горит красно-белое световое табло «Автоматика отключена», затем увидела, как на стуле, вскинув руки, барахтается охранник – он не совладал с собственным весом и не успел броситься ей наперерез. Соня выскочила из двери навстречу ветру и дождю. Они вернулись в город и бушевали с прежней силой. Соня им обрадовалась. Понадеялась, что непогода спрячет её от погони.

Глава пятая
Надёжная зацепка

Мокрый свитер давил на плечи. Потяжелевшие от влаги кроссовки норовили соскочить. Соня мчалась по лужам. Осыпа́ла прохожих грязными брызгами и слышала, как в спину летят недовольные возгласы. В дождевой завесе замечала угрожающе налитой красный глаз светофора и успевала свернуть. Боялась, пробежав круг, вернуться к музею, затем дважды проскочила на зелёный свет, миновала несколько угрюмых зданий и, вымотанная, замедлилась. Оглянувшись, никого не увидела. Возможно, её никто и не преследовал.

Свернула во двор. Наклонилась туже затянуть шнурки и поняла, что не запыхалась. Да и вообще не дышит. Ждала, что тело запротестует, отзовётся болью или головокружением, однако оно молчало, и Соня заставила себя сделать первый вдох. Вдохнула с такой натугой, будто никогда прежде не дышала. Лёгкие наполнились воздухом. По груди растеклось невыносимое жжение. Соня глотала воздух, задыхалась, и жжение успокоилось. Дошла до остановки. Не сориентировалась по расписанию автобусов. Табличек с названием улицы поблизости не приметила. Обращаться к прохожим не захотела и просто пошла вперёд.

Дождь ослаб. Соню укутал туман. Он густел, скрывал и здания, и машины. Битый асфальт под ногами пропал. Обласканная редкими проблесками солнечного света, Соня парила в тёплых облаках, но мысль о том, что Паше нужна помощь, вернула её обратно на хмурые улицы Южно-Сахалинска. Туман расступился, и Соня увидела перекинутый через Рогатку бетонный мост – один из тысячи, возведённых японцами на Сахалине. Из Пашиных книг знала, что с моста когда-то открывался вид на русскую Владимировку. Тоёхару, будущий Южно-Сахалинск, японцы отстроили южнее, а Владимировку превратили в промзону и почти извели – советские переселенцы обнаружили в ней лишь два десятка уцелевших русских домов.

После Второй мировой по мосту ещё какое-то время катились велосипеды с прицепными тележками, пароконные экипажи, праворульные грузовики «Шевроле» и мотоциклы с полицейскими в белоснежных перчатках. Сейчас он обветшал, и улица Ленина, бывшая Оо-дори – главная улица Тоёхары, – брезгливо проходила мимо, чуть левее. С бетонного парапета пропали шарообразные фонари. Сам парапет сохранился, и мост теперь считался пешеходным. Въезд на него преградили бетонными блоками. За ним просматривались билборды с изорванными полотнами баннерной ткани, покосившиеся заборы из профнастила, электрические столбы. Продолжив путь на север, Соня утонула бы в безликой городской окраине, где ничто не напоминало о старой Владимировке. Предпочла вернуться до пересечения с Сахалинской.

Насквозь промокшая, не побоялась двинуться к «Серебряной реке» напрямик через дворовую лужу. Перед тем как зайти в фойе, сняла кроссовки. Всё равно оставляла грязные следы. Чтобы не попадаться на глаза администратору, свернула к лифту. Двери кабины вроде бы отре́зали Соню от недавних событий, но тревога усилилась. Соня гадала, ждать ли полицию. Понимала, что её найдут по паспортным данным, и не знала, нужно ли избавиться от Пашиных бумаг. Озадаченная, прислушалась к гулу двигателя. Убедилась, что лифт движется, только не сумела определить: вверх или вниз. Без толку потыкала в кнопки и вдруг обнаружила, что двери открыты с противоположной стороны. Была уверена, что там – глухая стена с овальным зеркалом, даже вспомнила, как в отражении увидела свой свитер. Наверное, увидела не здесь, а где-нибудь в фойе. Между тем за дверями царила темнота. Соня не разглядела ни пола, ни стен. По ошибке нажала не ту кнопку и спустилась в подвал…

Поднявшись на второй этаж, заторопилась к двадцать пятому номеру. Набросила одежду и кроссовки на полотенцесушитель, сполоснулась и запрыгнула в кровать. С головой спряталась под одеяло. Сказала себе, что лежит у Паши в Москве. Почти заставила себя поверить, что поездка на Сахалин ей приснилась. Откинув одеяло, простонала от бессилия. По-прежнему была в гостинице «Серебряная река». И по-прежнему не знала, где искать Пашу.