Над головой заскрипели доски – Никлас Роттман спорил с матерью о телепрограмме.

Хайнлайн подумал о тестяной оболочке. По рецепту его деда, тесто не приправлялось вовсе – оно должно было быть как можно более нейтральным, чтобы не препятствовать раскрытию вкуса начинки.

А может, все-таки…

Глухой удар заставил потолок содрогнуться – спор у Роттманов накалился. К лаю собаки примешались визгливые голоса.

«Может быть, немного корицы?»

Хайнлайн закрыл глаза.

Но только щепоточку.

Он улыбнулся.

И уснул.

Глава 5

– Это паштет в хрустящей корочке, – сказал Хайнлайн и подал Марвину фарфоровую тарелку. – Он состоит из трех компонентов.

– Трех, – повторил Марвин.

– Снаружи – тестяная оболочка, она удерживает все вместе. А это, – он указал вилкой на разрезанный ломтик, – фарш. В него входит множество измельченных ингредиентов, и он обрамляет сердцевину. Вот видишь? Это – телячья печень. Чаще всего используют мясо или рыбу, но необязательно. Главное – быть изобретательным, возможности сочетания здесь почти бесконечны.

– Бесконечны… – пробормотал Марвин. Его лоб затянулся тучами. В его мир чисел это слово явно не укладывалось.

– Попробуй, – сказал Хайнлайн, протягивая ему вилку.

Марвин осторожно разрезал ломтик паштета и положил кусочек в рот.

– Жуй медленно, чтобы ароматы смогли раскрыться.

Был ранний полдень, день выдался спокойным, дела складывались неспешно. Старая госпожа Дальмайер позавтракала во второй раз, случайных покупателей почти не появлялось. Еще один завсегдатай – низкорослый лысоватый комиссар уголовной полиции – вновь заглянул после долгого отсутствия и приобрел баночку акациевого желе и швейцарский ореховый сыр. Хайнлайн всегда с удовольствием разговаривал с этим приветливым полицейским – тот был не только гурманом, но и человеком глубоко образованным, с утонченным вкусом. Когда-то, на время покинув службу, комиссар открыл закусочную у вокзала, и Хайнлайн тогда давал ему советы и иногда сам снабжал его продуктами.

– Корицу улавливаешь только в послевкусии, Марвин, – объяснял он теперь. – Это лишь оттенок, но он любопытно выделяется на фоне трюфеля и подчеркивает сочетание мяты с красным перцем.

Глаза Марвина захлопнулись за толстыми стеклами очков; он склонил голову, перекатывая паштет во рту. Хайнлайн смотрел на него заботливо, почти по-отцовски.

– Не спеши. Настоящую еду нужно вкушать.

Раздался глухой грохот – дверь рядом с магазином с треском распахнулась. На тротуар, тяжело дыша, выскочил пес, а вслед за ним – Никлас Роттман, обеими руками удерживавший поводок. Вместо привычных тапок и спортивных штанов на нем теперь были тяжелые ботинки, туго зашнурованные, и черная форма охранного агентства, где он служил ночным сторожем.

Марвин проглотил паштет, и глаза его распахнулись.

– Ну как? – спросил Хайнлайн. – Что скажешь?

Своих детей у него не было. Но у него был Марвин. Мужчина с родимым пятном оказался хорошим наблюдателем. Он был прав – Хайнлайн и вправду относился к Марвину как к сыну. Тот был особенным, да, но природа не наделила его способностями к торговому делу.

– Вкусно, – кивнул Марвин.

– Вкусно? – с ухмылкой переспросил Хайнлайн. – И только?

Пожалуй, и гурманом Марвину стать было не суждено. Но он был еще молод – и свое место в жизни наверняка еще найдет.

– Вкусно, – повторил Марвин серьезно и слизнул остаток фарша из уголка губ.

– Главное, что тебе нравится. Все остальное…

Тарелка с лязгом опустилась на прилавок. Марвин смотрел в витрину, за которой Роттман, стоя на тротуаре, прикуривал сигарету, а его пес снова прильнул к молодому каштану. Хайнлайн глубоко вдохнул и последовал за Марвином, который уже с развевающимися полами халата шагал к двери. На улице он удержал парня за руку, перевел дух и обратился к Роттману:

– Ну зачем же это?

Форма Роттмана напоминала мундир американского полицейского; видимо, он и желал на него походить. Медля с ответом, он пристально оглядел Хайнлайна с головы до пят сквозь зеркальные пилотские очки, которые должны были якобы усилить его воинственный облик.

– Что? – наконец спросил он.

– Собака!

– Бертрам? – Роттман проследил взгляд Хайнлайна. – А что с ним?

– Обязательно ли ему мочиться прямо на это деревце?

– Он уже пописал. Теперь какает.

Начался час пик, у перекрестка возле дома в духе югендстиля уже собралась очередь. Из пробки вырулил небесно-голубой «Мерседес» и плавно припарковался на стоянке перед магазином.

– Этот каштан посадил Марвин, – сказал Хайнлайн.

– Да ну? – Роттман неторопливо подошел, заложил руки за спину и встал прямо перед Марвином, широко расставив ноги. – Значит, он?

Судя по всему, он проводил немало времени у телевизора – преимущественно за просмотром американских сериалов про копов. Марвин приоткрыл рот, но издал лишь хрип.

– Что? – Роттман приставил ладонь к уху. – Не слышу.

– Дерево, – подсказал Хайнлайн. – Еще молодое, хрупкое. Было бы…

Он отшатнулся. Земля брызнула ему на отглаженные брюки. Пес принялся лапами закапывать весьма щедрый продукт своей пищеварительной системы.

– Там вон, в парке, – Хайнлайн указал через очередь машин, – есть площадка для выгуливания собак. Я бы предложил…

– А Бертрам хочет здесь. – Роттман выпустил дым через ноздри.

– Может быть, получится убедить животное перейти в парк?

– Попробовать можно. Он тебя точно послушает. – Роттман ткнул Марвина в грудь. – Да?

– Т… ты… – Марвин с трудом втянул воздух. – Ты просто…

– Ну? – осклабился Роттман. – Кто?

– М… м…

– Моряк?

– М… м…

– Давай уже, – наседал Роттман. – Может, маляр?

На лице Марвина проступили пятна, утлая грудь его под халатом учащенно вздымалась. Хайнлайн положил ему руку на плечо, но тот вырвался и шагнул вперед.

– Ты… ты – м… м…

– Уже ближе… – Роттман томно снял очки и стал разглядывать зеркальные стекла. – Слушаю внимательно.

– М… м…

Послышался сигнал клаксона. Водитель, в той же форме, помахал из окна Роттману.

– Мне пора на смену, – бросил тот Марвину. – А ты пока тренируйся.

Он дернул пса за поводок, собака взвизгнула – и оба скрылись в подъезде.

– Муда-а-а-ак! – взревел Марвин во все горло.

– Ну вот! – хохотнул Роттман эхом в дверях. – А говорил, не можешь…

Тяжелая дверь хлопнула с такой силой, что из лепнины над порталом посыпалась пыль, а витрина задрожала. Хайнлайн усадил рыдающего Марвина на скамью и увидел мужчину с родимым пятном, прислонившегося к капоту «Мерседеса». Очевидно, он наблюдал за сценой с самого начала. Хайнлайн извинился, попросил немного подождать и, вскоре принеся паштет, увидел, как Роттман вальяжно пересек улицу и забрался в фургон.

Согласно отлаженному ритуалу, мужчина с родимым пятном должен был бы поблагодарить и потянуться за столовыми приборами. Но на сей раз он нарушил привычный порядок. Отодвинул кофейный стул, пригладил волосы, скрывавшие пятно на лбу, начал вертеть большие пальцы перед животом и несколько секунд внимательно вглядывался в Хайнлайна. Затем глубоким и благозвучным голосом задал вопрос – простой, почти очевидный, но такой, который Норберту Хайнлайну никогда бы и в голову не пришел.

– Почему, – спросил он, – вы это терпите?

Когда вечером Хайнлайн поднялся в квартиру, его отец, переодевшись в шляпу и пальто, стоял у окна, дожидаясь такси, которое должно было отвезти его на Продовольственную ярмарку в Лейпциг, где у него якобы была важная встреча с представителем министерства торговли Испании. Успокоить старика удалось не сразу. Он отказался от ужина. Хайнлайн, не настаивая, уложил его в постель, сам тоже лег – и задумался над вопросом посетителя:

«Почему вы это терпите?»

Норберт Хайнлайн терпеть не мог насилия. Еще в детстве он избегал школьных потасовок, а с тех пор телесные стычки вызывали у него лишь отвращение. Даже если б он захотел, вряд ли был бы способен на такое – при росте метр восемьдесят четыре он весил меньше семидесяти кило, был не только худощав, но и почти лишен мышечной массы: вес его сосредоточивался лишь в округлостях на бедрах.

Будучи человеком толерантным, Хайнлайн признавал за каждым право на собственное мнение и находил вполне естественным стремление отстаивать личные интересы. Но всему есть предел, дно, – одно лишь приближение к угрозе насилием было для него равносильно капитуляции человеческого разума. Подходя к шестидесяти, Хайнлайн научился распознавать тот момент, когда слова перестают действовать, и тогда он отступал, не вдаваясь в споры.

Вопрос мужчины с родимым пятном предполагал, что он сдался. Но сам Хайнлайн рассматривал это иначе. Никлас Роттман был, без сомнения, грубым и неприятным типом, но имел действующий договор аренды. Тут ничего нельзя было поделать, оставалось лишь принять ситуацию и постараться к ней приспособиться. На разум Роттмана рассчитывать не приходилось, этого человека можно было только избегать. Кто-то счел бы это трусостью, малодушием или же стремлением избежать конфликта. Но для Хайнлайна главным было защитить Марвина.

Он вздохнул и уставился в потолок. Прислушался к скрипу досок, журчанию старых труб и завыванию телевизора. И в который раз подумал: «Если б только в доме не было такой слышимости…» Но с этим приходилось жить.

Раздался лай.

Да. И это тоже придется перетерпеть.

Глава 6

– Я немного опоздал, – выдохнул Хайнлайн, переводя дыхание. Толкнув боком стеклянную дверь, он внес в пансион пластиковый ящик.

Кеферберг, стоявший за обшитой деревом стойкой регистрации, едва поднял глаза, но тут же вновь погрузился в папку со счетами. Хайнлайн водрузил доставку рядом с пальмой в кадке, утопающей в пухлом ковре. В ящике позвякивали полдюжины баночек с айвовым желе, гречишным медом и вареньем из зеленых помидоров. Хайнлайн, кряхтя, распрямился и в преувеличенно театральном жесте потер себе копчик.

– За масло сделаю тебе особую цену, – выдохнул он. – У него срок годности только до выходных.

– Эспрессо? – осведомился Кеферберг, не отрывая взгляда от своей папки.

– Нет, – отклонил предложение Хайнлайн, кивнув в сторону своей лавки, едва видной за стеклянной дверью. – Паштет еще в духовке, я немного ошибся с приготовлением теста; нужно спешить. И Марвина не хочется надолго оставлять одного.

Кеферберг что-то проворчал – нечто смутно напоминающее согласие. Он был на несколько лет старше Хайнлайна – сухощавый, всегда безупречно одетый господин в белоснежной рубашке, сером шерстяном безрукавном свитере и коричневом галстуке, все еще носивший позолоченные запонки на манжетах и очки на тонкой цепочке, небрежно перекинутой за шею.

– Счет, как всегда, в конверте, – сказал Хайнлайн, указав на ящик. – Хотя салями подорожала, оставим все же прежнюю цену.

– Но если тебе поставка обходится дороже, – заметил Кеферберг, – ты должен и надбавку передавать дальше, Норберт.

– Мы договаривались, Иоганн. Договоры надо соблюдать.

Кеферберг поправил очки на переносице.

– Сборы за мусор, – произнес он, глубоко вдохнув и захлопнув папку, – опять выросли.

За его спиной тикали маятниковые часы. На стенах висели старинные фотографии города в тяжелых рамах. Дверь в зал с утренним буфетом была слегка приоткрыта. На длинном, белой скатертью покрытом столе выстроились в ряд тарелки с сыром и колбасой, мисочки с вареньем и тщательно расставленные корзины с фруктами. Запах свежесваренного кофе и теплых булочек струился наружу и вплетался в аромат накрахмаленного белья, одеколона и роз, расставленных в хрустальных вазах по всему холлу.