От порывов ветра дождь падал косыми струями, когда Роуз подъехала к дорожке у своего дома, а остановившись, испугалась. Лютер подпирал собой дверь гаража. Она выключила зажигание и фары, вышла, все время поглядывая, что он собирается делать. Подошла к боковой двери, он следовал за ней на несколько шагов позади.

– Роуз, – позвал он, – можно попросить тебя кой о чем?

– О чем ты хотел попросить?

– Можешь одолжить мне четвертак?

– Наверно, могу. А зачем?

– Хочу позвонить Бетти и сказать, что не хотел ее обидеть. Хочу попросить ее вернуться домой.

– Можешь позвонить от меня.

– Не, я лучше в город пойду. Я уже и так мокрый.

Она достала четвертак из сумочки и дала ему, он поблагодарил и сказал, что вернет, затем направился в сторону Мэйн-стрит. Она смотрела, как он миновал фонарь на углу, большая темная фигура, шлепающая по сверкающим лужам дождливой ночью, черные волосы прилипли к голове – он направлялся к будке общественного телефона за углом.

9

Как-то в субботу после завтрака, помыв посуду, он вышел из дома безо всякой мысли или идеи, куда идти, и ясным прохладным утром побрел по улице, прошел пустой участок и дома, где в молчании и одиночестве жили старые вдовы. Дена и Эмма играли возле своего крыльца: у них был новый велосипед, купленный на деньги, которые прислал их отец с Аляски. Дена уже умела на нем ездить, а Эмма только училась. Сейчас Дена ехала на велосипеде по тротуару, остановилась перед Ди-Джеем, опустив ногу, но оставшись на сиденье. Ее сестренка подбежала к ним.

– Хочешь прокатиться? – спросила она его.

– Нет.

– Почему? Не умеешь?

– Не умею.

– Ты научишься, – сказала Дена. – Взгляни на меня, уже катаюсь.

– Я ничего в этом не смыслю.

– Ты раньше не пробовал?

– У меня нет велосипеда, – ответил он.

– Почему? – спросила Эмма.

– Не купил.

– У тебя что, денег нету?

– Тише, Эмма.

– Но он сказал…

– Не обращай внимания, – сказала Дена. – Хочешь прокатиться на нашем?

– Он девчачий. Я должен учиться на том, что для мальчиков.

– Так хочешь или нет?

Она слезла и подтолкнула к нему руль, он взглянул на нее, взялся за резиновую ручку и перешагнул через низкую раму. Когда он попробовал толкнуть велосипед вперед, педаль крутанулась и ударила его по ноге сзади.

– Как ездить? – спросил он.

– Встань на педаль, чтобы ехать. Наступи на нее.

Велосипед покатился вперед, задрожал и остановился.

– Еще раз.

Он проехал чуть дальше.

– Поставь другую ногу на вторую педаль.

Он еще проехал вперед, но велосипед вилял, и он поставил обе ноги на землю.

– Ты должен крутить педали. Не останавливайся.

Он проехал до конца квартала по тротуару, а девочки шли рядом, пока он не въехал в куст и не грохнулся. Встал, поставил велосипед прямо.

– Как останавливаться?

Дена поставила ногу на педаль.

– Вот так, – сказала она.

– А ручного тормоза нет?

– Нет. Только педали.

Он снова уселся, выехал с подъездной дорожки на улицу и проехался, мерно крутя педали, пока девочки бежали рядом. Велосипед то и дело приостанавливался и вилял, и разок он их чуть не сбил. Они кричали в восторге, их лица порозовели, как цветы, и он укатил прочь. Дена кричала:

– Попробуй остановиться, попробуй остановиться!

Он встал на педалях и внезапно дал по тормозам, а затем опустил ноги, чтобы не упасть. Они подбежали к нему.

– Ведь просто, – сказала Дена. – Правда?

– Да.

Он катался туда-сюда по улице, поворачивал, подъезжал к ним, снял одну руку с руля, чтобы помахать им, но быстро вернул ее на руль, проехал мимо и еще раз вернулся, но на этот раз двигался слишком быстро, направил велосипед на сестричек посреди улицы, больно врезался в старшую, и они упали, растянувшись на тротуаре, а сверху их еще придавил велосипед. Ди-Джей содрал кожу на локте и коленке, а девочка ушибла бедро и грудь. Она тихонько плакала, потирая бок. Мальчика замутило. Кровь капала с его руки, а штаны на коленке порвались. Он поднялся, еще чувствуя головокружение, снял с нее велосипед, взял ее за руку и помог подняться.

– Прости, – сказал он. – Ты цела? Извини меня.

Она взглянула на него, скрестила руки на ушибленной груди.

– Почему ты не тормозил? Забыл как?

– Нет.

– Такое не забудешь.

– Я лучше пойду домой, – сказал он.

Рассмотрел свой локоть:

– Мне нужно смыть кровь.

– Мама тебе поможет. Идем в дом.

– У тебя на ботинках кровь, – заметила Эмма.

Он посмотрел вниз.

– Вижу, – сказал он.

Кровавые пятна виднелись на носках ботинок и шнурках.

– Пусть мама тебе поможет, – предложила Дена.

Они укатили велосипед с улицы и оставили лежать на лужайке. Еще не успели подойти к дому, как вышла Мэри Уэллс и встала в дверях. Она видела из окна, что они идут в дом, и почему-то ее глаза были красными. Она пригласила их внутрь.

В доме она попросила мальчика прикрыть локоть ладонью, чтобы не испачкать ковер, провела его в ванную. Девочки пошли следом и смотрели, как он держит руку над раковиной, а мать смывает с нее кровь и та капает в раковину, пока мама бережно омывает руку, касаясь ссадины кончиками пальцев, убирает грязь. Когда локоть промыли, кровь выступила на ссадине мелкими красными каплями. Мэри сказала ему прижать к больному месту тряпочку, поставить ногу на туалетное сиденье, задрала его штанину и проверила коленку – та тоже кровоточила. Кровь затекала в носок. Она промыла колено другой тряпочкой. Девочки смотрели через ее плечо с серьезными и сосредоточенными, удивленными лицами. И пока их мать заботилась о нем, ее глаза внезапно наполнились слезами – они полились по ее щекам к подбородку. Ди-Джей и девочки изумленно уставились на нее, испугались, оттого что перед ними плачет взрослый человек.

– Все хорошо, – сказал Ди-Джей. – Не так уж и больно.

– Дело не в этом, – ответила она. – Я думала о другом.

– Мама? – позвала ее Дена.

Та продолжила омывать его коленку, выдавила мазь-антисептик из тюбика, наложила повязку, а затем проделала то же с локтем. И все время она вытирала слезы тыльной стороной ладони.

– Мама. Что не так?

– Не мешай мне, – ответила она.

– А на меня ты взглянешь?

– Зачем? Ты ушиблась?

– Да.

– Где?

– Здесь. И здесь.

Мать повернулась к Ди-Джею и Эмме.

– Вы двое выходите отсюда. Ну-ка, – обратилась она к Дене, – дай взглянуть.

Ди-Джей и младшая сестренка вышли в гостиную и встали у пианино, возле окна, из которого лился свет. Малышка заглянула ему в лицо, задрав голову, будто ожидала от него каких-то действий.

– Что с ней такое? – спросил он. – Почему она так плачет?

– Из-за папы.

– В смысле?

– Он позвонил вчера ночью, и она с тех пор плачет. Он сказал, что не вернется домой.

– Почему?

– Я не знаю почему.

– Он не сказал?

– Я не знаю.

Мэри Уэллс с Деной вышли из ванной.

– Дети, идите теперь на улицу, – приказала она.

– Я не хочу, – возразила малышка.

– Почему это?

– Хочу остаться с тобой.

– Ладно. Но вы двое уходите. Я не очень хорошо себя чувствую, – призналась она.

И принялась снова плакать. Они следили за ней искоса.

– Уходите, – повторила она. – Пожалуйста.

– Я тоже хочу остаться, – попросила Дена.

– Нет. Мне одной хватит. Уходите уже. Вы с Ди-Джеем поиграйте снаружи.

Снаружи они закатили велосипед за угол дома в задний двор, встали в саду, глядя в переулок.

– Давай пойдем куда-нибудь, – предложила Дена.

– Я не хочу в центр. Не хочу сейчас ни с кем встречаться.

– Нам необязательно с кем-то встречаться, – возразила она.

Они пошли вдоль улочки по колее, проторенной шинами в сорняках, которые, как низкая изгородь, пробивались сквозь гравий посреди дороги, миновали задние дворы старых вдов, пустой участок возле дома его дедушки, пустой участок с другого бока. Перешли через улицу и двинулись по переулку другого квартала. Слева стоял старый деревянный голубой дом с задним двором, заросшим сиренью и шелковицами. Старый черный «десото» скрывался под одной из шелковиц, его светло-зеленые окна были разбиты мальчишками, стрелявшими в него из пневматики. Все шины сдулись. Ближе к переулку стоял маленький некрашеный сарай.

Они заглянули в его окошко: стекла старые, в разводах, покрытые грязью и коричневой паутиной. Рассмотрели только старую газонокосилку да садовый культиватор. Когда они подняли железную задвижку, дверь со скрипом открылась, и они вошли внутрь, отводя руками длинные нити паутины. В сарае было темно и прохладно, земляной пол почернел от разлитого масла. Вдоль задней стены висела полка. Под ней стояла белая шина. Еще там были плетеные корзины с проволочными ручками, сложенные одна в другую, ржавая ручная пила и плотницкий молоток с обломанными зубьями. Под окном лежал дохлый воробей, иссохший в пыль на земляном полу, невесомый. Дети оглядели все, покрутили в руках инструменты, положили их обратно туда, где в пыли оставались их очертания.

– Мы могли бы устроить здесь что-нибудь, – предложила Дена.

Он взглянул на нее.

– В этом домике.

– Здесь грязно. И темно.

– Можем прибраться, – сказала она.

Он снова посмотрел на нее: она казалась темной, расплывчатой в тонком луче света, падавшем от окна. Он не видел ее глаз. Она опустила лицо. Держала что-то в руках, но он не мог разобрать, что именно.

– Могли бы принести сюда разные вещи, – продолжала она.

– Например?

– Не знаю, – ответила она. – Ты не обязан, если не хочешь.

Она смотрела вниз, на свои руки, в которых вертела что-то.

– Может, и хочу, – отозвался он.

Это была красная банка из-под кофе. Он видел это теперь, и Дена вертела ее, пытаясь заглянуть внутрь. В призрачном свете он изучал ее мягкое непознаваемое девичье лицо.

– Ты меня не слышала? – спросил он.

– Что?

– Я сказал, может, и хочу.

– Я тебя слышала, – откликнулась она.

Часть вторая

10

У нее была тетя, которая жила за городом к востоку от Холта, и еще дядя, который жил в городе: Хойт Рэйнс, брат матери.

Ветреным днем в начале октября, когда они вернулись домой из «Дакуоллза», дядя ждал их на крыльце передвижного дома. Лицо он скрывал под козырьком черной бейсболки с лиловой окантовкой.

Это был высокий худощавый мужчина с такими же темными прямыми волосами, как у Бетти, с такими же светло-голубыми глазами. Он работал в городе и за городом на стройках и на обрезке деревьев, а в летние месяцы присоединялся к сборщикам урожая, которые начинали жать пшеницу в Техасе, а заканчивали в Канаде. Он почти никогда не задерживался на одной работе дольше сезона. Работал сколько-то, но потом его по той или иной причине увольняли или ему надоедало и он уходил сам. Оставшись без работы, он жил в съемных комнатах в южной части Холта, проедал последнюю зарплату, пока деньги не заканчивались. Последние пять-шесть месяцев он доил коров на молочной ферме к северу от Холта, и для него это было почти геройство – как ему удавалось удержаться. Тем не менее – и это уже было больше на него похоже – где-то раз в три недели он приходил на дойку в шесть или семь утра, как ему самому было удобнее, приходил поздно и с похмелья, с остекленевшим взглядом, пах дешевым виски, который пил в баре накануне, и в таком одурманенном состоянии доил коров дорогой голштинской породы, вытирал им сочившееся молоком вымя влажной тряпкой, неловко, второпях цеплял на них доильную установку, и в последний раз не обошлось: две недели назад Хойт подоил больную корову в общий резервуар, и управляющий был вынужден вылить оттуда все молоко во избежание штрафа. Тысяча четыреста галлонов свежего молока пришлось спустить в дренаж. Управляющий уволил Хойта на месте: приказал идти домой, сказал, чтобы горе-работник не смел возвращаться на ферму, видеть он больше не желает это ничтожество.

– Черт подери, – возмутился Хойт, – а как же моя зарплата? Вы еще должны мне за эту неделю.