Киаран понимал.

– Таких, как я.

– Таких, как ты… – Мистер Махелона прикрыл глаза, будто не хотел видеть его, Киарана, лицо, и хмыкнул: – Ты хочешь меня разжалобить, что ли?

«Тебе может не повезти. Ох, детка… Люди бывают злыми, холодными, некоторые и вовсе не способны на эмоции».

Человек в джинсовке и с закинутыми на лоб солнцезащитными очками. Человек, громогласно говорящий: «Денёчка!» Человек, смотрящий на него добродушными глазами. Человек, смотрящий на него безразличными глазами. Человек, способный раздавить его голову голыми руками.

Человек с низким голосом, звучным, как у актера озвучки.

Человек, которого Киаран ненавидел.

«Тебе может не повезти. Ох, детка…»

– Я не хочу умирать.

Признание вырвалось против воли. Слетело с языка, как секрет, неаккуратно выпущенный наружу. Киаран не успел себя остановить и ненавидел, насколько жалобно это прозвучало. Ненавидел, что так и не смог убедить себя, что ему плевать.

Он стиснул колени, натягивая веревку, – она резала кожу, словно острая леска, но Киаран с удовольствием подался навстречу боли, наказывая себя за сорвавшуюся с языка тайну.

Костер отражался всполохами в глазах мистера Махелоны, делая их почти рыжими, когда он повернулся к нему. Он, наверное, ничего не ощущал – кто его знает, Киаран понятия не имел, как это работает у людей. Не ощущал и не чувствовал, как молекулы воздуха между ними тяжелели, перегоняя не кислород, но что-то, чего нельзя пока объяснить наукой. Нечто, существующее не в форме атомов, ядер и электронов. Наполненное энергией пространство, для которого нет физических формул и уравнений; пространство, в котором Киаран мог дышать.

За которым будут тянуться все следующие дни и ночи в темном лесу, в старом неказистом доме, посреди заснеженной долины – он будет идти как на привязи, потому что не может не идти. Потому что с того момента, как зазвенел колокольчик на двери пекарни, у него не осталось выбора: теперь он был связан не полынной веревкой и не пистолетом у виска.

Этого еще не случилось, но Киаран знал, что в будущем, которое ему уготовано, будет именно так. И это – это он тоже ненавидел.

Человека перед собой – он ненавидел.

– У нас есть две мысли насчет тебя, – обыденно сообщил мистер Махелона, словно и не чужую смерть сейчас обсуждал. Киарану хотелось, чтобы он заткнулся, но Киарану нужно было, чтобы он продолжал говорить. Он сам сюда подошел. Сам спросил. – Какую хочешь услышать первой?

– Не думаю, что среди них есть хорошие для меня, – честно ответил Киаран, чувствуя себя так, словно сосуды в голове перегоняли не кровь, а густую концентрированную злость, – так что можете начать с любой.

– Ну, Джемма позволила тебе ехать с нами по одной простой причине. Если ты имеешь какое-то отношение к происходящему…

Да что за идиотизм. Призраки, амулеты, сны, голоса в голове. Они тут все – поехавшие!

– Я говорил, я не…

– …то гораздо проще тебе позволить самому нас вывести к эпицентру того, что здесь происходит, чем блуждать в здешнем тумане, – мистер Махелона не дал себя сбить. Что-то подсказывало Киарану, что, когда этот человек хотел договорить, он договаривал, даже ценой твоей жизни. – Заманивая нас в западню, рано или поздно ты нас к ней приведешь. А там уж, – он пожал плечами, – там уж мы разберемся.

Киаран никогда не проявлял эмоций ярко – Морин говорила, что он вырос очень интровертным. Киаран же считал, что те эмоции, которые у него есть, довольно просто держать в руках. В основном. Но если вдруг они вырывались наружу, то всегда быстро, нахлестом, словно волна. И, чувствуя, как эта горячая волна несет его, Киаран не мог ей противостоять.

– Это все играет против меня, верно? Я не имею возможности вам что-то доказать. Вы схватили меня, пытали меня, увезли из дома сюда, непонятно зачем и непонятно с какими…

– Не играй со мной.

Но волны всегда разбиваются о скалы. Скалы – они недвижимые, мощные. Неумолимые.

– Это ты выбрал меня, – сказал мистер Махелона. – И это ты, – он указал пальцем ему в грудь, – сейчас играешь против меня. Всегда есть вариант, что пока ты разговариваешь со мной, то пытаешься воздействовать на меня с помощью своей магии. Всегда есть вариант, что с каждым твоим словом, с каждым твоим взглядом на меня, с каждым моим взглядом на тебя я обрекаю себя на смерть.

Ты обрекаешь на смерть себя? Это было так смешно и одновременно приводило Киарана в такую ярость, что, будь у него храбрость, он… может, ударил бы его. Сбросил бы с этой лестницы и заслужил бы выстрел. Или, если бы умел, засмеялся ему в лицо злым, ненавидящим смехом. Но у Киарана не было ни того ни другого, и он просто попытался возразить:

– Леннан-ши не так…

Но скалы недвижимы и неумолимы. Мистер Махелона не дал ему даже этого.

– Не так устроены, я в курсе. Ты рассказывал. Но ты же не ждешь, что я поверю.

Не поверишь. Не поверишь, не проникнешься, не дашь Киарану ни капли воздуха, оставишь его хвататься за горло и умирать от удушья – вот что ты сделаешь. Даже если сказать тебе: знаешь, ты можешь убить меня прямо сейчас! И тебе ничего не будет! Не надо переживать! Ха-ха. Ты не поверишь.

Рано или поздно ты убьешь меня – но злодей здесь все равно я.

– Всегда остается вариант, что я от скуки убил двоих людей и планирую убить еще четверых, – рвано выдал Киаран, пытаясь успокоить едкие голоса внутри. – Всегда есть вариант, что у меня холодильник забит американцами.

– О, мрачное чувство юмора, – хмыкнул мистер Махелона. – Но это к Джемме. Она от такого тащится.

– А еще она любит обливать людей святой водой, – отрезал Киаран.

Мистер Махелона поправил его:

– Ты не человек, Киаран.

Что, его сердце горит меньше? Он меньше чувствует? Он неспособен на сильные эмоции? Это ведь неправда. Это ведь вранье!

Этот человек, человек, которого Киаран ненавидел, говорил с такой уверенностью, будто у него были все ответы. Ответы на те вопросы, которые Киаран задавал себе с самого детства.

Только ответы его – неутешительные, жестокие, от которых никогда не станет легче.

* * *

У Киарана всегда был рациональный взгляд на вещи.

Он не был суеверным и не верил в призраков. Собственное существование всегда занимало его скорее с биологической точки зрения, чем с эзотерической. Несмотря на то что он сам не был человеком, мир казался ему довольно простым и ясным.

Оказалось, что он заблуждался.

Оказалось, что мир вокруг полон монстров с разными лицами – с такими, как у него и мистера Доу, с такими, как у существ Самайна, с такими, как из рассказов охотников. Оказалось, что в мире существуют законы и правила, которые не укладываются в его знания о пяти фундаментальных взаимодействиях, законах Ньютона и эволюционной биологии. Оказалось, мир стоит того, чтобы его бояться.

Там, в лесу, лежа под деревом, он чувствовал, как страх пузырится под кожей, сводя с ума. Воздух вокруг звенел, и кто-то пожирал его жизнь, словно черпал из его груди ложкой с острыми краями и заставлял вздрагивать от накатывающей боли.

«Вот и все, – думал Киаран, не в силах рассмотреть больше ни снега, ни деревьев, ни места, куда упал. – Вот так все и закончится. Мама была неправа».

А потом он упал в темноту.

* * *

Мир стоил того, чтобы его бояться, но даже после того, как тот чуть его не убил, Киаран все равно боялся не его.

Эти люди рядом с ним, не относившиеся к нему как к человеку и напоминавшие ему об этом каждый раз, стоило забыться, – люди, которые, как он верил, рано или поздно его убьют, – сами они оказались кошмарно человечными. Поначалу Киаран пытался быть героем игры или фильма – отключиться от происходящего, словно все это заранее спланированный сценарий, в котором он заложник у злодеев. Но злодеи не вели себя, как мистер Эшли, и не вели себя даже так, как раздражающая, вспыльчивая, назойливая миз Роген.

Они вели себя так, что иногда Киаран и сам был готов поверить: это он, действительно он тут злодей, которому нельзя верить, даже если очень хочется. Словно он и вправду покусился на жизнь их друга, и теперь у них нет другого выбора, кроме как тащить его за собой и держать на привязи.

Это неправда, зло думал он ночью, уложенный в чужой спальный мешок, накормленный чужой едой, с чужими носками на ногах.

Это правда, думал он, наблюдая, как миз Роген и мистер Махелона разговаривают, склонив головы, на крыльце.

Это неправда – я ни на кого не покушался. Это правда – я чудовище, которое питается их другом.

– Ты в порядке? – участливо спросил мистер Эшли, присаживаясь рядом с ним на кровать.

Я не в порядке, думал Киаран. Вы меня ломаете. Вы все, это место, ваша работа, ваше отношение к таким, как я. То, что такие, как я, существуют. Вещи, о которых я никогда раньше не задумывался. То, что мы питаемся вами. То, что мы должны питаться вами, чтобы выжить. То, что вы должны убивать нас, чтобы выжить самим.

Я не собираюсь добровольно становиться твоей жертвой. И тебе не советую.

Я не хочу быть жертвой. Но и чудовищем я тоже быть не хочу.

И кем мне тогда быть?

– Я в порядке, – ответил он.

* * *

Сердце мистера Махелоны – твердый и холодный камень, вот как казалось Киарану. Оно не пускало тех, кто туда ломится, и даже магическим силам леннан-ши – мама всегда говорила, что они волшебные, а не магические, но его мама была романтичной натурой – не под силу было его открыть.

Мириться с этим становилось все сложнее ввиду совсем немагических причин.

Киаран в жизни не встречал таких, как он.

Люди, которые окружали Киарана всю его жизнь, были… обычными. Понятными и предсказуемыми.

Мистер Махелона напоминал кого угодно, но не обычного, простого и понятного человека. Он был как… как супергерой. Когда вокруг происходило что-то страшное, всегда появлялся он – и страх заканчивался.

Мистер Махелона всегда знал, что нужно делать. Он был уверенным и спокойным, будто все, что происходит вокруг, ему известно и находится под его контролем. Он не бросался вперед, отдавая это на откуп миз Роген, но всегда был здесь, всегда рядом, чтобы ничего не пошло наперекосяк.

Мистер Махелона ничего не боялся. Даже в месте, где воздух пропитался страхом, где каждый дергался и срывался, где страшно закрыть глаза, потому что не знаешь, что произойдет, когда снова их откроешь. Даже с чудовищем на привязи, которое питалось им. Даже с напарницей, которая сходила с ума, с ученым, который нуждался в защите, с товарищем, который, ну, просто невыносим, – посреди всего этого мистер Махелона оставался недвижимым якорем здравомыслия.

Он был прямолинейным и честным. Он никогда не врал. Он мог пройти километры и не устать, мог тащить на себе человека, словно тот ничего не весит, мог оказаться при смерти и остаться невозмутимым. Наверное, в обычной жизни его дружба была привилегией. Киаран с трудом представлял мир, из которого они приехали, но мог ясно увидеть, сколько людей хотели бы оказаться под крылом такого человека.

Киаран бы… Черт возьми, Киаран бы тоже хотел.

Это превратилось в такую злую и нелепую насмешку судьбы, это было так несправедливо, что иногда Киарану казалось, будто Глеада все-таки его сломала: он тянулся к человеку, тягу к которому хотел ненавидеть. Он завидовал, что не может позволить себе его защиту и широкую улыбку. Он, единственный, кто с ним связан, не мог стать тем, кому все это позволено.

«Все ясно, – думал Киаран. – У меня стокгольмский синдром. Ха-ха».

* * *

Когда мистер Махелона нашел его там, посреди темноты и ужаса, испуганного, полумертвого от страха, Киаран знал, что это он.

Это всегда был он. Он приходил – и страх заканчивался.