Мессер Джорджо, дорогой мой друг, не могу передать, насколько я разбит: кажется, не вставал с постели целую вечность. Признаться, я и без того был подавлен всеми заботами, связанными со строительством собора Святого Петра, но смерть Якопо, можно сказать, нанесла последний удар, и я омыл слезами ваше письмо. Он был живописцем большого таланта, как по мне – одним из лучших не только в своем поколении (явившемся на свет между моим и вашим, ведь я уже на пороге смерти, а вы еще пребываете в расцвете лет), но и просто среди современников. Уж не знаю, в ту ли дверь вы постучались за помощью, чтобы найти виновного в этом преступлении, немыслимом в глазах Господа и мира: опасаюсь, что вы несколько переоцениваете глубину моей мудрости, ибо в Риме меня давно уже называют выжившим из ума стариком. И все же, дабы уважить вас и почтить память Понтормо, я готов помогать вам по мере сил. Быть может, и в самом деле взгляд, так сказать, в иной перспективе, то есть направленный на Флоренцию извне, принесет пользу в вашем дознании. Если браться за дело со строгостью и логичностью какого-нибудь Брунеллески или Альберти, то, чтобы найти виновного, следует прежде установить, подходил ли случай и какова причина преступления, или же сначала найти причину, а потом разобраться со случаем. Кто мог желать смерти несчастного Якопо? И кто, находясь с ним в тот вечер, нанес смертельный удар? Пишу эти строки, и мои глаза увлажняются слезами: так и вижу, как он лежит в луже крови, с пронзенным сердцем, поверженный одним из тех инструментов, которые для нас, художников, стали средством к существованию, убитый собственным резцом, сраженный собственным молотом – как если бы его предали самые верные друзья. Но что бесплодные излияния! Слезы мои – дань памяти нашему другу, но они не помогут нам найти убийцу. И вот первый вывод: виновник во Флоренции, среди вас.

Боюсь, мой добрый Джорджо, больше мне помочь нечем за неимением иных подробностей. Как-никак я лишь скромный скульптор, а из Рима базилику Сан-Лоренцо не видать. Станьте же ради Якопо моими очами и, прошу, держите меня в курсе дознания.

Только вы ничего не написали мне о его фресках. Как они вам? Говорят, герцог велел создать достойный ответ Сикстинской капелле. Поделитесь своими чувствами, милый Джорджо, вы же знаете, мне всегда дороги ваши суждения.

4. Джорджо Вазари – Микеланджело Буонарроти

Флоренция, 7 января 1557

Любезный маэстро, спешу вас обнадежить: вашу Сикстинскую капеллу капелла Понтормо не превзойдет. Как вы и просили, опишу увиденное: в верхней части капеллы, отделенные друг от друга – Сотворение Адама и Евы, Вкушение запретного плода, Изгнание из рая, Возделывание земли, Жертвоприношение Авеля, Смерть Каина, Благословение детей Ноя и постройка Ковчега. Далее, на одной из стен в пятнадцать локтей по высоте и ширине – Всемирный потоп с множеством мертвых тел и Ноем, который беседует с Богом. Возле Потопа и нашли несчастного Понтормо, именно на этой стене он переписал фрагмент целого, когда все остальное давно успело просохнуть. На другой стене он изобразил Воскресение из мертвых, где царит смятение, какое, собственно, и ждет нас всех в день конца света. Напротив алтаря по обеим сторонам – группы из обнаженных фигур, они выходят из-под земли и возносятся в небеса. Над окнами ангелы окружают Христа во славе, тот воскрешает умерших, чтобы предать их суду. Признаться, мне не понять, почему в ногах Христа Якопо поместил Бога Отца, создающего Адама и Еву. Удивляет также его нежелание разнообразить как лица, так и палитру; могу упрекнуть его еще и в том, что он вообще не принимает в расчет перспективу. Словом, прорисовка, колорит и живописное исполнение этих фигур вызывают такое уныние, что хоть я и называюсь художником, вынужден сообщить, что увиденное выше моего понимания. Хорошо бы вам взглянуть на это своими глазами, вы бы мне все объяснили, хотя сомневаюсь, что ваше суждение значительно отличалось бы от моего. В композиции, конечно, встречаются великолепно проработанные торсы, некоторые части тел, запястья и лодыжки, ведь Якопо не поленился выполнить глиняные модели, поражающие тщательностью проработки, но все это грешит недостатком цельности. Большинство торсов слишком велики, а руки и ноги слишком коротки. Головы напрочь лишены грациозности и той особой красоты, какие можно наблюдать в других его живописных работах. Как будто здесь выборочное внимание к деталям оборачивается небрежением к самым важным из них. В общем, в этой работе ему не удалось превзойти не то что божественного Микеланджело, но и самого себя, а это доказывает, что в попытке совершить насилие над природой мы лишаем себя достоинств, коими обязаны ее щедрости. Но разве Якопо не вправе ждать от нас снисхождения? И не склонны ли художники ошибаться, как все остальные люди? Остается вопрос, на который теперь не найти ответа, поскольку Якопо унес его с собой в могилу: почему перед смертью ему вздумалось переделать фрагмент Всемирного потопа? Кто скажет, о чем в глубине души ему грезилось?

Как бы то ни было, завершить фрески герцог в своей великой мудрости доверил Бронзино.

5. Микеланджело Буонарроти – Аньоло Бронзино

Рим, 9 января 1557

Мессер Аньоло, Вазари сообщил мне об ужасной драме, потрясшей Флоренцию и всех нас, ценителей искусства и красоты, драме, в которую вовлечен ваш наставник и друг, поверженный на том самом месте, с которым связаны его самые большие надежды, но еще – и об этом я слишком хорошо знаю по опыту, обретенному дорогой ценой, – величайшие из мук. В самом деле, что может быть ужаснее, чем писать фрески? Целый день проводишь, изогнув шею и запрокинув голову в десяти или пятнадцати футах над полом, и что есть сил водишь кистью, пока не высох грунт, ведь иначе придется все начинать сначала. Скажу честно, если бы мессер Вазари не изложил мне обстоятельства смерти Понтормо, исключающие двусмысленное толкование, я бы не удивился, когда бы узнал, что несчастный свел счеты с жизнью, ибо мысль эта и меня одолевает в иные вечера от отчаяния, когда шея и спина надорваны тяжкой работой, а оттого, что все время опущена голова, вырастает зоб, не говоря уже о разных интриганах и докучателях, гораздых распространять клевету и строить козни. Уж вы-то знаете, какие нападки и хулу без малого двадцать лет терпит мой Страшный суд, а Арети-но, этот сукин сын, да сжалится над ним Господь, даже сравнил его с борделем, устроенным в самой большой капелле христианского мира. Критики эти не то что не перевелись, их племя только ширится и крепнет. Настолько, что нынче папа Павел IV, поначалу замышлявший просто-напросто уничтожить мое произведение, поручил моему доброму другу мессеру Даниеле де Вольтерре одеть мои обнаженные фигуры, и пришлось бедняге выполнить эту недостойную задачу, так что в Риме его уже наградили прозвищем Штанописец. Вот до чего дошло. Далеки те времена, когда папы одаривали меня роскошью. Даже Павел III, которому мир обязан возвратом римской инквизиции, преподнес мне чистокровного арабского жеребца, утверждая, что на всем Востоке и Западе нет скакуна быстрее. Тогда все средства были хороши, чтобы удержать меня на службе. Многострадальное животное томится в конюшне, как я в своей берлоге.

Не сомневаюсь, что Якопо пришлось пройти через такие же унижения, ведь я не забыл недоброжелателей, завистников и разных клеветников, которых полно было во Флоренции, когда я оттуда уехал, и не вижу причин, чтобы они не оставили подражателей. А потому хочу услышать из ваших уст, как приняли фрески Понтормо, а главное, узнать ваше мнение о его работе, ведь притом, что нет причин не доверять сдержанному отзыву Вазари, я не перестану считать, что два мнения лучше одного, если исходят от людей здравомыслящих и прямодушных.

6. Аньоло Бронзино – Микеланджело Буонарроти

Флоренция, 11 января 1557

Вы не были во Флоренции двадцать три года, не так ли, дорогой маэстро? Хотя вас неоднократно требовал к себе его светлость герцог и, вторя ему, звали друзья. Быть может, новый повод заставит вас уступить, а значит, наш бедный Понтормо совершит то, что не удалось другим: клянусь вам, его фрески столь блистательны, что подобных после вашей Сикстинской капеллы никто не видел. Это зрелище великий Микеланджело должен созерцать самолично, ибо нет таких слов, чтобы его описать.

Не верьте мессеру Джорджо: он хоть и наделен вкусом, а честность его не вызывает сомнений, но он еще и придворный и умеет угодить своему господину. Вы как никто знаете, и ваше письмо тому залог, насколько нагота претит духу святости с тех пор, как Римская курия изволила возложить папскую тиару на голову великого инквизитора, этого Карафы, невосприимчивого к красоте искусства и полагающего всякое изображение обнаженного тела оскорблением Господа. Потрясающий Всемирный потоп имел несчастье не понравиться герцогине, чьи испанские вкусы едва ли сочетаются с подобным экстраординарным ви́дением: неповторимым замыслом и рукой Якопо явлена груда обнаженных тел, некоторые из них словно взбухли от долгого пребывания в воде. Изображено это так правдиво, что по городу разлетелся слух, будто вместо натурщиков Якопо использовал трупы утопленников, которые сам собирал по больницам. Разумеется, это россказни, сущий вымысел, но поразительное произведение Понтормо допускает подобное преувеличение: никогда еще утопленники не представали в столь живом облике, как на этих стенах.

Его светлость Козимо, не разделяя предрассудков герцогини касательно изображения плоти, не будучи ни Карафой, ни женщиной, ни испанцем, тем не менее с давних пор жаждет именоваться королем Тосканы, чтобы не зависеть от папы, который один только и может даровать ему этот титул. Потому он воздержался от каких-либо признаков одобрения, когда фрески показали узкому кругу избранных, ради которых герцог велел убрать щиты – ими Якопо прикрывал свои работы. Но я-то знаю, что как бы то ни было, росписи герцогу нравятся, и вот тому доказательство: он оказал мне честь, доверив их завершить, ибо знает, что как самый верный ученик Понтормо я его наследие не предам. Дай бог мне не подкачать, и тогда, завершив творение Якопо Понтормо, я с гордостью поставлю рядом с его именем свое собственное. Это станет отмщением, нашим общим, ибо нет сомнений, что убит он был из-за этих фресок, в духе новых времен, определенно мрачных и чуждых таким, как мы.

7. Сестра Екатерина де Риччи – сестре Плаутилле Нелли

Прато, монастырь Сан-Винченцо, 5 января 1557

Дорогая сестра, едва ли я смогу описать нескрываемую радость, какую принесла в наш монастырь весть о смерти содомита. В трапезной девочки ликовали и подбрасывали чепцы, вознося хвалу Господу нашему Иисусу Христу и напрочь забыв о сдержанности. (А ведь они еще не слышали о непристойных фресках в базилике Сан-Лоренцо.) Статус настоятельницы заставляет меня хранить самообладание в любых обстоятельствах, и я, естественно, не стала предаваться с ними веселью, но и корить их мне не хотелось, пусть и негоже радоваться чужой смерти. Накануне ночью мне было видение: козла с раздвоенным хвостом поразил белокурый ангел, и рассеченный пополам труп животного сбросили в воды Арно; у ангела было лицо святой Екатерины Сиенской, твоей и моей покровительницы. Господь карает злодеев и вознаграждает тех, кто ему служит, делая их орудием своей кары. Лишь очистившись от пороков, сможет Флоренция избежать гнева Всевышнего, а иначе сбудутся пророчества брата Джироламо Савонаролы и вернутся французы или нахлынут из Германии лютеране, или город разгромят силы Империи, как это некогда произошло в Риме, вновь вспыхнет чума, тысячи бедствий обрушатся на наши головы, и на этот раз некому будет нас спасти: брата Джироламо, храни Господь его душу, рядом не окажется. Я видела во сне армию, шедшую по равнине, ее вел князь с волчьей головой. Говорят, Понтормо был протестантом. Если бы рука, умело направляемая свыше, не привела его к Создателю, рано или поздно Священная инквизиция разоблачила бы его и сожгла. Сколько бы Рим ни оставался рассадником порока и греха, ныне им правит понтифик, который не намерен потворствовать ереси, и это уже хорошо, пусть даже в остальном Павел Четвертый ничуть не лучше Третьего, да и других своих предшественников в нашем столетии (за исключением Борджиа, превзошедшего их всех в гнусности). Потому отправить на тот свет живописца-содомита и протестанта, чье наказание если не в этой жизни, то в иной было неминуемым, не есть преступление. Напротив, это благое дело, и оно зачтется его исполнителю в час Страшного суда. Господь попросту не мог более терпеть подобное оскорбление и выбрал тебя – так же, как и меня, а прежде – брата Джироламо, чтобы спасти Флоренцию.

Ждем тебя в обители Сан-Винченцо с холстами и кистями, как повелось из месяца в месяц. Буду тебе позировать, а ты расскажешь нам все в мельчайших подробностях. Пока же, прости Господи, буду скрывать свое нетерпение. Хвала Ему, сестрица, и тебе тоже хвала.

8. Сестра Плаутилла Нелли – сестре Екатерине де Риччи

Флоренция, монастырь Святой Екатерины Сиенской.

6 января 1557

Ты ведь знаешь, сестра, что мою любовь к тебе превосходит лишь любовь в Господу нашему Иисусу Христу, с которым ты обручилась, будучи совсем юной. Однако при всем моем уважении и восхищении, прошу, больше так не откровенничай, когда пишешь, ибо попади это послание не в те руки, не миновать нам бед.