Она внимательно слушала человека по ту сторону аппарата, прикрыв, к неудовольствию матери, трубку рукой.

– Это друг Марио, – прошептала она ей и повернулась к ней спиной.

На самом же деле, это был Артуро, ее жених, которого она скрывала от родителей. Он звонил ей из пансиона, где квартировал.

Тереса слушала, не говоря ни слова. Затем поблагодарила говорившего и повесила трубку.

– Что стряслось, доченька? – спросила мать молящим голосом. – Что-то с Марио?

– Звонил Артуро Эрральде.

– А… Этот… – презрительный жест матери ранил Тересу. – Что ему нужно? Зачем звонит?

– Сказал, что в центре города горит много церквей и монастырей. Что на улицах стреляют. Что нам лучше не выходить из дома.

– С чего бы мне слушать всяких бездельников?

Тереса не ответила. Не хотела заводиться.

Внезапно, словно осознав, что сказала ей дочь, донья Брихида испуганно прижала руки ко рту.

– Боже мой, твой отец… твой брат… Где же они?

– Мама, не переживай за Марио, он поехал в Эль-Пардо, а беспорядки в центре.

В семействе Сифуэнтес помимо непосредственно супругов дона Эусебио и доньи Брихиды было еще пятеро детей: двадцатидвухлетний Марио, доучивавшийся на юридическом факультете Центрального университета Мадрида, двадцатилетняя бунтарка Тереса, восемнадцатилетние близнецы Карлос и Хуан, готовившиеся выпуститься из школы имени Сервантеса, чтобы впоследствии пойти по стопам отца и изучать медицину, и самая младшая из всех, пятнадцатилетняя Росарио, которую все звали Чарито. Дочка внешне походила на мать, была светлоглаза и светловолоса и крутила родителями, как ей вздумается. Отец, державший себя холодно и отстраненно со всеми членами семьи, не чаял в ней души с самого детства и вконец разбаловал, потакая всем ее капризам. Чарито целыми днями напролет торчала дома, критикуя всех подряд и цепляясь к братьям.

Донья Брихида Мартин Карамильо была единственной дочерью известного доктора Мартина, погибшего больше десяти лет назад в автокатастрофе. После его смерти управление обширным имуществом семьи перешло к супруге и оставалось в ее руках до самого конца. Осиротев, донья Брихида, будучи единственной наследницей, стала хозяйкой огромного состояния. Она никогда никому не говорила о своем возрасте, но ей было ближе к пятидесяти, чем к сорока. С тех пор как дети подросли, дом напоминал пансион, куда кто-то все время приходит и откуда кто-то все время уходит и каждый делает все, что ему заблагорассудится. Право решающего голоса принадлежало дону Эусебио, который, впрочем, использовал его только в крайних случаях, предпочитая винить супругу во всех неудобствах, связанных с повседневным бытом. Она же срывала свою досаду на двух единственных женщинах, полностью зависевших от нее: кухарке Петрите и служанке Хоакине. И только нужда заставляла их сносить, ворча сквозь зубы, заносчивое и деспотичное поведение хозяйки.

Семья жила на широкую ногу за счет хорошего жалования дона Эусебио, работавшего акушером в больнице Принсеса, сдачи в аренду нескольких квартир и мансард в центре города и процентов по банковским счетам. Квартира в доме под номером 25 на улице Хенераль-Мартинес-Кампос, в которой жила семья, когда-то принадлежала родителям доньи Брихиды. Места в квартире было много, но перегруженность неуместным декором делала ее темной и мрачной. Вдоль широкого коридора выстроились семь просторных спален, гостиная, кабинет-библиотека, огромная кухня и крошечная каморка, в которой спали Петра и Хоакина. Кроме того, в доме были один туалет, совмещенный с ванной, и два отдельных туалета. Очень высокие потолки были украшены сложной лепниной, вдоль стен стояли дорогие и вместе с тем бесполезные безделушки и роскошная мебель.

Каждый год семья переезжала на лето в Сантандер, увозя с собой служанку и кухарку. Август Сифуэнтесы проводили в доме, некогда принадлежавшем, как и все их имущество, родителям доньи Брихиды. В то лето 1936 года они планировали уехать 25 июля: дон Эусебио смог сдвинуть свой отпуск на неделю. Донья Брихида уже начала готовить все к переезду, но в это воскресенье ее маленький мирок вдруг зашатался и наполнился пугающей неопределенностью.

Раздался резкий дверной звонок. Мать с дочерью переглянулись.

– Кто бы это мог быть?

Донья Брихида понимала, что это не муж, он всегда открывал дверь своим ключом, и не Марио – по той же самой причине. Обе женщины напряженно прислушивались к шагам Хоакины, которая пошла открывать. В дверь снова настойчиво позвонили. Служанка, шаркая тапками, привычно крикнула: «Иду-иду». Затем повисла напряженная тишина, потом послышались перепуганные возгласы:

– Святые Мария и Иосиф! Сеньора… Сеньора, бога ради, идите скорее сюда! Сеньора!

Крики Хоакины звенели и рассыпались в голове доньи Брихиды, пока она бежала по коридору вслед за более проворной Тересой. Выскочив в прихожую, Тереса резко остановилась, и донья Брихида врезалась в дочь. Обе женщины ошеломленно смотрели, как навстречу им ковыляет дон Эусебио, придерживаемый за руку переполошившейся Хоакиной.

– Папа, – пробормотала Тереса, – что с тобой случилось?

Вид у дона Эусебио был жалкий и неопрятный. На лице запеклись пятна крови, нос распух, на правой скуле зияла рана. Рубашки не было, штаны, лишенные подтяжек, съехали вниз, на ногах остались только рваные шерстяные носки. И все было щедро заляпано грязью.

Дон Эусебио на мгновение поднял глаза, но тут же опустил их: ему было стыдно, что он предстал перед ними в таком виде.

Тереса подошла к нему и взяла за вторую руку, но он с видом оскорбленного достоинства освободился от поддерживавших его женщин. Донья Брихида, пораженная тем, что муж вернулся в таком состоянии, медленно подошла к нему и замерла напротив.

– Эусебио, что… что с тобой произошло?

Он молча посмотрел на нее и, не в силах сдерживаться, разрыдался, нервно и раздраженно всхлипывая и стыдясь своего плача. Она с опаской взяла его за руку.

– Дочка, звони Исидро Мартинесу…

– Нет, нет, – вполголоса, прихрамывая, сказал дон Эусебио, – не нужно Исидро, позвони Луису де ла Торре, его номер в списке у меня на столе.

На шум вышли близнецы, а за ними – Чарито, расплакавшаяся при виде отца. Тереса, снова взяв отца под руку после того, как он немного ослабил бдительность, отправила брата Хуана звонить врачу.

– Хоакина, – велела донья Брихида, – приготовь горячую ванну и скажи Петре, чтобы сварила бульон.

Пока служанка выполняла ее распоряжения, донья Брихида вместе с Тересой отвели отца в спальню и начали снимать с него грязную одежду.

– Где Марио? – спросил отец, заметив его отсутствие.

Донья Брихида сняла с него рубашку и раздраженно швырнула ее на пол.

– Сегодня утром он поехал в Эль-Пардо со своими друзьями и до сих пор не вернулся. Конечно, меня же никто не слушает.

Тереса укоризненно посмотрела на мать. Момент для упреков был выбран неподходящий.

Она видела, что отсутствие Марио обеспокоило отца.

– Я позвоню его друзьям, – сказала она, чтобы успокоить его. – Может, их родные что-то знают.

Выходя, Тереса столкнулась в дверях спальни с Хуаном.

– Дон Луис сказал, что сейчас приедет, – сообщил тот.

Чарито продолжала подвывать. Донья Брихида обернулась к детям.

– Так, давайте-ка все по своим комнатам. Здесь больше смотреть не на что.

Все трое вышли, через какое-то время Тереса вернулась обратно с озабоченным выражением на лице.

– Ну что там? – язвительно спросила мать, видя, что дочь не собирается говорить.

– Ничего, мама, они тоже ничего не знают и волнуются, как и мы. Кроме того, мать Фиделя сказала, что на улице Вентура-Родригес творится черт знает что и слышны выстрелы, много выстрелов. Она очень напугана.

Тереса поймала взгляд дона Эусебио и увидела в его глазах проблеск страха. У нее заныло в животе. Она никогда еще не видела отца таким напуганным, как тем вечером. Мать, бормоча сквозь зубы что-то о пропаже старшего сына, повела мужа в ванную.

Тереса ввела в родительскую спальню Луиса де ла Торре.

– Папа, дон Луис приехал.

– Луис, проходи.

Де ла Торре подошел к кровати, на которую после расслабляющей ванны уложили дона Эусебио. Его лицо и тело хранили свидетельства ужасов заточения, выпавших на его долю.

– Кто тебя так отделал?

И приступил к осмотру ран, начав с лица.

– По-моему, мне сломали нос и одно или два ребра. Запястье тоже болит, но на перелом не похоже.

Де ла Торре ощупал запястье.

– Скорее всего, вывих. Дай-ка я посмотрю твой нос… – нагнулся и осторожно прикоснулся к его лицу. – Не сломан, но удар был хорош… Что за звери тебя так отделали?

Донья Брихида и Тереса стояли с другой стороны кровати, ожидая результатов осмотра и желая узнать, что же произошло. Несмотря на настойчивые расспросы жены, дон Эусебио не дал ей никаких объяснений. С его губ срывались лишь стоны, проклятья да ругательства, вызывавшие у нее истовое желание перекреститься.

– Вскоре после того, как мы с вами распрощались, я вышел из «Рица» и увидел, что около моей машины расположилась в ожидании группа молодчиков, из тех, что сейчас патрулируют улицы. Они ударили меня чем-то по лицу, а потом заперли в камере. Не спрашивай меня, где, не имею об этом ни малейшего понятия. Какой-то дом в окрестностях Легаспи, скорее всего, один из народных домов, в которых засели эти вконец распоясавшиеся коммунисты.

– Это были коммунисты?

– А что, между ними и всеми остальными есть какая-то разница? Все одно, отбросы…

Он дернулся от боли, когда Луис попытался продезинфицировать рану на щеке.

– Потерпи, Эусебио. Порез глубокий, его нужно обработать, – на какое-то время де ла Торре умолк, занятый раной, но потом продолжил: – Разница есть, и большая. Хуже всех, насколько я понимаю, анархисты.

– А я тебе говорю, все они одинаковы, сукины дети, бездельники и бродяги, вот они кто, все без исключения.

И он снова дернулся от боли.

– Расслабься, я уже заканчиваю. Крепко тебе врезали, считай, раскроили все лицо.

– Ублюдки… – последовала новая вереница яростных ругательств и оскорблений, заставившая донью Брихиду перекреститься. – Я потерял сознание. А когда пришел в себя, то увидел, что очутился в пустой вонючей каморке. Меня держали там несколько часов без питья и еды…

Помогая мужу снять штаны, донья Брихида увидела, что он обмочился, но комментировать этого, разумеется, не стала.

– А почему тебя задержали, ты знаешь?

– Никто мне ничего так и не сказал. Но это точно были не штурмовики и не Гражданская гвардия. Просто какие-то вооруженные варвары.

– Как тебе удалось выбраться оттуда?

– Судя по всему, они выяснили, что я действительно врач, и сказали, что я могу отправляться домой и ждать там дальнейших указаний, – он повысил голос и отчаянно махнул рукой. – Дескать, они позаботятся поставить меня на службу Республике. Меня выкинули на улицу и отпустили у входа в метро, дав несколько сентимо на билет, – он понизил голос почти до неразличимого шепота, и донья Брихида вся обратилась в слух. – Ты и представить себе не можешь, какой стыд я пережил, возвращаясь домой, Луис, представить себе не можешь…

Его глаза налились слезами, но он сдержался, гордо поднял голову и засопел.

– У меня отобрали машину, одежду, украли часы и деньги.

Донья Брихида вздрогнула и прижала руку ко рту.

– Боже правый, и часы…

Никто не обратил на нее внимания. А дело было в том, что часы, которые ее муж носил в жилетном кармане, принадлежали ее деду, а после него – ее отцу. Утрата семейной реликвии отозвалась болью в ее душе.

– Что ж, Эусебио, так сегодня обстоят дела. Радуйся, что остался жив. Сейчас тебе нужно отдохнуть и забыть об этом неприятном эпизоде.

– Как только я смогу двигаться, я подам заявление на эту нахальную шайку.