Глава 1
Вопрос государственной важности

Поздним февральским воскресным вечером Милован Глишич включил настенные светильники в своей комнате на первом этаже отеля «Националь» и сел за секретер, заваленный переплетенными картонными папками, разбросанными бумагами и судебными документами. Холодная темная пелена за окном скрыла Соборную церковь и начало Великой лестницы. В углу потрескивала печь – слуга еще утром принес ежедневную порцию поленьев, и Глишич поддерживал огонь, не высовывая носа на улицу. Ему не хотелось выходить в сырую, унылую белградскую зиму, поэтому друзьям в «Дарданеллах» – Лазе Лазаревичу, Мило Крпе, Домановичу, Нушичу, братьям Илич и Янко Веселиновичу – сегодня вечером придется играть в карты и пить без него.

Но за стол Глишич сел не для того, чтобы писать новую пьесу для Национального театра или рассказ о вымышленных событиях и существах, о которых в его районе любили болтать простые люди, придумывая страшные истории, чтобы напугать непослушных детей или скрасить долгую работу. Не взял он и большой блокнот, куда намеревался записать воспоминания о печальных и полных волнений днях, когда помогал полицейским в поисках Савы. Из-за тех событий Глишич целых три месяца не сходил с первых полос всех видов прессы – как отечественной, так и зарубежной.

Часы отсчитывали секунды на оклеенной текстильными обоями стене – как и подобает номеру первого класса.

Взять бы и наконец разобраться с документами, оставшимися после развода с Косарой. Глишич и так долго откладывал этот вопрос: не любил он бумажную волокиту, но дело надо было довести до конца. А тоскливые сумерки за окном чем не лучшее для этого время?

Он вздохнул и принялся за работу. Убрал со стола бумаги, не имевшие отношения к тому печальному и болезненному судебному процессу. Хотя в каком-то смысле все, что Глишич записывал, каждая заметка, сделанная во время и после суда, пропиталась тяжелым бременем краха его брака и несла в себе явную горечь и злобу, даже когда речь шла о театральной комедии или сценической пародии. Глишич рассортировал документы по дате, а когда даты не было – как на некоторых письмах или коротких сообщениях от его или Косары адвокатов, – определял время их создания, полагаясь на свою отличную память.

Самым ярким воспоминанием из всех был момент их первой встречи – красота Косары поразила Глишича.

В 1881 году Его Величество указом назначил Глишича драматургом Национального театра в Белграде. В городском казино по этому поводу устроили скромный прием. Его посетили низшие правительственные чины, представители прессы и выскочки, не пропускавшие ни одно светское событие в столице, каким бы незначительным оно ни было. На тот прием пришла и она.

В темно-синем платье из тяжелого османского шелка, со шлейфом на спине и небольшим квадратным вырезом на груди, обрамленным узкими рюшами, она привлекла внимание сразу, как только вошла в зал в сопровождении отца и матери. Густые темные волосы были уложены по последней европейской моде, а на лице сияли большие черные как смоль глаза.

Заметив ее, Глишич поставил на стол бокал с игристым вином и дернул Лазу за рукав.

– Лазаревич, ну-ка скажи мне, кто эта девушка в синем? Тебе наверняка известно ее имя, ты ведь знаешь весь бомонд.

Лаза посмотрел на вход в зал и лукаво покосился на Глишича.

– Да, я знаю ее, но мы никогда не общались. Признаюсь, в некоторой степени я в этом сам виноват. И хочу сказать, что у тебя отменный вкус, Глишич, как и подобает холостяку, ты знаешь, на кого положить глаз. Но должен предупредить: лучше держаться подальше от этой юной госпожи и ее семьи.

Лазаревич жестом попросил официанта принести еще два бокала.

– Хмурый мужчина рядом с ней, в феске, которую, кажется, носят в городе только он и наш молодой Воислав, – ее отец, торговец бумагой Никола Стефанович.

– Я слышал о нем, но не имел чести познакомиться с господином.

– Не перебивай, когда я говорю, Глишич, – буркнул Лаза и сделал глоток игристого. – Я намерен избавить тебя от страданий и боли, с которыми ты никогда не сталкивался в своей жизни, так что лучше послушай меня внимательно.

Девушка в синем платье вместе с матерью подошла к оживленно разговаривающим женщинам, а ее отец – к чиновникам и сразу же начал что-то жестами объяснять министру торговли.

– Он очень богатый человек, – вернулся к рассказу Лазаревич. – Был. Год или два назад. У него пять дочерей, и все необыкновенные красавицы. Одну из них ты, вероятно, знаешь, хотя и живешь уткнувшись в книги и заботишься о компании, только когда посещаешь таверну. Это Лепосава, вдова адвоката Новаковича. После смерти мужа она сблизилась с Его Величеством, и несколько лет они жили в большой любви.

– Неужели? Ты о Лепше, из-за которой ходят слухи, что Милан отречется от престола, чтобы жениться на ней? – удивился Глишич. – И эта девушка ее сестра?

Лазаревич ткнул его локтем.

– Не перебивай, говорю, если дорожишь своей жизнью. Лепосава знала, что король говорил не всерьез, и была достаточно умна, чтобы понять: с этого замужества она ничего не получит. А когда Милан женился на Наталье Кешко, бедняжку охватили тоска и печаль. Безбородый негодяй Пера Тодорович даже пообещал написать о ней роман! Вторая сестра замужем за Йованом Авакумовичем, судьей Кассационного суда. Третья – жена и мать детей Мостича. Четвертую в свете прозвали Мушкакона, та еще штучка: она сбежала с мусульманином в Египет, добралась до Аддис-Абебы и стала там придворной дамой. Вот такая у них семейка. Пятая дочь, как ты понимаешь, девушка в синем – Косара Стефанович.

– И почему ты советуешь мне держаться подальше от этой семьи? – спросил Глишич.

Лаза театрально вздохнул и осушил бокал.

– Потому что семья эта, хоть и пользуется уважением в обществе, на грани разорения, и у них довольно странные, можно сказать, извращенные манеры. Что с ними может быть общего у такого простака из Валево, как ты, Милован? Ты полная противоположность всему чудовищному, взращенному в такой среде. Писатель и переводчик, теперь еще и драматург Национального театра, знаменитый сыщик после того скандала вокруг Зарожья… Ты не вращался в кругах богатой аристократии. Эти люди нас презирают, смотрят свысока, мы для них все равно что какие-то нищие: просто пьяницы, богема без обеспеченного будущего, мелкие молодые люди, для которых закрыты дома богатых торговцев.

Лазаревич проследил за взглядом Глишича, устремленным на Косару Стефанович. Та мило улыбалась собеседникам и украдкой поглядывала в сторону сервировочных столиков.

– Милован, пень ты Валевский, послушай меня, если в тебе есть хоть капля здравого смысла. Я понимаю, что девушка прекрасна как сон, но Косара – из тех женщин, которым лучше оставаться в лирике или в трагедии, быть недостижимым литературным идеалом. Я вижу, что твоя кровь кипит, но пойми: в реальной жизни Косара принесет тебе только ад. Остановись, прекрати думать о невозможном.

Увы, Глишич тогда не послушался друга, не отступил, его кровь действительно вскипела, и он не устоял перед ее зовом. Глишич подошел к Косаре в тот вечер, представился, а спустя год, девятого мая, они поженились.

Как и говорил Лаза, у отца Косары оказались финансовые проблемы. Огромное состояние семьи растаяло, и для младшей дочери не нашлось достойной партии. Только бедный, по их меркам, писатель.

Воспитанная, как и все девушки из таких домов, по иностранным стандартам, в Вене, Пеште или Нови-Саде, Косара ждала «сказочного принца». Но это было не про Глишича.

Он надеялся, что под давлением обстоятельств Косара приспособится к скромной жизни, но ошибся. Жена ожидала богатства и роскоши, к которым привыкла в доме родителей, а Глишич был богемой, как и его друзья. В свои тридцать пять он не собирался менять привычки, поэтому часто приходил домой после полуночи, а порой даже перед рассветом.

Еще у Косары пробудилась необоснованная ревность, потому что Глишич был драматургом Национального театра, а там работали актрисы, которые ничего не знали о морали. Глишич убеждал, что все они страшные и не в его вкусе (кроме, может быть, Велы Нигриновой, жены Даворина Енко), но Косара не смирилась с этим и грозила подать на развод. Доказательств измен у нее не было, но она ссылалась на флирт с актрисами в надежде, что суду этого будет достаточно.

Формально их брак продлился пять лет, хотя правильнее было бы сказать, что его никогда не существовало. Каждый из них продолжил проводить время, следуя своим добрачным привычкам. Глишича учили жить без ссор и контроля, Косара привыкла к роскоши и праздности. В 1887 году Косара подала иск в Консисторию с требованием расторгнуть их брак по вине Милована.

Теперь, роясь в бумагах в номере «Националя», куда он переехал после развода, Глишич изучал свой ответ на иск Косары, написанный пространно и художественно, как миниатюрный роман. Он перечислил там все, в чем мог бы сам упрекнуть «госпожу Косару», как он называл ее на протяжении всего слушания и судебного разбирательства. Как она требовала, чтобы они жили в праздной и роскошной обстановке, несмотря на то, что их семейные доходы этого не позволяли. Как настаивала на переезде в квартиру с более высокой платой и чтобы питание им поставляли из лучших таверн три-четыре раза в день, а по четвергам и воскресеньям – все пять.

Просматривая страницы, он наткнулся на желтую записку – квитанцию от Драги Льочичевой, первой женщины-врача в Сербии. Сразу после свадьбы она пыталась вылечить Косару от «женской болезни». Безуспешно. Пришлось тогда взять взаймы сначала пятьдесят, потом еще тридцать дукатов, но никакие лекарства жене не помогли, поэтому она потребовала поехать лечиться в санаторий. Глишич упорно отказывался, Косара продолжала настаивать. Он даже сейчас слышал ее пронзительный голос:

– Вбей себе это в голову! Мне нужно туда поехать! Иначе никак!

Глишич подчинился, только чтобы больше не слышать ее крики. Занял еще пятьдесят шесть дукатов – вот квитанция – и отдал жене деньги для поездки на курорт в Глейхенберге. Как только Косара туда добралась, сразу начала слать телеграммы и просить еще денег. Глишич занял двести динаров, взял аванс и выслал ей еще двадцать дукатов.

Прежде чем вернуться в Белград, Косара устроила себе небольшое путешествие до Вены и только потом вернулась домой. Лучше бы она этого не делала. Милована тогда отправили в Александровац из-за переписи, жена приехала к нему, что принесло снова много расходов и еще больше страданий.

На третьем году брака Косара потребовала опять отправить ее на курорт, хотя Глишич четко описал финансовое положение семьи. Но жена не хотела ничего знать, она возмущалась, попеременно плакала и ругалась, пока не заставила-таки отправить ее в Рогашку-Слатину. Тогда Глишичу пришлось занять еще пятьдесят дукатов, десять из них он вернул генералу Васе Мостичу, который отдыхал с семьей на том же курорте и одолжил деньги Косаре. Видя, как трудно Миловану выбраться из долгов, Мостич пригласил Косару к себе в Кралево, куда его назначили, перезимовать и дать мужу немного отдохнуть.

Глишич перевернул страницу своего экземпляра прошения в Консисторию и прочитал, что написал о том времени:

«Госпожа Косара не была бы госпожой Косарой, если бы не вернулась вскоре и ровно в тот час, когда мне было труднее всего, и сразу же ушла из дома, хотя я обеспечивал ее разными блюдами из таверны и у нее всегда было что выпить…

Я никогда не получал от нее искреннего уважения и признательности, не говоря уже о послушании и покорности! Вместо главной обязанности жены утешать и успокаивать мужа как вторую половинку своей любовью, искренностью и верностью, когда он отягощен тяжелыми заботами, я получал только бессердечные насмешки, бранные слова, бурные ссоры. Она вела себя со мной так, как не поступают даже со злейшим врагом.