Сестра Плаутилла Нелли: настоятельница монастыря Святой Екатерины Сиенской, художница, идейная последовательница монаха Джироламо Савонаролы (1452–1498).

Сестра Екатерина де Риччи: настоятельница монастыря Прато, убежденная сторонница Савонаролы, была в дружеских отношениях с настоятельницей, упомянутой выше, позировала ей.

Сестра Петронилла Нелли: сестра Плаутиллы.

Бенвенуто Челлини: ювелир, скульптор и авантюрист, автор бронзового Персея, установленного рядом с Давидом Микеланджело на площади Синьории во Флоренции.

Малатеста ди Малатести: паж герцога Флорентийского.

Марко Моро: работник, краскотер Понтормо.

Эрколе д’Эсте: герцог Феррары, отец Альфонсо д’Эсте, чья недобрая слава вдохновила Роберта Браунинга на создание знаменитого стихотворения «Моя последняя герцогиня».

Джованни Баттиста Скицци: регент Миланского герцогства.

Павел IV: папа римский с 1555 года, выходец из знатной неаполитанской семьи Карафа, прежде возглавлял римскую инквизицию. Заклятый враг протестантов, евреев, художников и книгоиздания, автор Индекса запрещенных книг. Союзник Франции в противостоянии с Испанией. Его непомерный непотизм помог возвышению его племянников: герцога Палиано и его брата, кардинала Карло Карафы, двух негодяев, о которых, может быть, я расскажу в другой раз.

Якопо Понтормо: живописец.

Мне подсказывают, что следует упомянуть и тех, кто, не будучи ни автором, ни адресатом нижеследующих писем, все же в них появляется. На мой взгляд, это неуважительно по отношению к читателям, которым и без того хватает ума – они не дети, чтобы водить их за руку. Можно подумать, что когда я сам все это читал, у меня был список персонажей! Ну да ладно. Назовем некоторых: Баккьякка, пожилой художник, занимался росписью мебели и оформлением интерьеров; Пьер Франческо Риччо, наставник Козимо, а затем его секретарь и мажордом, впоследствии был освобожден от своих обязанностей и в 1553 году помещен в лечебницу из-за умственного расстройства; Бенедетто Варки, некогда сторонник республики, ставший историком режима, зачинатель paragone ^[6], знаменитой дискуссии об иерархии искусств, был для Козимо примерно тем же, кем Анджело Полициано – для Лоренцо Великолепного. И довольно. Пора открывать занавес, место и время действия – Флоренция, 1557 год.

1. Мария Медичи – Екатерине Медичи, королеве Франции

Флоренция, 7 января 1557

Узнай мой отец, что я вам пишу, он бы меня убил. Но как отказать в невинной просьбе ее величеству? Пусть он мой отец, но разве же вы мне не тетя? Что мне до ваших распрей, вашего Строцци и всей этой политики? Сказать по правде, вы даже не представляете, как я была рада вашему письму. Подумать только! Королева Франции нижайше просит поведать ей о событиях в ее родном городе, предлагая взамен свою дружбу. Могло ли Провидение сделать подарок лучше одинокой душе, бедняжке Марии, чье окружение сплошь дети и служанки? Младшие братья только и знают, что играть в принцев, а малолетние сестры клянутся не выходить замуж, ибо нет для них на свете достойной партии, – будь то хоть императорский сын, – зато я замечаю, как в холодных стенах нашего старинного дворца матушка о чем-то сговаривается с отцом, но мне при этом – ни слова, так что можно даже не сомневаться: свадьба готовится для меня. С кем? Об этом никто до сих пор не счел нужным мне сообщить. Впрочем, я уже злоупотребляю нашей дружбой: довольно обо мне!

Вообразите, дорогая тетушка, что во Флоренции разыгралась чудовищная драма. Вы, верно, помните живописца по имени Понтормо: говорят, среди всех творцов, коих обильно плодит наше отечество, его называли одним из самых видных еще в ту пору, когда вы не успели отправиться из Италии во Францию, где вас ждал королевский жребий. Представьте себе, он был найден мертвым в главной капелле базилики Сан-Лоренцо, прямо на месте работ, которые вел там с незапамятных времен – одиннадцать лет! Говорят, будто он сам лишил себя жизни, ибо остался недоволен результатом. Мне случалось видеть этого Понтормо у его друга Бронзино: с виду он походил на полоумного старика – такие вечно что-то бормочут себе под нос. Но все равно: печальная история.

К счастью, не все наши новости столь трагичны, хотя другие, полагаю, вас ничуть не удивят: уж вам-то известно, что из года в год подготовка к карнавалу начинается все раньше и раньше, поэтому наши площади уже во власти строителей, занятых возведением подмостков, а швеи в домах хлопочут над своим рукоделием. Вы, должно быть, сочтете меня глупой, если я признаюсь, что люблю Флоренцию, когда она облачается в праздничный наряд, но так и есть! Мне радостно это бурление, да и нет у меня иных развлечений, кроме как позировать Бронзино для очередного портрета, коих не счесть: отец поручил ему изобразить всех членов семьи, как живых, так и мертвых. Часами сидеть неподвижно – судите сами, насколько это весело.

Сын герцога Феррары Альфонсо д’Эсте, с которым вы могли видеться во Франции, поскольку мне сказали, что он сражался во Фландрии на стороне вашего супруга короля Генриха, на этой неделе прибыл засвидетельствовать почтение моему отцу, и тот непременно хочет меня с ним познакомить. Говорят, он мрачная личность – час от часу не легче! А вот и матушка меня зовет. Новая подруга горячо целует вам руки. Письмо ваше я сожгла, как вы того пожелали, и последую вашим указаниям, чтобы мое послание дошло до вас в строжайшей секретности. Как жаль, что вы не в ладах с моим отцом! Но уверена, размолвка будет недолгой, скоро вы приедете навестить родных и наконец вновь увидите красоты Флоренции. Кто знает, вдруг Бронзино выполнит и ваш портрет?

2. Джорджо Вазари – Микеланджело Буонарроти

Флоренция, 2 января 1557

Любезный мой маэстро, на сей раз пишу вам не по просьбе герцога, дабы умолять о возвращении во Флоренцию. Увы, иной повод заставил меня потревожить течение ваших римских будней, полных, как мне известно, достойных восхищения трудов, но и многочисленных препон, с коими ежедневно сталкивается ваше искусство, особенно после избрания нового верховного понтифика, который, по-видимому, мало расположен ценить красоты древности и наших дней, в отличие от его предшественников.

Помните, как пятнадцать лет назад я всегда приходил к вам за наставлением? В своей доброте вы тогда делились со мной советами, благодаря им я вернулся к изучению архитектуры, еще более методичному и плодотворному: без вас, верно, мне бы этого не удалось. Методичность нужна мне и теперь, но совсем в другом. Герцог решил почтить меня доверием, поручив миссию столь же деликатную, сколь необычную.

Якопо Понтормо, чей талант вы восхваляли, когда он был еще подававшим надежды ребенком, нынче не стало. Он был найден мертвым в капелле базилики Сан-Лоренцо, возле своих знаменитых фресок, кои до той поры скрывал от посторонних глаз за деревянными щитами. Сама эта новость побудила меня взяться за перо, ведь должен же кто-то сообщить вам о случившемся несчастье. Между тем обстоятельства смерти живописца вполне оправдывают мое новое к вам послание.

В самом деле, тело нашли с резцом, воткнутым прямо в сердце из-под ребер, так что сразу изложить версию происшествия оказалось сложным. Потому герцог повелел мне пролить свет на этот прискорбный случай, тем более что неясностей здесь хватает, о чем оставляю вам составить мнение самостоятельно: на теле Якопо, помимо смертельной раны от резца, были следы сильнейшего удара по голове, нанесенного молотом, найденным на полу капеллы среди других инструментов. Несчастный лежал на спине возле фрески на сюжет Всемирного потопа, фрагмент которой, судя по следам свежей краски, он переписал перед смертью, рискуя при этом оставить зримую границу. Вы не хуже меня знаете, что в работе Якопо был столь же нетороплив, сколь требователен к себе и без конца что-то переписывал, но эта правка на небольшом участке стены, где неизбежно должен был остаться след, разделяющий надвое изображенную фигуру, не могла меня не удивить. Зная его, я бы предположил, что он скорее переписал бы весь элемент, будучи недоволен хоть малой частью целого.

Этим, однако, странности не ограничиваются. Когда обнаружилось тело, в дом Якопо на виа Лаура тоже пришли: жил он в помещении, напоминавшем чердак, куда можно было попасть по лестнице. Там же, в мастерской, среди уймы рисунков, эскизов и моделей, было найдено полотно, которое вам хорошо известно, ведь вы сами некогда выполнили его эскиз: вы наверняка вспомните «Венеру и Купидона», пользовавшуюся таким успехом, что ее копии стали появляться по всей Европе – быть может, вы знаете, что мне самому выпала честь выполнить несколько версий, они ни в коей мере не сравнятся с работами Понтормо, но все же имеют счастье нравиться другим, ибо все созданное по вашим рисункам непременно хранит след вашего божественного гения. Было это до возвращения инквизиции, в те кажущиеся ныне далекими времена, когда кардинал Карафа еще не стал Павлом IV, а обнаженная натура не успела впасть в немилость и, напротив, на нее был особый спрос. Сегодня, разумеется, никому бы и в голову не пришло написать такую вещь, но вам известно, каким сумасбродством отличался наш славный Якопо. Впрочем, не это привлекло наше внимание, ведь если не принимать в расчет те четыре года, когда сердцами непритязательной публики овладел монах Джироламо Савонарола, можно сказать, что мы, флорентийцы, способны разглядеть красоту человеческого тела, не усматривая в нем дьявольское непотребство. Кстати, на представшем нашим глазам полотне не было драпировки, которую Понтормо ранее дописал, чтобы прикрыть бедра богини. Но еще больше удивило нас, – тут я даже затрудняюсь подобрать правильные слова, дабы не оскорбить чьи-либо чувства, и уж тем более представителей семейства его светлости, – что вместо лица Венеры Якопо изобразил черты старшей дочери герцога, синьорины Марии Медичи.

Как видите, дело может оказаться весьма неприятным, а потому герцог решил доверить его человеку верному, повелев одновременно пустить слух, будто несчастный Якопо положил конец своим дням, исполнившись крайнего собой недовольства. Тем не менее все это никак не рассеивает окружающую меня завесу тумана, и потому, чтобы распутать хитроумный клубок, я позволю себе воззвать к вашей великой мудрости, зная, что она почти не уступает вашему таланту и сполна раскрывает ваш гений.

3. Микеланджело Буонарроти – Джорджо Вазари

Рим, 5 января 1557