Из подъезда за их спиной донесся лай. Дверь рядом с витриной распахнулась, и плотный коренастый пес на поводке вытянул на улицу молодого мужчину в мятом спортивном костюме, в шлепанцах и футболке «Кэмп Дэвид».

– Доброе утро, – вежливо поздоровался Хайнлайн.

Никлас Роттман не обратил на это внимания. В двух этажах над лавкой находилось четыре квартиры. Одна пустовала уже много лет, другую Хайнлайн сдал тихому господину Умбаху, а в третьей, прямо над его собственной, жили Роттман и его мать. А вместе с ними – и этот пес неопределенной породы, нечто среднее между терьером, бульдогом и, возможно, жесткошерстной таксой. Тот стремительно подбежал к каштану, поднял заднюю лапу и помочился на ствол. Хайнлайн почувствовал, как Марвин рядом напрягся. И Роттман тоже это заметил.

– Проблемы? – фыркнул он сонно.

Норберт Хайнлайн не стал даже пытаться выдержать колючий взгляд его близко посаженных глаз и сосредоточил взгляд на начищенных носках своих лакированных ботинок, пока па́рящая струя мочи ударялась о тонкий ствол каштана. Что ж, по крайней мере, это было лучше, чем когда собака справляла нужду прямо в подъезде – а такое уже не раз случалось.

Хайнлайн передал матери Роттмана наилучшие пожелания, кинул взгляд на часы над киоском, встал, поднял железные решетки на витринах – и в первый раз в жизни открыл магазин на две минуты раньше обычного.

Глава 3

Остаток дня также шел по строго заведенному порядку. Хайнлайн занимался магазином: звонил поставщикам, обслуживал клиентов, продавал сардинский овечий сыр, маринованные лисички и трюфельные пралине, пока Марвин расставлял товар на полках, подметал пол и время от времени поднимался в квартиру, чтобы навестить старика Хайнлайна.

Незадолго до полудня атмосфера в лавке оживилась. Как всегда, пришла старая госпожа Дальмайер, чтобы, по ее выражению, позавтракать во второй раз. Заглянул Иоганн Кеферберг из своей пансионной напротив – обмолвиться несколькими словами и оставить список заказов для своего утреннего шведского стола.

Появился и мужчина с родимым пятном – во второй половине дня, как обычно. Он съел свой паштет за правым из двух столиков у окна и, к удивлению Хайнлайна, когда тот принес ему второй эспрессо, пригласил присесть.

– Паштет, как всегда, превосходный, – похвалил мужчина, промокнув пухлые губы салфеткой. – Просто исключительный.

Марвин стоял у витрины с фруктовыми бренди и натирал изогнутые латунные ручки. Перед магазином на солнце блестел небесно-голубой S-класс, позади него поток машин мучительно и вязко пробирался через перекресток.

– Мне приходится много ездить по делам, – продолжал мужчина своим звенящим голосом, – так что я повидал немало. Но такое… – он развел руки, и пиджак натянулся на его широкой груди, – такое теперь встретишь нечасто.

Хайнлайн сдержал желание осведомиться, что именно тот подразумевает под «делами». В лавке Хайнлайна уже сто лет царила вежливая, пусть и несколько поверхностная манера общения. Личная жизнь здесь свято уважалась, и клиентов обслуживали учтиво, не докучая им навязчивыми расспросами.

– Главное – уметь расставлять приоритеты, – сказал Хайнлайн. – В моем случае это…

– Качество!

– Именно.

– Больше ничего не имеет значения, – пророкотал мужчина с родимым пятном, выпуская вибрирующее «р» и усиливая шепелявость движением языка о зубы. – В наше время об этом слишком быстро забывают. Всем подавай быструю прибыль, чтобы…

– Сорок девять! – внезапно воскликнул Марвин.

Он выпрямился перед витриной. Куда именно был устремлен его взгляд – на банки с вареньем, баночки с икрой или на кулечки с трюфельными конфетами, – угадать было невозможно.

Гость Хайнлайна отодвинул стул, закинул ногу на ногу, перевел взгляд на Марвина и начал крутить большие пальцы перед выпуклым животом. На безымянном пальце левой руки поблескивало золоченое кольцо с синим агатом.

– Шестьдесят два, – пробормотал Марвин, теребя в руках тряпку.

Хайнлайн неловко поигрывал с солонкой.

– Что ж, не буду вас больше задерживать, – сказал мужчина с родимым пятном, расстегнул молнию своей кожаной сумочки, выложил три купюры и, как обычно, прижал их солонкой. – У вас, видимо, еще много…

– Тридцать! – сказал Марвин.

– Точно. – Хайнлайн улыбнулся. – Тридцать евро.

Марвин обратился к ним. Косые лучи вечернего солнца блеснули в его толстых стеклах. Он отвернулся и снова принялся натирать латунные ручки.

– Он любит считать, – пояснил Хайнлайн.

– Я заметил, – усмехнулся гость и пригладил пепельную прядь, повисшую над родимым пятном.

Хайнлайн отметил про себя, что волосы, зачесанные назад с нарочитой строгостью, на затылке были откровенно длинны – шевелюра напоминала ему Франца Листа, чьим именем, впрочем, нарекли и тех забавных листьевых тамаринов^[3].

– Ваш сын?

– Увы, нет. То есть… не по крови.

– Но вы относитесь к нему как к сыну. Он производит впечатление необычного юноши.

– Так и есть.

– Но вряд ли он сможет унаследовать ваше дело?

– Нет. У Марвина… – Хайнлайн кашлянул. – У него другие таланты. Мы еще выясним, какие именно.

Он застенчиво замолк, смущенно разглядывая вены круглой мраморной столешницы. По традиции, в лавке Хайнлайна было неуместно задавать личные вопросы.

– Простите, если преступаю границу, – извинился мужчина с родимым пятном, – но позвольте полюбопытствовать, намечается ли у вас преемник?

– Нет. То есть… да. – Хайнлайн слегка запнулся. – В том смысле, что спросить вы имеете полное право, а ответ мой – «нет». А если точнее ответить на ваш вопрос, то…

– Значит, вы – последний.

– Похоже на то.

– Жаль, – вздохнул мужчина с родимым пятном и встал. – Очень жаль.

Он направился к двери, но Хайнлайн опередил его и открыл сам. Над головами зазвенел колокольчик, навстречу ворвался пряный весенний воздух. Постоянный клиент моргнул, прищурившись от солнца, поправил галстук под мясистой складкой подбородка и спустился по трем ступенькам на тротуар.

– Впереди еще есть пара лет, – сказал Хайнлайн ему вслед. – Когда-нибудь ведь все уходят на покой…

– Верно. – Мужчина с родимым пятном ответил ему улыбкой, вытащил ключи из внутреннего кармана жакета и направился к своему небесно-голубому «Мерседесу». – Вопрос только, – пробормотал он на ходу, – хватит ли сил дотянуть.

Когда Хайнлайн в шесть вечера опустил решетки на витринах, весь паштет был продан – за исключением той порции, что он заранее оставил для отца. Норберт сел на скамейку и закурил вторую сигару. Лишь мелькнула серебряная зажигалка – в тот же миг вслед за ее пламенем вспыхнули фонари, словно свет городского пространства включился вслед за огоньком в руке.

Марвин тем временем собрал доставку для Кеферберга на утро в пластиковый ящик и взрыхлил землю вокруг каштана. У закусочной напротив толпились люди у стоячих столиков: ели картошку фри, жирные стейки и лапшу из пластиковых тарелок.

Запах жареного масла перебрался через улицу. У чувствительного желудка Хайнлайна это вызвало легкий спазм, но кто имеет право указывать другим, что им есть? Закусочная работала до полуночи, и не только запах, но и шум с ее стороны были неприятны. Однако Норберт Хайнлайн снисходительно относился к веселью молодежи. Где-то центры городов пустели – а здесь, по крайней мере, жизнь продолжалась.

Он докурил сигару, попрощался с Марвином и пошел в дом, чтобы провести остаток вечера с отцом.

Глава 4

– Это у тебя вышло просто превосходно, Норберт. – Старик Хайнлайн жевал неторопливо и задумчиво. – Филе, пожалуй, чуть-чуть перетерто, но тестяная оболочка идеальна. Мускат в данном случае – рискованное решение, но в сочетании с компотом… – Он наколол на вилку ягоду брусники. – Хорошо, сынок.

– У меня был хороший учитель, – улыбнулся Норберт Хайнлайн.

Они сидели за обеденным столом в гостиной, освещенной свечами, окруженные массивной резной мебелью, толстыми коврами и тяжелыми бархатными шторами, которые еще с детства Норберта висели на высоких окнах.

– Еще кусочек багета, папа?

– Нет, спасибо. – Старик положил серебряные приборы на тарелку и потянулся к накрахмаленной салфетке. – Я полностью сыт, сынок.

Кроме узкого венца седых волос, он был совершенно лыс. Одна прядь выскользнула и трепетала над правым ухом, как перышко. Серая вязаная кофта поверх белой рубашки была в пятнах зубной пасты, да и галстук был чем-то закапан. Завтра придется отнести все это в химчистку.

– Сейчас уберу, – сказал Хайнлайн. Взял поднос с буфета, и в тот же миг в подъезде с грохотом захлопнулась чья-то дверь.

– А что с этой Пехштайн? – Старик указал вверх, к потолку с пожелтевшей лепниной. – Все еще не выплатила аренду?

– Нет, папа.

– Мы не должны позволять с собой играть, Норберт. У каждого жильца есть свои права. Но мы – честные деловые люди, у нас тоже есть расходы. Чтобы платить по счетам, нужно, чтобы платили и нам.

– Конечно.

– А как идут дела в магазине? Я давно не заглядывал в бухгалтерию. Какой оборот был в прошлом месяце?

– Хороший. – Хайнлайн складывал посуду на поднос. – Мы правильно сделали, что уменьшили кухню – так появилось больше места для прилавка. Сократили свежие продукты – расходы значительно упали. А паштет у нас все время нарасхват.

– И это окупается?

– Паштет? – Хайнлайн поставил корзинку для хлеба на стопку тарелок. – Себестоимость, конечно, немалая, ты же знаешь…

Старик взглянул на него, вопросительно приподняв густые брови.

– Продукты эксклюзивные… – Хайнлайн потянулся за бутылочкой бальзамического уксуса. – В сумме набегает…

– Это я и сам понимаю. Вопрос в том, что остается в итоге!

– Дело ведь еще и в традиции, папа. – Хайнлайн поставил мисочку с трюфельным муссом на поднос и задул свечи. – Я готовлю по рецептам, что остались от деда. У нас всегда была особая клиентура. Мы, Хайнлайны, – гурманы, мы…

– Конечно, гурманы! – Старик вытянул костлявый подбородок. – Но мы еще и деловые люди. Мы должны получать прибыль, Норберт! Иначе это не торговля, а мечтательство.

– Я это понимаю, папа. – Хайнлайн стряхнул крошки с накрахмаленной скатерти и вынес поднос на кухню.

– Ну? – крикнул старик ему вслед. – И сколько же прибыли получается в точности?

– Точных цифр я сейчас не скажу, – ответил Хайнлайн через плечо. – Надо бы в записи посмотреть. В целом я бы сказал… э-э… Папа?

Хайнлайн вернулся в гостиную – и застыл на пороге. Отец сидел за столом и заправлял салфетку себе за воротник.

– А вот и ты, наконец! – просиял он. – Интересно, что у нас сегодня на ужин? Я голоден как волк!

Позже, лежа в постели, Норберт Хайнлайн прислушивался к храпу, доносившемуся из приоткрытой двери в коридоре напротив.

Сегодня был относительно хороший день. Отец, хоть и ворча, позволил себя вымыть, а после долгих уговоров даже согласился побриться. За ужином у него случались некоторые проблески ясности. Поначалу Норберт пытался поправлять его, когда тот начинал говорить о госпоже Пехштайн. Старушка и впрямь иногда задерживала оплату, но с тех пор прошло уже немало времени – она скончалась вот как уже семь лет назад. Квартира с тех пор пустовала. Вода в ней была отключена – старые свинцовые трубы протекали, проводку тоже требовалось полностью менять. Все это требовало немалых затрат, и Хайнлайн решил заняться ремонтом позже.

Он заложил руки за голову, уставился в потолок и попытался увести мысли в куда более приятное русло – размышляя, не заменить ли завтра куриную печень в трюфельном паштете на телячью. За окном завизжали колеса трамвая. Задрожали стекла, содрогнулись стены, в буфете на кухне зазвенел фарфор. У закусочной напротив гремели пьяные голоса, по площади гудел глухой ритм техно.

Норберт Хайнлайн принял решение: телячья.