Как назло, горничная опять сложила его вещи в чемодан. Восстанавливать инсталляцию и создавать жалкую видимость того, что Паша живёт с ней в одном номере, Соня поленилась. Ждала, что в новостях расскажут об ограблении музея, и включила телевизор. Понадеялась услышать, как «в последний раз Павла Давлетшина, подозреваемого в краже редкого экспоната, видели в таком-то городе» или как «по сведениям полиции, он, скрываясь от правосудия, уехал из Южно-Сахалинска туда-то». Однако в новостях ни Паша, ни краеведческий музей не появились, и Соня безучастно слушала о пьяной драке в кафе на улице Дзержинского, грядущем отключении горячей воды, нападении компасных медуз на жителей Корсаковского района и браконьерах-кошатниках, мешающих горбуше зайти на нерест в реку Очепуху.

На экране появился маяк «Анива». На общих кадрах он выглядел естественным продолжением морской скалы и представал во всём своём запустении. Следом пошли кадры, где спасатели поисково-спасательного отряда МЧС поднимают на оранжевых пластиковых носилках женщину с перебинтованной головой. Приплыв с друзьями и поскользнувшись на влажных камнях, женщина расшиблась и потеряла сознание. Закадровый голос посетовал, что степень физического износа «Анивы» превышает семьдесят процентов – при сильном землетрясении она неминуемо рухнет.

– Туроператоров не смущает угроза обрушения. Они наживаются на тех, кто рвётся посетить один из самых узнаваемых объектов Сахалинской области, и ежегодно переправляют на скалу Сивучью до четырёх тысяч туристов. При этом капитаны лодок от высадки благоразумно воздерживаются и посылают своих пассажиров штурмовать «Аниву» самостоятельно.

Ведущий новостей напомнил телезрителям, как в мае прошлого года на маяке пропал Михаил Тюрин – профессор Иркутского университета, известный по написанной им истории Александровского централа и научным экспедициям в Саяны и Монголию. Тюрин не захотел плыть в составе группы и нанял частного лодочника, чтобы попасть на маяк ранним утром, за несколько часов до того, когда там начнётся столпотворение. Воспользовавшись страховочными верёвками, он успешно поднялся к основанию «Анивы», зашёл в помещение первого этажа, и больше лодочник его не видел. Предполагается, что напоследок пятидесятитрёхлетний профессор решил осмотреть пролив, отделяющий скалу Сивучью от мыса Анива, и упал в море. Его унесло течением.

– Поиски Тюрина успехом не увенчались, – сказал ведущий, – а нам остаётся гадать, сколько ещё несчастий принесёт бывшее чудо японской инженерной мысли, прежде чем землетрясение или цунами разрушит его окончательно.

Паша мог повторить судьбу иркутского профессора. Отправился на маяк в ненастный день, чтобы избежать толпы, сорвался и утонул. Впрочем, без лодки до «Анивы» не добраться, а значит, исчезнуть там без свидетелей трудно и Пашино имя наверняка прозвучало бы в выпуске новостей. От мысли, что нанятому им лодочнику было бы выгоднее промолчать о случившемся, Соня отмахнулась. Выключила телевизор. Перебрала всё, что знала о личном дневнике Такаши Ямамото. Не поняла, за что зацепиться. Вряд ли Паша сейчас полетел на Итуруп. Дневник туда попал случайно. Поехал в Корсаков на поиски дома, где Ямамото жил в послевоенные годы? Тоже вряд ли. Паша работал в корсаковском архиве до отъезда из «Серебряной реки» и мог заняться домом Ямамото раньше. Главное, Соня не представляла, что такого ценного скрыто в дневнике обычного маячника.

– Карта сокровищ? – Соня усмехнулась и тут же посерьёзнела.

Что мешало каким-нибудь японцам спрятать свои реликвии, монеты, антиквариат – всё, что не удалось увезти в Японию, – в тайнике, о существовании которого знал Ямамото? Спрятать до лучших дней, когда Сахалин вновь превратится в Карафуто. Но почему на маяке? Не проще закопать под сопкой? На юге Сахалина хватало необжитых уголков. Хотя вариант с сокровищами отчасти объяснил бы, зачем Паша выкрал дневник – побоялся привлечь внимание главного хранителя к позабытым записям Ямамото и запросить их официально не рискнул. Соперничать с краеведческим музеем в «Изиде», конечно, не захотели, а примерное содержание дневника каким-то образом выяснил ещё Давлетшин-старший. Только почему он не отправился на маяк тогда же, двадцать лет назад, ведь к тому времени «Анива» уже пустовала?

Поскольку Паша интересовался судьбой двух советских маячников, Соня предположила, что они наткнулись на тайник, не поделили сокровища, переругались и поубивали друг друга. Объяснить Пашин интерес к ртути и часовому механизму, вращавшему осветительный аппарат, было сложнее. Соня лишь допустила, что механизм с его рычагом, тросом и почти трёхсоткилограммовой гирей каким-то образом поднимали потайной люк.

– Ох, Паша… Зачем ты в это ввязался?!

Открыв чемодан, Соня достала и разложила перед собой Пашины бумаги. Постаралась взглянуть на них по-новому, используя всё, что выведала в кабинете главного хранителя. Поняла, что в рамке, озаглавленной «Перевод», собраны переводчики с японского языка. Паша искал того, кто без лишних вопросов переведёт дневник. Значит, действовал тайком от «Изиды». Назвал сокровища «Анивы» своим законным наследством и на их поиски отправился один, без сопровождения. Или список с номерами телефонов получил как раз от «Изиды»?

Соня прочитала имена из прочих записей и встретила фамилию женщины, в две тысячи втором году создавшей карточку экспоната «КП 7231/1», а чуть позже добавившей туда инвентарное описание. В скобочках Паша указал, что женщина теперь работает в детской библиотеке на проспекте Мира, и отметил её фамилию галочкой – кажется, понадеялся узнать что-нибудь о дневнике и успел поговорить с ней до того, как пробраться в фондохранилище. Других знакомых имён, с галочкой или без, Соня не нашла. Значения большинства чисел и буквенных сокращений не поняла, да и заподозрила, что они относятся лишь к подготовке уже состоявшегося ограбления.

В записях не было ни намёка на то, куда Паша, выкрав дневник, отправился, и Соня переключилась на фотографии. Лишний раз убедилась, что они бесполезны. Вернулась к бумагам. Изучила информацию о краеведческом музее, об административном здании, о каталоге музейных предметов. Заново читать о митинге солидарности не стала, но выхватила дважды обведённое имя мастера энерго-механического цеха, который так страстно восхищался мужеством своих британских братьев по классу. Неписалиев! На обороте Паша написал: «Вряд ли совпадение. Инициалы подходят, и фамилия редкая. Это он! Наверняка там нашёл, а потом увёз на Курилы», – и Соня уже не сомневалась, что Паша имел в виду Неписалиева из заметки. Фамилия действительно редкая. Она была в инвентарной книге из сейфа Нины Константиновны, и Соня сразу обратила на неё внимание, только не вспомнила, где встречала раньше, а ведь именно Неписалиев, тогда живший на острове Итуруп, передал экспонат «КП 7231/1» сотрудникам музея. Добравшись до инвентарной книги, Паша ухватился за него. В корсаковском архиве узнал, что до переезда на Курилы Неписалиев жил в селе Новиково, понадеялся найти там вещи японского маячника и отправился туда.

– Звучит правдоподобно, – прошептала Соня.

В одной из Пашиных книг она отыскала разворот с картой и увидела, что юг Сахалина напоминает протянутую к Японии клешню из Тонино-Анивского полуострова и полуострова Крильон. С запада её омывали воды Японского моря, с востока – Охотского, а внутри, зажатый клешнёй, держался залив Анива, и на берегу залива располагалось то самое Новиково. Построенное примерно на полпути от Корсакова до «Анивы», оно было ближайшим к маяку населённым пунктом, а значит, у Сони появилась надёжная зацепка. Она предчувствовала, что Новиково окажется захолустным уголком, однако от Южно-Сахалинска его отделяли скромные восемьдесят километров, и трудностей поездка не предвещала.

Соню ждало путешествие в глубь Тонино-Анивского полуострова, отделённого от основной части Сахалина цепочкой лагунных озёр и почти целиком занятого горной грядой. Соня гадала, сумеет ли при необходимости из Новикова выдвинуться напрямик к мысу Анива, сумеет ли договориться с местными рыбаками, чтобы они забросили её на маяк. С таким тщанием изучала в общем-то бесполезную из-за мелкого масштаба карту, словно надеялась разглядеть точку, в режиме реального времени отображающую Пашины перемещения, и чуть южнее Новико́ва в самом деле поймала красную пульсирующую метку. Потом ещё одну. Метки множились, хаотично двигались, и Соня, зажмурившись, отложила книгу.

Женщина-администратор за стойкой ресепшен нехотя отвлеклась от телефонного разговора и отыскала в интернете расписание новиковских автобусов. Они отправлялись из Корсакова три раза в неделю, и ближайший рейс ожидался в четверг, то есть завтра.

– В шесть утра.

– В шесть утра? – обрадовалась Соня.

– Ну да. – Администратор явно не нашла тут повода для радости. – Послезавтра будет в пять вечера.

– А в воскресенье будет в час дня.

– Зачем спрашивать, если знаете?

– Я ещё не знала, что знаю.

Администратор посмотрела на Соню с недоумением, и Соня не сдержала улыбки. Уже видела расписание автобуса в записях Паши, но тогда решила, что «Чт. 06:00, Пт. 17:00, Вс. 13:00» – это график работы корсаковского архива. Теперь окончательно убедилась в правильности своего выбора и сказала, что хочет вернуть Пашины вещи в камеру хранения. Администратор, заглянув в компьютер, пробурчала, что постоялец из двадцать седьмого номера вещей не оставлял.

– Точно? То есть… Может, вы не того постояльца смотрите?

– Ни один постоялец из двадцать седьмого номера не оставлял.

– Но…

– Вы хотите оставить чемодан?

– Хочу.

– Ну так в чём проблема?

– И на нём будет бирка двадцать седьмого номера?

– Нет. На нём будет бирка вашего номера.

Соня сообразила, что вчерашний администратор на всякий случай удалила запись о Пашиных вещах, и притихла. Сбегала за чемоданом, подождала, пока администратор закроет камеру на ключ, попросила её заказать такси на четыре утра и, довольная, вернулась в номер.

Больше ворочалась, чем спала. Не доверяла телефону и оставила телевизор включённым. Просыпаясь, сверялась с экранными часами. Они иногда успевали отсчитать только две-три минуты, и ночь разбилась на множество коротких промежутков, наполненных суетливыми снами, которые Соня, открыв глаза, мгновенно забывала. К назначенному времени вышла из гостиницы и не меньше получаса простояла на крыльце. Такси опоздало. Водитель заверил Соню, что она не пропустит автобус, более того, приедет заранее, и не было никакой необходимости дёргать его в такую рань. Когда они выкатились на Сахалинскую, Соня взглянула на навигатор и успокоилась – до Корсакова их ждала свободная дорога.

Редкие машины проносились мимо по проспекту Мира, и Соня ещё долго слышала звук их отдаляющегося двигателя. По обе стороны проспекта из глубины сумрачных дворов собаки вели затяжную перекличку, затем их лай утонул в размеренном бите включённой водителем музыки. Иван Валеев пел: «Моя новелла в музыке молодела. В танце ты холодела. Ты так давно хотела», – и нагонял тоску не меньше, чем морось за окном машины. Откинувшись на подголовник, Соня смотрела, как мигают светофоры на пустых переходах, ловила редкие, словно украдкой зажжённые окна серых домов, а колонки надрывались: «Я самый молодой, чувствую своей душой. Я самый-самый молодой, музыка, давай накрой».

До поворота на Инженерную по навигатору вела ярко-зелёная полоса. После поворота вроде бы ничего не изменилось – Южно-Сахалинск продолжился, – но полоса перекрасилась в серый, будто Соня, выехав за границу предсказуемой территории, устремилась в полнейшую неизвестность. Чуть позже городскую застройку в самом деле сменил ночной лес. Уличные фонари пропали, и к обочине дороги подступила утомляющая однообразием тьма. Убаюканная ровным ходом машины, Соня задремала.