Что-то притягивало моё внимание в этом человеке. Хм, вроде обычная борода, запыленное и чумазое лицо, ногти со стойким мазутным маникюром. Однако я внезапно понял, что испытываю ненависть к этому человеку. Потому что знаю об этом подлеце всё, и… Черт, да почему он вот так спокойно сидит тут, и хлебает чай? Его же убить надо, прямо здесь и прямо сейчас!

Меня почти трясло от ненависти к незнакомцу. Я даже не мог припомнить, чтобы когда-то испытывал столь сильное чувство… Разве только когда заявился к нам в дом тот холёный полковник, чтобы рассказать якобы «правду» о моём отце.

– Дрёма, чего это с тобой? – бородатый начальник удивился, когда я, пошатываясь от качки в помещении, молча прошёл к столу.

Я, по-прежнему не отвечая плюхнулся на табурет, не отрывая глаз от удивлённого чаёвника. Чёткая мысль буквально клеймом горела в моём мозгу: «Это враг!»

Глава 2. Проект "Квантум"

Возможно, у среднестатистического человека психика и не выдержала бы всего этого. Еще бы, прыгать в чужие тела, занимая место хозяина, а затем ещё и умирать, если придётся. Чтобы после вновь возродиться в очередной чужой оболочке.

Только моя жизнь сильно выбивалась из нормы, особенно в плане психологической устойчивости. Да что там выбивалась, её можно было назвать затяжной проверкой на прочность. Судьба подарила мне два… нет, наверное, даже три удара, когда моё сознание, еще в подростковом возрасте, буквально умирало, рождая на свет совсем другую личность. Ну или моя пресловутая душа отращивала очередной слой толстой непроницаемой шкуры, под которой скрывалась от жестокого мира.

Для начала всё же разрешите представитья – Максим Фёдорович Кирков.

Сын потомственного военного, а потому мне особо не пришлось выбирать, по какой стезе проляжет моя судьба. Наверное не сложно догадаться, что после школы я оказался в кадетском корпусе.

Отец. Им гордился неимоверно, он был для меня примером… Настоящий мужчина, герой, любящий муж и отец. Настолько идеальный, насколько может позволить себе военный, для которого долг и служба – превыше всего.

Всё было хорошо, пока судьба не решила нанести свой первый удар, и я угодил в аварию. Неудачное стечение обстоятельств, и вот меня на несколько месяцев приковало к постели. С большой вероятностью, что так может продлиться навсегда.

Меня спасло мое упрямство и жажда оправдать надежды отца. Даже врачи после говорили, что меня поставили на ноги мои упрямство и сила воли. Да, я смог снова двигаться, пусть и не как раньше. Далеко не как раньше…

Второй удар судьба преподнесла, когда мой отец погиб под руинами Парижа, в масштабном сражении нашего сухопутного крейсера, сошедшегося сразу с несколькими американскими броненосцами. Это было страшно, и я до сих пор чувствую ту бездонную бездну боли и отчаяния, которая открылась в моей душе тогда. Пусть она и притупилась, но не ушла окончательно.

Именно в тот день я наконец-то пошёл… Нет, меня не сломило страшное известие. Потому что хорошо знал, чего хотел бы мой отец. И это чувство поддержало меня, дало толчок к началу трудного пути, который я не выбирал.

Третий удар прилетел спустя несколько недель после второго, в виде полковника, присланного из министерства. Мне сразу не понравилось его лицо, когда тот появился на пороге нашего дома. Он сильно отличался от других военных, которые видели в нас своих, которые даже своими скупыми уставными улыбками пытались нас утешить.

Этот не пытался. Он с ходу, даже не подыскивая осторожных слов, прочёл сухой отчёт о проделанном расследовании. Отчёт, в котором говорилось, что наш отец… мой отец! Капитан второго ранга Фёдор Евгеньевич Кирков, всю жизнь верно служивший России и души не чаявший в своей службе…

Помнится, мама даже шутила на этот счёт, что он свой мундир гладит ласковее, чем её. Эх.

Так вот, командир сознательно повёл тяжёлый и невероятно ценный крейсер под шквальный огонь противника. Так же сознательно отключил щиты, дроновую защиту, и вышел из зоны прикрытия наших орудий.

Полковник предупредил, что сведения исключительно секретные, составляют государственную тайну, и разглашение оных будет караться законом. Для всех, официально, Фёдор Евгеньевич Кирков будет числиться без вести пропавшим. А по неофициальной версии он предположительно дезертировал.

Страшнее в этом всём было то, что командир лишался званий, а его семья, то есть мы, всех полагающихся выплат, пособий, и как итог – средств на существование.

Надо ли говорить, как это было тяжело для меня. Так и не до конца поборовший последствия аварии, укравшей у меня шанс стать таким же, как отец, я в тот момент едва не потерял главный жизненный ориентир. Лишь одно удержало меня от срыва – вера в отца и в то, что он не мог совершить подобного предательства.

Мама, переживающая не меньше меня, сильно сдала после страшной новости, а сестра вообще заболела. Я как мог перебивался редкими заработками – хромоногий инвалид с нарушенной координацией мало где мог пригодиться. А на льготных работах, предлагаемых государством, я едва смог бы прокормить только себя.

Судьба, к счастью, про меня не забыла. Вот только мне до сих пор было неясно, то ли она решила меня вытащить из той задницы, в которой я оказался за последние годы… То ли судьба просто схватила меня за ворот, чтобы как следует размахнуться и нанести новый удар.

Вскоре старый папин друг, Никита Сергеевич Кожемятин, принёс нам газету с обведённым в ней объявлением. Генерал, виновато пряча глаза от матери из-за того, что не заходил более двух лет, показал мне:

– Максим, посмотри. Я не просто так принёс, и больше сказать не могу.

Объявление было таким же сухим, как и военные сводки: «Большое денежное вознаграждение за участие в эксперименте. Уральский НИИ ЭП ищет добровольцев. Полное страхование жизни и здоровья, в случае смерти пожизненные выплаты семье.»

– Ни за что! – такие были слова матери, разорвавшей газету.

Мои доводы, что нужны деньги на операцию сестре, были разбиты криком, что «этим обманщикам верить нельзя!» Да, Уральский НИИ электрических проявлений курировался Оборонным Министерством, и у матери были причины не верить им.

– Лишь опять обманут! Скажут, что ты пропал… Сбежал! Предал!

Тот наш спор закончился мамиными слезами. Наверное, потому что она уже видела, что я про себя всё решил. «Максим, у тебя мои глаза, а вот взгляд папин», – она часто так говорила.

Именно поэтому я вскоре оказался перед воротами «Уральского НИИ электрических проявлений и их влияния на мозговую активность человека». И, как ни странно, там меня встретил сам генерал Кожемятин, словно ждал.

– Я рад, что ты пришёл, Максим, – поприветствовал он меня, и попытался выдавить из себя жалкую улыбку.

История с моим отцом разделила друзей на два лагеря. На тех, кто поверил в официальную версию и на тех, кто знал немного больше. Среди последних лишь несколько человек остались нашими друзьями, а большинство отвернулись, не желая сотрудничать с предателями.

Никита Сергеевич выбрал путь просто исчезнуть из нашей жизни… чтобы вот так вот объявиться спустя два с лишним года и заявить:

– Максим, сначала тебе надо подписать все бумаги, потом ты узнаешь гораздо больше… – тут он поперхнулся, – И об отце тоже.

– Мой отец не… – начал было я, но генерал вдруг похлопал меня по плечу:

– Знаю, Максим. Знаю. Твой отец ни в чем не виновен. И как же ты на него похож!

Я был не просто ошарашен. Меня оглушило так, словно я приложился ухом к стволу крейсерского орудия.

Вот это вот «знаю, не виновен», наверное, было самым желанным, что я мечтал услышать последние два года. Чтобы моя старая жизнь, где отец был героем и примером для подражания, вернулась хотя бы так… Вернулась во взглядах друзей и сослуживцев командира Киркова.

Дальше я как во сне подписал все бумаги. Мне кажется, я был готов дать согласие разобрать меня по клеточке на атомы, причём без анестезии, лишь бы снова услышать это самое «не виновен».

Меня водили по кабинетам, где лаборанты и профессора в белых халатах, с частично безумными взглядами измеряли все мои параметры. Наверное, замерили даже те, о которых я и не подозревал.

Было, конечно, неприятное ощущение, что я превратился в подопытного кролика. Именно кролика, потому что мои уши и вправду отросли до неимоверных размеров, пока я вслушивался в разговоры учёных и сопровождающего меня генерала.

– Сын Киркова? Того самого? А знаете, Никита Сергеевич, это и вправду может сработать, хотя мы даже и не смотрели с этой стороны, – оживлённо бормотал глава лаборатории, профессор Горячев, – Но наследственность может оказаться очень важна!

Довольно быстро я понял, что тут практически все знают о моём отце. Правда, в их разговорах часто мелькали такие понятия, как «кроты» и «поражённые».

– А почему хромота? А откуда… А как давно… – профессор кивал, слушая мои ответы, – Долго лежали в коме? Ого! И начали ходить? Удивительно.

Они с любопытством рассматривали мои шрамы и, не отрываясь, наблюдали, как подрагивают мои руки, когда я пытался выполнить их задания на мелкую моторику. Потом просили повторить всё то же самое, но при этом облепляли датчиками, и таращились в зелёные пузатые мониторы, что-то живо обсуждая между собой. В такие моменты я чувствовал себя уже не кроликом, а мартышкой, которую научили фокусам.

– Никита Сергеевич, вы гений! – вдруг воскликнул профессор, наблюдая за неровной линией на экране, показывающей какую-то мою активность.

В этот момент я не делал практически ничего, а должен был лишь рассматривать предложенные кляксы. Возникающие ассоциации даже не надо было озвучивать, лаборанты сами видели что-то на экранах, жарко споря между собой.

– Ну, что ещё? – недовольно спросил генерал.

– Мы ведь и не задумывались над этим, – профессор буквально подпрыгивал на стуле, тыча ручкой то в экран, то в датчик на моём виске, – Повреждения мозга… у него была нарушена координация, но тело смогло срастить… и даже нарастить новые нервные окончания! Он буквально заново учился ходить, при этом некоторые сигналы у него перепутались.

О, да, я это помнил. Когда по привычке пытаешься стиснуть пальцы, а реагирует почему-то нога. Было трудно, но мне удалось свыкнуться с этим.

– При чём тут это?

– Никита Сергеевич, – вдруг сказал я, – Вы обещали рассказать о моём отце.

– Я не обещал, – парировал тот.

– Как? – профессор оживился, – А вы, молодой человек, ничего не знаете?

Я покачал головой. Учёный тут же обернулся на Никиту Сергеевича, и тот лишь отмахнулся.

– Бумаги он подписал.

Первые мои ощущения, когда я узнал правду, даже сложно объяснить. Обрадовался, или наоборот, разозлился – «какую гадость о моём отце они придумали на этот раз?!»

Но я… вся наша семья даже не могла предположить, насколько горькой может оказаться истина.

В наш век гонки между снарядом и бронёй, между энерго-оружием и энерго же защитой, когда фронты остановились уже на много лет по одной линии, победить сможет тот, кто создаст что-то новое.

И, кажется, американцы создали такое оружие…

– Кроты, – серьёзно сказал профессор.

– Что? – не поверил я, – Кроты?

Мой разум, конечно же, уже рисовал огромные машины, проламывающие горные породы в сотнях метрах под землёй. Правда, в чём их новизна и опасность, я не представлял. Это же была тупиковая ветвь развития техники, которая закончилась, так и не начавшись толком.

– При нынешнем развитии сейсмографов… – начал было я.

Профессор Горячев рассмеялся.

– Да не эти кроты, – он постучал по датчику на моей голове, – Вот эти! Вот тут!

Как мне пояснили, в моего отца прямо посреди сражения проник чужой разум. И не просто чужой, а вражеский… Который и заставил моего отца направить боевую машину туда, где её легко уничтожили.

Фёдор Евгеньевич Кирков не был первым «поражённым», но в то же время он был первым с таким высоким званием. До этого «кротов» замечали лишь среди младшего персонала.