– Это правда, но один из моляров имеет такой острый скол, что у него на языке должна была быть рана. Это ужасно больно. И вы хотите сказать, что человек терпел бы это, если вполне мог позволить себе хотя бы подпилить скол?

– Ну, у людей бывают разные странности. Я знавал слуг, которые были готовы терпеть адскую боль, только бы не переступать порога зубного кабинета. А как вы узнали о состоянии его зубов, Уимзи?

– Заглянул ему в рот. Электрический фонарик. Удобное маленькое устройство. Выглядит как спичечный коробок. Впрочем, пустяки. Я просто хотел обратить ваше внимание на эту особенность. Второй пункт: джентльмен, чьи волосы пахнут пармской фиалкой, ногти наманикюрены и все такое прочее, никогда не чистит уши. Они забиты серой. Отвратительно.

– Сдаюсь, Уимзи, я всего этого не заметил. Тем не менее старые дурные привычки изживаются с трудом.

– Хорошо. Допустим. Пункт третий: джентльмен с маникюром и набриолиненными волосами… страдает от блох.

– Боже милостивый! А ведь вы правы! Укусы блох. Мне это и в голову не приходило.

– Можете не сомневаться, мой друг. Укусы слабые и старые, но безошибочно узнаваемые.

– Ну конечно! Теперь, когда вы сказали… Однако это может случиться с каждым. На позапрошлой неделе я видел такое же мерзкое чудовище в лучшем отеле Линкольна. Надеюсь, оно укусит следующего постояльца.

– Да, все это может случиться с кем угодно – в отдельности. Пункт четвертый: джентльмен, который пахнет пармской фиалкой и так далее, моет тело забористым карболовым мылом – настолько забористым, что запах держится около двадцати четырех часов.

– Карболовым мылом пользуются, чтобы избавиться от блох.

– У вас на все есть ответ, Паркер. Пункт пятый: на руках у тщательно ухоженного джентльмена ногти наманикюренные, хоть и обгрызены, а вот на ногах, кажется, годами не были стрижены, и под ними – черная грязь.

– Опять же привычка, как и вышеуказанные.

– Да, знаю, но какие это привычки! И пункт шестой, последний: этот джентльмен с непоследовательными джентльменскими привычками прибывает – предположительно через окно – ночью, во время проливного дождя, будучи мертвым уже двадцать четыре часа, одетый не по сезону только в пенсне, и спокойно укладывается в ванну мистера Типпса. При этом ни один волосок на его голове не потревожен; волосы его подстрижены так недавно, что много коротких обрезков осталось на шее и на бортиках ванны; и побрит он был так недавно, что на щеке засохла полоска мыла…

– Уимзи!..

– Одну минутку. И высохшее мыло есть у него во рту.

Бантер встал и мгновенно очутился рядом с детективом – воплощение почтительного слуги.

– Еще бренди? – промурлыкал он.

– Уимзи, – сказал Паркер, – у меня от ваших рассказов волосы шевелятся. – Он допил свое бренди, посмотрел на бокал так, будто его удивило, что он пуст, поставил его на стол, встал, подошел к книжному стеллажу у противоположной стены, развернулся, прислонился к нему спиной и сказал: – Уимзи, вы начитались детективных романов и несете чушь.

– Отнюдь, – преспокойно произнес лорд Питер. – Кстати, прекрасный сюжет для детективной истории, не правда ли? Бантер, мы с вами ее напишем, и вы проиллюстрируете ее фотографиями.

– Мыло во рту – вздор! – сказал Паркер. – Это было что-то другое, что вызвало обесцвечивание слизистой.

– Нет, – возразил лорд Питер, – там еще и волосы были. Похожие на щетину. У него была борода.

Он достал из кармана часы и вынул пару длинных жестких волосков, которые лежали между внешней и внутренней крышками.

Паркер покрутил волоски, посмотрел их на свет, изучил под лупой, передал бесстрастному Бантеру и сказал:

– Вы хотите, чтобы я поверил, Уимзи, что человек может, – он хрипло рассмеялся, – сбрить бороду с открытым ртом, а потом куда-то пойти и дать себя убить со ртом, набитым волосами? Вы сумасшедший.

– Я так не говорил, – ответил Уимзи. – Вы, полицейские, все одинаковы – у вас в голове помещается только одна идея. Будь я проклят, если понимаю, как вас вообще берут в полицию. Его побрили после смерти. Мило, не правда ли? Очень веселая работка для парикмахера. Послушайте, сядьте и не топчитесь без толку по комнате. На войне случаются вещи и похуже. Это всего лишь дурацкий шиллинг-шокер^[18]. Но вот что я вам скажу, Паркер: мы имеем дело с преступником – незаурядным преступником, настоящим артистом своего дела, наделенным богатым воображением. И это убийство – настоящее законченное художественное произведение. Меня это вдохновляет, Паркер.

3

Доиграв сонату Скарлатти, лорд Питер остался сидеть за роялем, уставившись на свои руки. Пальцы у него были длинные и сильные, с широкими плоскими суставами и квадратными кончиками. Когда он играл, обычно строгий взгляд его серых глаз смягчался, между тем как мягкие линии широкого рта становились более жесткими, как будто для равновесия. Лорд Питер никогда не питал иллюзий насчет своей внешности, его лицо портили длинный узкий подбородок и высокий лоб с залысинами, который подчеркивали гладко зачесанные назад волосы цвета пакли. Лейбористские газеты, смягчая книзу подбородок, изображали его как карикатуру на типичного аристократа.

– Превосходный инструмент, – сказал Паркер.

– Да, неплохой, – согласился лорд Питер, – но для Скарлатти нужен клавесин. Рояль для него слишком современный инструмент – все эти трели и обертоны… Для нашей с вами работы, Паркер, не годится. Вы пришли к каким-нибудь выводам?

– Человек в ванне, – методично начал излагать Паркер, – не был состоятельным человеком, следившим за своим внешним видом. Он был трудягой, безработным, но потерявшим работу лишь недавно. Он бродил в поисках работы и тут-то нашел свой конец. Кто-то убил его, вымыл, надушил, побрил, чтобы сделать неузнаваемым, и положил в ванну Типпса, не оставив следов. Вывод: убийца – сильный мужчина, поскольку убил его одним ударом по затылку; человек хладнокровный и чрезвычайно умный, поскольку проделал свое мерзкое дело, не оставив ни следа; человек богатый и утонченный, поскольку располагал необходимым набором для изысканного туалета; человек со странным, почти извращенным воображением, о чем свидетельствуют две чудовищные детали: то, что он поместил труп в ванну, и то, что он «украсил» его дорогим пенсне.

– Да, в своем преступном деле он своего рода поэт, – согласился Уимзи. – Кстати, ваше недоумение по поводу пенсне разъяснилось. Очевидно, что пенсне никогда не принадлежало покойному.

– Это только ставит перед нами новую загадку. Едва ли убийца любезно подбросил его нам в качестве подсказки для выяснения его личности.

– Да, это вряд ли. Боюсь, этот человек обладает тем, чего недостает большинству преступников, – чувством юмора.

– Довольно мрачного юмора.

– Это правда. Но человек, который может позволить себе шутить в подобных обстоятельствах, это страшный человек. Интересно, что он делал с телом между убийством и экспонированием его в ванне Типпса? А это влечет за собой другие вопросы. Как он его туда доставил? И зачем? Было ли оно внесено в квартиру через дверь, как полагает наш любимый Сагг, или через окно, как думаем мы, основываясь на не слишком убедительных следах, оставленных в саже на подоконнике? Был ли у убийцы сообщник? Действительно ли в деле замешаны Типпс или девушка? Нельзя сбрасывать со счетов эту версию только потому, что к ней склоняется Сагг. Даже идиоты порой случайно высказывают истину. А если нет, то почему именно Типпса выбрали для такого гнусного розыгрыша? Кто-то имеет на него зуб? Кто живет в соседних квартирах? Надо это выяснить. Может, Типпс играет на пианино по ночам над чьей-то головой или наносит ущерб репутации подъезда, приводя к себе дам сомнительного поведения? А может, какие-нибудь неудачливые архитекторы жаждут его крови? Черт возьми, Паркер, должен же быть какой-то мотив. Не бывает преступления без мотива.

– Ну, если только преступник сумасшедший… – неуверенно заметил Паркер.

– Чье помешательство основано на какой-то чудовищной логике. Он не допустил ни одной ошибки – ни одной, если не считать ошибкой волосы, оставленные во рту покойного. Ну, во всяком случае, это не Леви, тут вы правы. Но надо признать, приятель, что ни в вашем деле, ни в моем почти не за что зацепиться, не так ли? И мотива, похоже, не просматривается ни тут, ни там. К тому же нам не хватает двух комплектов одежды, пропавших за прошлую ночь. Сэр Рубен дал тягу, прикрывшись разве что фиговым листком, а таинственная личность объявилась у Типпса, имея на себе только пенсне, чего явно недостаточно для соблюдения приличий. Черт побери! Если бы только я мог найти вескую причину, чтобы официально взять это дело…

Зазвонил телефон. Молчаливый Бантер, о присутствии которого двое других почти забыли, тихо подошел и снял трубку.

– Это пожилая дама, милорд, – сказал он. – Похоже, она глуха – сама ничего не слышит, но спрашивает вас, ваша светлость.

Лорд Питер схватил трубку и так заорал в нее: «Алло!», что от этого звука, казалось, сама эбонитовая трубка могла расколоться. Несколько минут он слушал с недоверчивой улыбкой, которая постепенно становилась шире, пока все его лицо не засияло от восторга. Некоторое время спустя, несколько раз прокричав: «Хорошо! Хорошо!», он повесил трубку.

– Бог мой! – воскликнул он, продолжая сиять. – Вот бойкая старушка! Это миссис Типпс. Глухая, как пень. Никогда прежде не пользовалась телефоном. Но решительная – что твой Наполеон. Несравненный Сагг сделал некое открытие и арестовал малыша Типпса. Старая дама осталась в квартире одна. Последним, что прокричал ей Типпс, было: «Сообщи лорду Питеру Уимзи!» Старушка не дрогнула. Сразилась с телефонной книгой, потом с телефонисткой. Отказов не принимала (она их и не слышала) и добилась своего. Мне она сказала, что готова сделать все, что может, и что под покровительством настоящего джентльмена будет чувствовать себя в безопасности. Ох, Паркер, Паркер! Я готов расцеловать старушку, именно так, как говорит Типпс. Нет, лучше я ей напишу. Впрочем, к черту, Паркер, едем! Бантер, берите свою адскую машину и магний. Заключаем соглашение о сотрудничестве – объединяем два дела и работаем над ними совместно. Сегодня я покажу вам своего покойника, Паркер, а на вашего «вечного жида» взгляну завтра. Я так счастлив, что вот-вот взорвусь. О, Сагг, Сагг, о тебе самом впору складывать сагу! Бантер, мои туфли. Послушайте, Паркер, а ведь ваши, как я догадываюсь, не на резиновой подошве. Нет? Ай-ай, так вы не можете идти. Мы одолжим вам пару. Перчатки? Так. Моя трость, мой фонарик, ламповая сажа, пинцет, нож, коробочки для пилюль – все взяли, Бантер?

– Разумеется, милорд.

– О, Бантер, не обижайтесь. Я в вас не сомневаюсь, я полностью вам доверяю. Какие деньги у нас есть? Хорошо, подойдет. Я был знаком с человеком, Паркер, который упустил знаменитого во многих странах отравителя, потому что турникеты в метро принимают только монеты достоинством в пенни. В билетную кассу стояла очередь, а контролер задержал его, и пока они спорили насчет пятифунтовой банкноты (других денег у него не было), которую он был готов отдать за двухпенсовый проезд до «Бейкер-стрит», преступник благополучно запрыгнул в поезд кольцевой линии и в следующий раз объявился в Константинополе под видом пожилого священника англиканской церкви, путешествующего с племянницей. Ну как, готовы? Вперед!

Они покинули комнату, и Бантер педантично выключил все лампы.

Когда они вышли на Пикадилли, окутанную туманом, сквозь который мерцали огни, Уимзи вдруг резко остановился, воскликнув:

– Подождите секунду, мне кое-что пришло в голову. Если Сагг там, нас ждут неприятности. Нужно действовать в обход.

Он побежал назад, а спутники за время его отсутствия поймали такси.