В его пустых глазах мелькнул испуг.

Но было уже поздно.

Ледяная лавина гнева уже тронулась с места.

ГЛАВА 2

* * *

– МАРГАРИТА —

Слово «никогда» всё ещё висело в воздухе, раскалённым, ядовитым осколком.

Оно вонзилось мне в грудь, перекрыло кислород, выжгло все остальные чувства, оставив только одно – первобытную, слепую ярость.

Это была не просто злость.

Это было физическое ощущение, будто внутри меня взорвалась звезда, и теперь волна раскалённой плазмы искала выход.

Мой взгляд, остекленевший от боли, метнулся по сторонам.

И я увидела её.

На полке у камина стояла ваза из муранского стекла.

Небесно-голубая, с причудливыми золотыми нитями, будто сотканная из воздуха и заката.

Арсений подарил её мне на десятую годовщину.

«Как твои глаза в тот день, когда мы встретились», – сказал он тогда.

Я хранила эту вазу как зеницу ока.

Теперь это был просто предмет.

Символ лжи.

Символ пятнадцати лет, которые оказались пеной.

Я не думала, не соображала.

Рука сама потянулась и схватила вазу.

Она была холодной и невероятно тяжёлой.

– Рита… – его голос прозвучал предупреждающе, он увидел моё лицо и сделал шаг назад.

Но было поздно.

Я с силой, на которую не знала, что способна, запустила в него этот осколок нашего прошлого.

Полетела не ваза. Полетели все его клятвы, все его лживые «люблю», все наши ночи и утра.

Полетели его поцелуи и его предательство.

Время замедлилось.

Я увидела, как его глаза расширились от ужаса и непонимания.

Он не успел даже руку поднять.

Глухой, кошмарный удар точно ему в башку. Прямиком в лоб.

А потом ваза рухнула на пол и разлетелась на тысячи осколков.

Арсений пошатнулся, глаза закатились, и он рухнул на колени, схватившись за голову.

Под его коленями захрустело стекло.

Он застонал.

Из-под его пальцев, медленно, словно нехотя, потекла алая, густая кровь.

Звезда внутри меня погасла.

Ярость сменилась ледяным, пронзительным ужасом.

– Боже мой! Арсений!

Я бросилась к нему, но он отшатнулся, рыча от боли.

Я, рыдая, кинулась к шкафчику с аптечкой, вывалила всё содержимое на пол, схватила упаковку стерильных бинтов и протянула ему.

– Держи! Прости, я не хотела! – всхлипывала я, пытаясь подойти, чтобы помочь.

Он взял бинты, поднялся, схватил со стола полотенце и прижал его к ране. Поднял на меня взгляд.

И в этом взгляде не было ничего от того мужчины, который любил меня.

Там была только ненависть и отвращение.

– Психованная дура! – прошипел он, его голос хрипел от ярости и боли. – Тебе лечиться надо! Ты могла меня убить!

Эти слова добили меня окончательно.

Он не видел моей боли.

Он видел только свою разбитую голову. И называл меня психованной? После всего, что сам сделал?!

Ужас отступил, и ярость вернулась с удвоенной силы.

Во мне что-то порвалось.

– А ты, муд…к! Да пошёл ты в задницу! – закричала я так, что, казалось, задрожали стекла.

Слёзы потекли по моему лицу ручьями, но я уже не пыталась их сдержать.

– И чтоб твоя молодуха тебе рога наставила такие, что твоя тупая башка от тяжести к земле клонилась! Чтоб ты носил их, как коронацию, подлый предатель!

Арс, шатаясь, и, прижимая окровавленное полотенце ко лбу, не глядя на меня, побрёл в сторону ванной.

Дверь захлопнулась.

Я слышала, как течёт вода, его сдавленные стоны.

Но осталась стоять посреди кухни, вся дрожа, и в окружении осколков нашей жизни.

Через несколько минут он вышел.

Он взглянул на меня.

Я смотрела на него, сложив руки на груди, точно Наполеон.

Голова Арса была туго перебинтована, на бинтах уже проступало алое пятно.

Он больше ничего не сказал.

Развернулся и прошёл в прихожую, натянул пальто, взял ключи от машины.

– Я приеду за своими вещами, когда тебя не будет дома, – бросил он в пространство.

Хлопок входной двери прозвучал как выстрел. Тихий и финальный.

Воцарилась гробовая тишина.

И в этой тишине снова начала подниматься буря. Неконтролируемая буря.

Мне нужно было бить, крушить, уничтожать.

Я вошла в столовую.

Мой взгляд упал на сервиз с нежными и уродскими незабудками.

Мы пили из него чай по воскресеньям.

Мы угощали гостей.

Он был частью нашей красивой, нарисованной жизни.

С диким криком, в котором была вся моя боль и унижение, я схватила первый попавшийся предмет – чашку с блюдцем.

– ЛЖЕ-Е-ЕЦ!

Я швырнула посуду об стену.

Яркий звон наполнил комнату.

Это был самый прекрасный и самый ужасный звук в моей жизни.

Я схватила следующий предмет сервиза.

Потом ещё один.

Я била его память, его лицо, его «люблю», его «прости».

Я била о стену свою глупость, веру, свои пятнадцать лет с ним!

Когда на полу осталась лишь груда изящного, расписного хлама, я опустилась на колени посреди осколков, вся в слезах и ярости.

Из горла вырвался хриплый, надрывный крик, в котором не было ни единого живого места:

– УРО-О-ОД!

У меня не осталось сил…

Он ушёл.

Теперь не будет стука его чашки о блюдце по утрам.

Не будет бархатного голоса, напевающего что-то под нос в душе.

Поднялась на дрожащие ноги… я стояла посреди гостиной, вся дрожа, как осиновый лист.

Адреналин, что заставлял меня метать вазы и крушить сервиз, ушёл, испарился.

И оставил после себя только… пустоту.

Такую огромную, такую чёрную, что, казалось, она вот-вот поглотит меня целиком.

Я медленно, как лунатик, подошла, прислонилась спиной к стене и сползла по ней на пол, обхватив колени.

Паркет был холодным.

Я прижалась лбом к коленям, пытаясь унять дрожь.

Но её сменяли судороги – тихие, беззвучные рыдания, выворачивающие душу наизнанку.

Пятнадцать лет я засыпала и просыпалась с этим человеком.

Его запах был моим запахом. Его смех моей радостью.

Его руки…

Боже, его руки, которые только вчера исследовали моё тело с такой нежностью, будто впервые… Эти же руки наверное, сегодня будут обнимать… её. Эту суку.

И тут мой мозг, мой проклятый, безжалостный мозг, начал рисовать картины.

Яростные, живые, невыносимые.

Я как наяву увидела её. Молодую.

Гладкая кожа без единой морщинки у глаз.

Глупые, наглые глаза, сияющие торжеством.

Вот она смеётся его шуткам, запрокидывая голову.

Арсений смотрит на неё с тем обожанием, с каким когда-то смотрел на меня.

Он гладит её по волосам. Целует её губы.

Шепчет ей на ухо те самые слова, что шептал мне вчера: «Ты единственная моя… Мое счастье…»

А потом… потом картина сменилась.

Тёмная спальня.

Их переплетённые тела.

Его сильные руки на её упругой коже.

Его губы… на её теле.

Его низкий стон, когда он входит в неё. В ту, что может дать ему то, о чём он мечтает.

«…Плодовитая…»

Слово прозвучало в голове, как удар хлыста.

Она может дать ему ребёнка.

Ту самую крошечную ладошку, что будет сжимать его палец.

Ту самую улыбку, ради которой, как он сказал, стоит жить.

А я – нет. Я – бесплодная пустыня.

Бесполезная, отработанная почва, в которой ничего не выросло. И не вырастет. Мне уже тридцать восемь лет… Можно сказать, моё время ушло.

От этой мысли что-то разорвалось у меня в груди.

Я закричала.

Это был нее крик ярости, каким я орала на него.

Это был долгий, немой, животный вопль абсолютной, безысходной боли.

Он рвался из самого горла, выжигая его, не принося облегчения.

Меня начало трясти.

Я билась головой то о колени, то о стену, пытаясь вышибить из себя эти образы, стыд, эту унизительную боль.

Муж не просто ушёл.

Он взял и растоптал наше прошлое.

Он обесценил каждую нашу улыбку, каждую ссору, каждую ночь.

Он превратил нашу любовь в фарс, в глупую сказку для наивной дуры, которой я и была.

– Арс, ты же мне сердце разбил… – прошептала я в тишину, и голос сорвался в истеричный шёпот. – Ты вырвал его из груди и растоптал! Арс, как ты мог? Как ты мог посмотреть мне в глаза вчера и… так поступить сегодня?

Я представила, как он сегодня, с перебинтованной головой, расскажет ей о своей «сумасшедшей» почти уже бывшей жене.

И она, эта тварь, кивнёт и захлопает своими глупыми глазками и пожалеет его.

Моего сильного, моего могучего Арсения.

И ненависть поднялась во мне новой волной, горькой и едкой.

Но она была бесполезна.

Потому что под ней, глубже, расцветала боль.

Душевная рана, зияющая и кровавая.

Он не представлял, что натворил.

Он думал, что уходит к другой женщине.

А на самом деле он убил меня. Ту, что верила в него. Ту, что любила его больше жизни.

И теперь по нашему, нет, по моему дому, будет бродить лишь мой призрак, истекающий кровью и оглашающий тишину беззвучными криками.

ГЛАВА 3

* * *

– МАРГАРИТА —

Тишина становилась соучастницей его предательства.

Она давила на уши, нависала над душой тяжёлым, удушающим мраком.

Ещё секунда и я снова закричу, и на этот раз уже не замолкну.

Мне нужно было говорить.

Слышать другой голос.

Иначе я впаду в безумие.

Нашла телефон.

Я почти не видела экран от слёз.

Набрала подругу.

И она ответила почти сразу.

– Ритка, привет! Ты только представь, этот идиот…

Я не дала ей договорить.

Во мне прорвало плотину, и хлынули дикие, нечленораздельные звуки, перемешанные с рыданиями.

– О-о-оля-а-а! – завыла я в трубку, едва ворочая языком. – Арс… Арс меня бросил, своло-о-очь!

Последовала пауза.

– Рита? Что случилось? Я ни слова не поняла! – её голос стал собранным и жёстким. – Что стряслось? Почему ты рыдаешь? С Арсиком что-то?

– Да-а-а-а! – простонала я, и слёзы снова хлынули водопадом. – Он мудила-а-а! Самый настоящий! Он ушёл к другой! Бросил меня-я-я! Потому что я бесплодная-а-а! А её… её врач проверил! Она… плодовитая! – выплюнула это слово. – А ещё он меня… истеричкой назвал! После того как я ему вазой по башке съездила!

На том конце провода повисла такая тишина, что я на секунду испугалась, не разъединило ли нас.

А потом раздался оглушительный, яростный рёв, от которого я инстинктивно отдёрнула телефон.

– ЧТО-О-О?! – проревела Ольга так, что, казалось, вздрогнули стены. – Ты не ослышалась?! Айти гений, этот король всех дураков, БРОСИЛ ТЕБЯ?

Она не ждала ответа.

Её ярость излилась потоком беспощадного цинизма.

– Чмушник уродливый! Пятнадцать лет прожил с умной, красивой, успешной женщиной, а потом взял и променял на инкубатор с ножками?! Потому что главное в женщине не мозги, не душа, а исправно работающая матка?! Поздравляю его с открытием! Нобелевку ему за узколобость дать нужно! Рита, не реви, мужиков ещё дофигища!

– Оля… – всхлипнула я.

– Молчи! – отрезала она. – Я ему все кости пересчитываю! Значит, так. Этот субъект, чьи умственные способности, видимо, находятся на уровне амёбы, должен для начала отправиться в одно место. Желательно, пешком, босиком, по битому стеклу. Потом взять, развернуться и пройти обратно. И так до потери пульса! А потом его нужно убить ещё раз! Рога ему, говоришь, пожелала? Мало!

Её слова, ядовитые и такие нужные, были как бальзам на мою израненную душу.

Кто-то видел эту чудовищную несправедливость.

– Оль… – снова попыталась я сказать, голос всё ещё дрожал. – Что же мне делать? Он… Этот падла разводиться со мной собрался… Говорит, за вещами придёт…