Звёздная Кровь. Изгой IX (страница 9)
Мир представал передо мной в совершенно ином, отвратительном свете. Я видел его через призму смерти. Все живые существа мерцали, переливались зловещим, манящим светом. Их ауры, их жизненная сила казались мне самым изысканным лакомством, самым желанным нектаром. Я видел людей, животных, даже растения, и всё, чего я хотел – это вонзить в них свои мёртвые клыки, когти, пальцы и пить, пить, пить до тех пор, пока их тёплый, трепетный огонёк не погаснет навсегда.
Часть меня, тот прежний Кир, что ещё где-то бился в агонии на самом дне холодного разума, кричала в беззвучном ужасе. Она пыталась остановить это чудовище, заставить его замереть. Но моя новая, некромантская сущность требовала подчинения. Она требовала поглощения. Она была голодом, облечённым в форму моего тела.
Наконец я понял, что стою над чьим-то телом. Я видел Лину и с отвращением понял, что это она. Её аура мерцала особенно ярко, она была словно ослепительный и манящий луч маяка в океане серой, скучной жизни. И я чувствовал, как мои мёртвые, негнущиеся пальцы, против воли того, кем я был раньше, медленно и неотвратимо тянутся к её тонкой, беззащитной шее.
Сны, как известно, бывают разные. Бывают лёгкие, как пух одуванчика, бывают тягостные, как долговая расписка. Но тот сон, что пришёл ко мне в беспамятстве, не подходил ни под одно из этих определений. Это был не сон. Это был кошмарный приговор. Резкий, рваный вдох вышвырнул меня из ледяных объятий сна. Сердце, то самое, что молчало в кошмаре, теперь колотилось о рёбра, как обезумевшая птица в клетке. Пот лил градом, смешиваясь со слезами облегчения и ужаса. Но вокруг меня был не знакомый до последней заклёпки интерьер «Золотого Дрейка». Это было нечто совершенно иное.
Просторная комната с непомерно высокими потолками. Стены были увешаны тяжёлыми, выцветшими от времени гобеленами, изображавшими сцены охоты на диковинных мифических зверей. Я лежал совершенно раздетый на исполинском ложе с балдахином, которое по своей площади больше напоминало кубрик на десантном боте, чем место для отдыха одного человека. Зрение плыло, и в полумраке комнаты, освещённой лишь тусклым светом, пробивающимся сквозь щели в тяжёлых ставнях, я различил девичий силуэт. Рядом на кровати сидела девушка со светлыми, как спелая пшеница, волосами, убранными в простой хвост. На ней было лёгкое, светлое платье.
Зрение всё ещё плыло, отказываясь фокусироваться, и в полумраке комнаты, в этом странном, пограничном состоянии между кошмаром и явью, её черты на мгновение сложились в самый дорогой и самый болезненный для меня образ. Образ моей погибшей жены, Светланы. И с губ, прежде чем я успел осознать это, сорвались слова:
– Света… Ты здесь?
Девушка наклонилась ближе, и я увидел, что её лицо полно искреннего, неподдельного беспокойства.
– Хорошо, что вы очнулись, Кир. Мы все за вас так переживали, – произнесла она мягким, успокаивающим голосом.
И туман в моей голове начал рассеиваться. Я узнал её. Это была Лина – та самая колонистка, которую мы спасли из рабства у Кееса ван дер Баса.
– У меня не было шанса вас поблагодарить. Я вызвалась побыть вашей сиделкой. Как я переживала! Чувствуете как бьётся сердце?
Она осторожно взяла мою руку в свои и прижала к своей груди. Я почувствовал ровный, тёплый стук, тепло её живой, юной плоти. И в этот момент, на контрасте с ледяной тишиной моего кошмара, между нами возникла искра. Не страсти. Для этого меня всё ещё изрядно штормило. Искра хрупкой, почти отчаянной эмоциональной близости. Момент, когда жгучая боль утраты и ледяное одиночество на мгновение отступили перед простым, бесхитростным теплом живого человеческого контакта.
В комнату бесшумно, как тень, вошла Ам’Нир’Юн. Она остановилась в дверном проёме, скрестив руки на груди, и некоторое время молча наблюдала за нами с холодным, почти клиническим интересом. Её глаза, обычно такие живые и выразительные, сейчас казались двумя осколками аметиста, вмороженными в лёд. Наконец, она нарушила тишину, и её голос прозвучал ровно и бесстрастно, словно она зачитывала отчёт:
– Хорошо, что ты пришёл в себя. И удачно, что теперь есть кому присмотреть за раненым…
Лина отпустила меня и слезла с кровати, прихватив таз и мокрое полотенце, лежавшее у меня на лбу.
Я попытался что-то сказать, что-то объяснить. Что это не то, о чём она подумала, что прикосновение Лины было лишь якорем, вытащившим меня из кошмара… Слова застревали в горле, жалкие, неуклюжие, как птенцы, выпавшие из гнезда. Но Ами прервала моё лепетание ровным, лишённым всяких эмоций голосом, холодным и острым, как хирургический инструмент.
– Не нужно оправданий. Ты сделал то, что должен был сделать, чтобы выжить и выполнить задачу. – Она сделала паузу, позволяя словам повиснуть в тяжёлой, сгустившейся тишине комнаты. – Но теперь ты должен понять, что именно ты создал.
Её экзотические глаза, казалось, смотрели не на меня, а сквозь меня, в ту самую чёрную бездну, из которой я только что вынырнул.
– Твои некросы вырезали всех. Абсолютно всех. Не только дружинников в доспехах и счетоводов в их душных каморках. Не только слуг, конюхов и садовников. Всех. Женщины. Дети. Старики. Даже животные в хлеву и птицы в клетках. Коридоры замка сейчас залиты кровью, Кир. Они похожи на русла рек после великого наводнения. Ты не просто захватил крепость. Ты открыл здесь филиал смерти. И ты не можешь теперь притвориться, будто этого не было.
– Вы не должны его волновать, он очень болен! – вмешалась Лина, её голос дрожал от слёз и возмущения.
Она сжимала кулачки, словно пытаясь защитить меня от этих страшных, режущих слов.
Ам’Нир’Юн медленно повернула к ней голову. На её лице не отразилось ничего, кроме лёгкой, почти незаметной тени вселенской усталости.
– О… Девочка… – произнесла она тихо, и в этом слове было столько снисхождения, что оно ранило сильнее пощёчины. – Кровавый Генерал в полном порядке. Можешь мне довериться. Мало кто знает его лучше, чем я.
Я с трудом сел на постели. Голова кружилась от слабости и от чудовищности услышанного.
– Что? – вырвался из моего горла хриплый, чужой шёпот, хотя я уже знал ответ.
Я чувствовал его в самой атмосфере этого места, в той оглушающей тишине, что стояла за стенами.
Ами подошла ближе, к самому изножью кровати. Её голос стал тише, доверительнее, но от этого не менее жёстким.
– Каждый, кто оказался в пределах досягаемости твоих некротических тварей, мёртв. Даже те, кто пытался бежать потайными ходами. Даже те, кто бросал оружие и молил о пощаде. Твои твари не различали врага и невиновного. Они убивали всех, кто дышал. Всех, в ком билось тёплое, живое сердце.
Она начала описывать. И её слова, сухие и протокольные, рисовали картины, от которых кровь стыла в жилах. Маленькие дети, забившиеся в прачечную и прижавшиеся к мёртвым телам своих матерей. Седой старик, управляющий замком, срезанный ударом меча на парадной лестнице, словно перезрелый колос перед жатвой. Кухонные работники, застигнутые врасплох за приготовлением ужина, их тела так и остались лежать среди рассыпанной муки и недочищенных овощей. Главный повар, всё ещё сжимающий в окоченевшей руке свой любимый разделочный нож, но уже с профессионально перерезанным горлом.