– Удивительно другое – как вы это выдерживаете? – отозвался мистер Грейвз. – У нас тут нет ничего подобного. Спокойная, упорядоченная домашняя жизнь, мистер Бантер, имеет все преимущества. Трапезы всегда в одно время, к ужину приглашаются только приличные, уважаемые люди – никаких размалеванных женщин; и никаких ночных обязанностей у камердинера, такая жизнь гораздо предпочтительней. Как правило, я не имею дела с евреями, мистер Бантер, и, разумеется, я понимаю, что вы можете находить преимущества в том, что служите в титулованном семействе, хотя в наши дни на это уже не так обращают внимание, но я вам скажу, что сэра Рубена, несмотря на то что он всего достиг собственным трудом, никто не сможет назвать вульгарным, а уж миледи вообще знатного происхождения. Мисс Форд, так ее звали в девичестве. Она из хэмпширских Фордов. И оба они очень деликатные люди.

– Совершенно с вами согласен, мистер Грейвз. Его светлость и я никогда не симпатизировали ограниченным людям… да, конечно, моя дорогая, это отпечаток подошвы. Этот кусок линолеума вырезан из-под умывальника. Хороший еврей может быть хорошим человеком, вот что я всегда говорю. А что касается постоянного распорядка дня и деликатных манер, то этому можно лишь позавидовать. Наверное, у сэра Рубена очень простые вкусы? Я имею в виду – для такого богатого человека.

– Да, очень простые, – вклинилась кухарка. – Блюда, которые я готовлю, когда они едят одни, только с мисс Рейчел… знаете… если бы они не приглашали к обеду гостей, для которых накрывается роскошный стол, я бы растеряла свой талант и забыла все, чему меня учили. Понимаете, мистер Бантер?

Бантер добавил к своей коллекции ручку от зонта и стал с помощью горничной прикреплять простыню к окну.

– Замечательно, – сказал он. – Теперь, если вы позволите мне застелить стол этим одеялом, а другое повесить на вешалку для полотенец или на что-нибудь в этом роде, чтобы создать фон… Вы очень добры, миссис Пемминг… Ах, как бы мне хотелось, чтобы его светлости никогда ничего не требовалось по ночам. Сколько раз я сидел до трех-четырех часов и снова вставал рано утром, чтобы разбудить его и нестись с ним на другой конец страны, изображая Уотсона при Шерлоке Холмсе. А уж сколько грязи остается после этого на его одежде и обуви!

– Как это обидно, мистер Бантер, – сочувственно сказала миссис Пемминг. – Я бы даже сказала, недостойно. Полицейская работа – неподходящее занятие для джентльмена, не говоря уж о лорде.

– К тому же это добавляет столько хлопот, – подхватил Бантер, ради благого дела великодушно жертвуя репутацией своего работодателя и собственными чувствами, – ботинки зашвырнуты в угол, одежда валяется на полу…

– Люди, родившиеся с серебряной ложкой во рту, часто ведут себя именно так, – сказал мистер Грейвз. – А вот сэр Рубен, он неизменно придерживается хороших старомодных манер. Одежда всегда аккуратно сложена, ботинки выставлены в гардеробную, чтобы слуга забрал их утром. Это облегчает работу.

– Однако он забыл все это сделать позапрошлой ночью.

– Не все. Одежду не сложил, да, а туфли выставил. Сэр Рубен всегда думает о других. Ах, как я надеюсь, что с ним ничего не случилось.

– Да, бедный джентльмен, – подхватила кухарка. – А что до сплетен, будто он исподтишка сделал что-то, чего не до́лжно, так я в это нипочем не поверю, мистер Бантер, даже если бы пришлось жистью своей поклясться.

– О, – сказал Бантер, приспосабливая свои дуговые лампы и подсоединяя их к ближайшей розетке. – Далеко не все из нас могут так отозваться о тех, кто нам платит.

– Пять футов десять дюймов, – сказал лорд Питер, – и ни дюймом больше. – Он с сомнением осмотрел вмятину на постели и измерил ее снова своим vade mecum джентльмена-скаута. Паркер записывал параметры в свой аккуратный блокнот.

– Полагаю, – сказал он, – что мужчина ростом в шесть футов два дюйма мог оставить вмятину длиной в пять футов десять дюймов, если лежал, свернувшись калачиком.

– Паркер, в вас есть шотландская кровь? – с досадой поинтересовался его коллега.

– Насколько мне известно, нет, – ответил Паркер. – А что?

– А то, что из всех осторожных, мелочных, неблагодарных и хладнокровных малых, каких я знал, вы – самый осторожный, мелочный, неблагодарный и хладнокровный. Я тут иссушаю свои мозги, чтобы внести по-настоящему сенсационный эпизод в ваше унылое и сомнительное полицейское расследование, а вы не выказываете ни малейшего энтузиазма.

– Я просто считаю, что не следует торопиться с выводами.

– Торопиться? Да вы не доползли даже до того, чтобы строить предположения, не говоря уж о выводах. Не удивлюсь, если вы, поймав кошку с головой, перепачканной сливками, сочтете вероятным, что сливочник был пуст, когда кошка в него залезла.

– Но такое действительно вероятно, не так ли?

– Да идите вы к черту, – выругался лорд Питер. Он ввинтил в глазницу монокль и склонился над подушкой, тяжело сопя носом. – Вот! Дайте мне пинцет, – сказал он наконец. – Господи, да не дуйте вы так – прямо как кит, выбрасывающий фонтан. – Он взял пинцетом с подушки что-то почти невидимое.

– Что это? – спросил Паркер.

– Волосок, – мрачно ответил Уимзи, и его взгляд сделался еще тяжелее. – Пойдемте осмотрим шляпы Леви. И позовите того парня с кладбищенской фамилией^[30], пожалуйста.

Явившись на звонок, мистер Грейвз обнаружил, что лорд Питер Уимзи сидит на корточках на полу гардеробной перед выложенными в ряд шляпами внутренностями вверх.

– А, вот и вы, – бодро приветствовал его аристократ. – А у нас тут, Грейвз, соревнование в отгадывании загадок – в некотором роде хет-трик^[31], если воспользоваться спортивной метафорой. Вот девять шляп, в том числе три цилиндра. Вы подтверждаете, что все эти шляпы принадлежат сэру Рубену Леви? Да? Отлично. У меня есть три попытки, чтобы угадать, в какой шляпе он был тем вечером, когда исчез. Если угадаю правильно, я выиграл. Если нет – победа за вами. Поняли? Готовы? Начали. Кстати, я думаю, что вы знаете ответ.

– Верно ли я понял? Ваша светлость спрашивает, в какой шляпе был сэр Рубен, когда уходил в понедельник вечером?

– Нет, вы ничего не поняли, – ответил лорд Питер. – Я прошу, если вы это знаете, не говорить мне, я должен догадаться сам.

– Да, я знаю, ваша светлость, – укоризненно сказал мистер Грейвз.

– Итак, – начал лорд Питер. – Если он обедал в «Ритце», на нем должен был быть цилиндр. Перед нами три цилиндра. У меня три попытки, чтобы найти нужный, так? Но это не слишком азартно. Я беру одну попытку. На нем был вот этот. – Он указал на цилиндр, лежавший ближе к окну. – Правильно, Грейвз? Я завоевал приз?

– Да, милорд, это тот самый цилиндр, – равнодушно ответил мистер Грейвз.

– Благодарю, – сказал лорд Питер, – это все, что я хотел узнать. Попросите Бантера подняться сюда, пожалуйста.

Мистер Бантер явился с расстроенным видом, его обычно гладко зачесанные волосы были взъерошены – он только что вылез из-под накидки фотоаппарата.

– А, Бантер, вы здесь, – сказал лорд Питер, – посмотрите сюда.

– Я здесь, милорд, – ответил Бантер с уважительным укором, – но, если позволите заметить, милорд, мне следовало быть внизу, где полно молодых женщин, которым не терпится пощупать улики.

– Прошу вас великодушно простить меня, – сказал лорд Питер, – но я уже безнадежно поссорился с мистером Паркером, сбил с толку достойного Грейвза, а мне нужно знать, какие отпечатки вы нашли. Я не успокоюсь, пока не узнаю, так что не будьте ко мне слишком строги, Бантер.

– Ваша светлость понимает, что я их еще не сфотографировал, но не буду отрицать, что они представляют интерес, милорд. На маленькой книжке, лежавшей на ночном столике, имеется только один набор отпечатков. На большом пальце правой руки есть небольшой шрам, что очень полезно для опознания. На щетке для волос, милорд, тоже комплект отпечатков только одного, того же самого человека. На зонтике, стакане для зубных щеток и на ботинках – по два комплекта: тот, что со шрамом, который, как я предполагаю, принадлежит сэру Рубену, милорд, и поверх него другой, смазанный, который, если ваша светлость позволит мне высказать предположение, может оказаться – или не оказаться – уже известным нам следом рук в резиновых перчатках. Я смогу сказать точней, когда напечатаю фотографии, чтобы отпечатки можно было измерить, милорд. А вот линолеум из-под умывальника оказался настоящей удачей, милорд. Помимо отпечатков ботинок сэра Рубена, на которые указал ваша светлость, там имеется след босой мужской ноги намного меньшего размера – я бы сказал, чуть-чуть больше десяти дюймов.

Лицо лорда Питера озарилось едва ли не религиозным восторгом.

– Оплошность, – выдохнул он, – маленькая оплошность, но он не должен был позволять ее себе. Когда линолеум мыли в последний раз, Бантер?

– В понедельник утром, милорд. Его мыла горничная и не забыла упомянуть об этом. Единственная ее реплика за все время нашего общения, но чрезвычайно полезная. Остальная прислуга… – На его лице отразилось пренебрежение.

– Ну, что я говорил, Паркер? Пять футов десять дюймов и ни дюймом больше. Щеткой для волос он воспользоваться не решился, а вот цилиндр надел. Прекрасно. Но он вынужден был рискнуть: джентльмен не может поздно вечером возвращаться домой под дождем без головного убора. Итак, Паркер, что вы думаете? Два комплекта отпечатков пальцев на всем, кроме книги и щетки для волос, два комплекта отпечатков ног на линолеуме и два вида волос в цилиндре!

Он поднес цилиндр к свету и пинцетом извлек из него улику.

– Подумайте, Паркер: не прикасаться к щетке для волос, но забыть про головной убор; все время помнить об отпечатках пальцев – и сделать один неосторожный шаг на предательском линолеуме. Вот они, видите? Черный волос и каштановый. Черные волосы в котелке и панаме, а во вчерашнем цилиндре – черные и каштановые. И чтобы уж точно убедиться, что мы на верном пути, один маленький каштановый волосок на подушке – вот на этой подушке, Паркер, которая лежала не на своем месте. Я сейчас распла́чусь от радости.

– Вы хотите сказать… – медленно произнес детектив.

– Я хочу сказать, – перебил его лорд Питер, – что прошлой ночью кухарка видела на крыльце вовсе не сэра Рубена. Это был другой человек, возможно, дюйма на два ниже ростом, который явился сюда в одежде Леви и открыл дверь его ключом. О, это смелый и хитрый дьявол, Паркер. Он надел не только ботинки Леви, но и всю его одежду вплоть до белья. Он ни разу не снял резиновых перчаток и сделал все, чтобы убедить нас, что прошлую ночь Леви проспал здесь. Он рискнул – и выиграл. Он поднялся наверх, разделся, даже умылся и почистил зубы, хотя не воспользовался щеткой для волос, опасаясь оставить в ней свои волосы. О том, что делает Леви с одеждой и обувью, ему пришлось догадываться, одна догадка оказалась правильной, другая – нет. Постель должна была выглядеть так, будто в ней спали, поэтому он надел пижаму жертвы и лег в нее. Потом, вероятно в самый глухой час ночи, между двумя и тремя часами, он встал, надел собственную одежду, которую принес с собой в сумке, и беззвучно спустился по лестнице. Если бы кто-нибудь проснулся – ему был бы конец, но это человек не робкого десятка, и он рискнул, зная, что, как правило, в это время люди спят крепко, – и никто действительно не проснулся. Он открыл входную дверь, которую, войдя в дом, не закрыл на засов, прислушался, нет ли поблизости случайного прохожего или полицейского патруля, выскользнул на улицу, тихо закрыл за собой дверь, запер ее на ключ и быстро ушел в туфлях на резиновой подошве – он из тех преступников, которые не расстаются с обувью на резиновом ходу. Через несколько минут он был уже на углу Гайд-парка, а дальше… – Помолчав, он добавил: – Он проделал все это и сорвал куш, что бы там ни стояло на кону. Либо сэр Рубен был тайно похищен ради какого-то глупого розыгрыша, либо человек с каштановыми волосами взял на душу грех его убийства.

– Бог мой! – воскликнул детектив. – Вы слишком драматизируете.

Лорд Питер устало провел рукой по волосам и чрезвычайно взволнованно пробормотал: