Андрес растерянно остановился. Затем обернулся и посмотрел на обидчика. Он хорошо знал его, хотя они почти никогда не общались. Меринос был человек грубый, часто вел себя как кретин и обожал потрепать нервы любому, кто думал не так, как он. Он обожал хвастать тем, что входил в ряды так называемой красной гвардии, и бахвалился участием в беспорядках в Астурии. Никто в городке не мог подтвердить его россказни, поскольку он был там один. Но все же Мериноса побаивались и предпочитали не становиться у него на пути. К тому же в последние месяцы он стал одним из тех, кто возглавил захват чужих земель, всегда сопровождавшийся стычками и насилием. Его даже исключили из союза обездоленных крестьян «Ла-Мостоленья», члены которого совместно возделывали общинные земли Сото. За всю свою жизнь Андрес едва перемолвился с Мериносом парой слов. Но случай, произошедший перед февральскими выборами, превратил их в злейших врагов. В конце января перед голосованием в сельском клубе проходил митинг Народного фронта^[7]. На нем присутствовали депутаты и важные левые политики всех мастей. Само мероприятие прошло без проблем, а когда оно закончилось, организовался небольшой праздник, вино на котором текло рекой. А вечером накануне Фуэнсисла, жена брата Андреса Клементе, начала рожать. Ночь была очень длинной, утром следующего дня повивальная бабка Эладия была вынуждена позвать дона Онорио, потому что думала, что потеряет и мать, и ребенка. Спустя много напряженных, бессонных и мучительных часов Фуэнсисла родила прекрасного здорового мальчика весом почти четыре килограмма. Измученные, но счастливые братья зашли на праздник, шум которого было слышно из дома, чтобы отметить появление третьего ребенка Клементе, его первого мальчика. Отец сиял. Клементе и Андрес смешались с толпой, праздновавшей окончание митинга. И все шло хорошо, пока Меринос не попрекнул их тем, что они не участвовали в этом политическом событии. Клементе с улыбкой ответил, что у него были дела поважнее, и сообщил о своем отцовстве. Мериносу же это показалось недостаточно уважительной причиной, и вместо того, чтобы поздравить отца, как это делали все, он обложил последними словами и Фуэнсислу, и новорожденного малыша. Андрес успел отреагировать, прежде чем его брат, оскорбленный незаслуженным хамством, набросился на обидчика. Встав между двумя мужчинами, он велел Мериносу убираться и оставить их в покое. Но тот не двинулся с места и назвал братьев фашистскими свиньями. Разъяренный Андрес толкнул его в грудь, и завязалась драка. Обмениваясь ударами и толчками, Андрес услышал, как кто-то крикнул, что Меринос достал нож. Андресу удалось уйти от удара, но железное лезвие вонзилось ему в ладонь. Этот случай наделал много шуму. Гражданская гвардия арестовала Мериноса и на месяц отправила его в тюрьму. Рука зажила быстро, рана была неглубокой. А вот первая встреча с Мериносом после того, как тот вышел на свободу, оказалась куда опасней. Тот предупредил Андреса, чтобы он ходил осторожно и почаще оглядывался. С тех пор Андрес старался избегать этого парня.

Мерседес потянула мужа за руку, чтобы увести от Мериноса. Она прекрасно знала истинную причину его неприязни к Андресу, и дело здесь было не только в том, что ее мужу принадлежал клочок земли, кормивший его и позволявший зависеть только от погоды, но и в неприятном инциденте, когда Меринос со свойственными ему наглостью и хамством потребовал от нее стать его невестой, притом что все уже знали, что она выходит замуж. Меринос не простил отказа ни ей, ни Андресу (которому не стали говорить о произошедшем, чтобы избежать еще больших неприятностей). Так посоветовала дочери донья Николаса, которая хорошо знала, на что способны мужчины, когда кто-то посягает на то, что они считают своей собственностью.

– Андрес, пойдем.

– Хреновы буржуи, зажравшиеся свиньи, чертовы латифундисты – вот вы кто!

Напряжение между мужчинами возрастало, Мерседес с отчаянием почувствовала, как муж пытается освободить руку, чтобы сцепиться с обидчиком, и ухватила его еще сильнее.

– Пойдем, не обращай внимания. Чтобы обидеть, мало хотеть, надо уметь.

Андрес позволил жене увести себя, и они отправились вниз от Прадильо. День располагал к прогулке. Немного спустя они столкнулись со священником доном Эрнесто Песесом.

Мерседес остановила его.

– Дон Эрнесто, вы не знаете, что происходит?

Священник выглядел встревоженным. Поглядев сначала на мужа с женой, он повернулся к толпе, скопившейся на площади.

– Я… я не знаю наверняка, Мерседес. Говорят, что армия подняла мятеж и что правительство обратилось с призывом ко всем членам профсоюзов и партий вступать в ополчение через соответствующие отделения и народные дома. Все может закончиться взрывом в любой момент. Не знаю, где и когда, но рванет точно… – он сокрушенно перекрестился. – Да поможет нам Бог!

– Все настолько плохо? – спросил Андрес.

– Одному Богу ведомо, куда все это зайдет, – священник еще раз тревожно глянул на толпу и повернулся к супругам. – Простите, мне нужно идти, я немного спешу.

Извинившись, он быстро, только что не украдкой, благословил их и поспешно удалился.

За свою недолгую прогулку Андрес и Мерседес не перемолвились ни словом. Только смотрели, как односельчане торопливо снуют туда-сюда. Напряженная и взволнованная атмосфера совсем не походила на обычное воскресное утро.

По прошествии пятнадцати минут они вернулись за фотографиями.

– Иди домой, я загляну в народный дом и попробую разузнать получше, что происходит.

– Нет, я пойду с тобой, – твердо сказала Мерседес.

Андрес повернулся к ней, посмотрел на фотографию, и лицо его расплылось в улыбке.

– Ты получилась очень красивой.

– Не говори глупостей, вышло ужасно. Ты только посмотри на лицо и на то, какая я толстая.

Андрес положил ладонь ей на живот.

– Сильно пинается?

– Без остановки, – она опустила глаза и улыбнулась. – Мне нравится его ощущать. Еще бы не тошнило по утрам.

– Дон Онорио сказал, что это пройдет.

– Надеюсь, потому что, если так будет при каждой беременности, я больше детей рожать не буду.

Андрес нежно погладил ее по лицу.

– У нас будет не меньше шести.

– Ну конечно, это же не тебя тошнит, не ты растолстеешь, как бочка, и не тебе рожать их в муках…

Он прижал палец к ее губам и оборвал протесты.

– Я всегда буду рядом с тобой и обо всем позабочусь.

– Ладно, но только это будет девочка, и я назову ее Прадос.

Андрес горделиво распрямился и улыбнулся с высокомерием павлина.

– Это будет мальчик, крепкий, как скала, сама увидишь, и мы назовем его Мануэлем в честь моего отца. А потом уже рожай столько девочек, сколько тебе вздумается.

Он отдал ей конверт с обеими фотографиями.

– Ступай, покажи их матери. Ей понравится. Я скоро приду.

– Андрес, не делай глупостей.

– Не буду, обещаю. Иди домой.

Мерседес вернулась домой. Ее мать, сидя на кушетке у окна, разговаривала с доньей Элоисой, женой доктора. В этом не было ничего странного, обе женщины, несмотря на то, что одна была служанкой, а вторая – сеньорой, дружили, как сестры. Они были одного возраста, выросли вместе и жили дверь в дверь. Николаса еще ребенком научилась читать, писать и считать благодаря тому, что Элоиса упросила родителей, чтобы она ходила с ней в школу, что освободило девочку от работы в поле и походов на реку для стирки. Когда глаза Мерседес привыкли к мягкому полумраку комнаты, она увидела озабоченное выражение на их лицах.

– Доброе утро, донья Элоиса, – она положила конверт с фотографиями на стол, не отрывая взгляда от двух женщин. – Что-то случилось?

– Элоиса говорит, что армия в Марокко подняла мятеж.

– Да, я знаю. На Прадильо столпотворение и, насколько я поняла, в народном доме – тоже.

– А где Андрес? – спросила мать, увидев, что зять не вернулся.

– Остался там послушать, что люди говорят.

– Положение очень серьезное, – сказала донья Элоиса. – Онорио связался с моим братом Кресенсио, он работает в газете. По его словам, в Мадриде очень неспокойно, правительство национализировало все газеты. Онорио думает, что они не хотят, чтобы кто-то рассказывал правду о происходящем.

– Будем надеяться, что скоро все разрешится.

– Ох, не знаю. Ситуация накалялась слишком давно. Вспомни, что произошло за последние месяцы с мэрией, с Сото, как захватили земли и скот герцогини Тамамес. И ведь ни Гражданская гвардия, ни мэр ничего не сделали, чтобы вернуть все на свои места. Захватчики творят что хотят, как будто свое добро делят, – она на мгновение замолкла, резким жестом выразив свое несогласие. – Так просто не могло продолжаться вечно.

– Надо признать, что люди очень нуждаются, а богачи при этом сильно перегибают палку… – сеньора Николаса устало скривилась и махнула рукой. – Они предпочитают оставить земли невозделанными, но не давать нам работы.

– В твоих словах есть доля правды, но вламываться вот так в частные владения другого человека, да еще и абсолютно безнаказанно, мне это кажется неприемлемым.

Тяжелая тишина окутала трех женщин. Мерседес осталась стоять напротив кушетки. И тут Николаса заметила конверт, взяла его в руки и достала фотографии. На ее лице появилась довольная улыбка.

– Как ты хорошо получилась, дочка! А здесь, с Андресом… Какая чудесная фотография!

Пока они разглядывали фотографии, тяжелые мысли о будущем на время развеялись в прохладном воздухе дома, отгородившегося толстыми глиняными стенами от уличной жары и палящего солнца июльского воскресенья.

Отправив Мерседес домой, Андрес повернул на улицу Антонио-Эрнандес, чтобы посмотреть, как обстоят дела в народном доме, где среди прочего квартировала «Ла-Мостоленья». На перекрестке с улицей Кристо он столкнулся со школьной учительницей Амандой Франкос.

– Какие новости? – спросила она.

– Как раз иду разузнать чего-нибудь. На Прадильо все гудит.

– Если ты не против, я составлю тебе компанию. Тоже хочу выяснить, что происходит.

Андрес ничего не сказал. Засунув руки в карманы, он продолжил путь в неловкой тишине. Учительница попыталась разрядить обстановку.

– Как дела у Мерседес?

– Все еще сильно тошнит по утрам. Но в остальном все хорошо.

– Похоже, что у вас будет мальчик. Посмотрим.

– Дай бог, чтобы все было, как вы говорите, донья Аманда. Если мой первенец окажется мальчиком, я буду счастлив, как никогда в жизни.

– Не называй меня доньей, Андрес. Мне это не нравится, да и не по чину.

– Я не могу называть вас по-другому, донья Аманда. Вы же учительница, понимаете.

Аманда Франкос устало вздохнула. Она понимала, что проиграла этот бой против него и большинства мужчин и многих женщин села. Они не только называли ее доньей, но и отгораживались от нее глухой стеной, исчезавшей, только когда речь заходила о школьных делах и о детях.

– А Фуэнсисла? Она сказала, что у малышки Марии жар.

– Брат что-то говорил об этом, но я не особо слушал.

– Попозже зайду ее проведать. Бедняжка, да еще и малыш без конца кричит.

– Ваша правда, у него славные легкие.

Она знала, что момент для того, чтобы задать вопрос, крутившийся у нее в голове долгие месяцы, был неподходящим, но это был первый раз после свадьбы Андреса и Мерседес, когда они оказались наедине, и ей не хотелось упускать такую возможность.

– Когда Мерседес родит, ты позволишь ей вернуться ко мне на занятия?

Андрес хмуро посмотрел на нее.

– Вы думаете, что дети растут сами по себе, как скотина?

– Нет, конечно, но это всего лишь пара часов в неделю, и твоя теща…

– Донья Аманда, – оборвал он ее, раздраженный разговором, – Мерседес знает все, что ей нужно знать, ей не нужно ничему учиться, чтобы заботиться обо мне и о наших детях. Я не хочу, чтобы вы забивали ей голову всякой чепухой. Женщине следует заниматься женскими делами. Чем больше она читает, тем глупее становится.

– Андрес, это несправедливо…

– При всем моем уважении, вам следует заниматься своим делом – учить детей. И пусть остальное идет, как идет.

Она сглотнула слюну и умолкла. Ей не хотелось устраивать полемику из страха осложнить жизнь Мерседес. В конце концов, та хоть и тайком, но читала книги, которые одалживала ей учительница.