Киаран сидел в доме, где больше не было ни славного, хорошего мистера Эшли, который по-настоящему ему нравился, ни дурацкой миз Роген, надоедливой и едкой, но почти привычной. Он оглядывался, ощущая, как трясется от страха, и никого из них не находил.

Самайн утащил их. Уволок в темноту, как уволочет каждого, если его не остановить. Киаран впервые подумал над этим, подбирая с пола дневник мистера Эшли. Остановить Самайна – иначе всех уволокут в темноту. Мысль, которая укоренилась в нем накрепко, как собственная.

Когда мистер Махелона отказался ему верить, Киаран взорвался. Злился – так сильно, что кричал, чего обычно никогда не делал. Он хотел схватить мистера Махелону за плечи и встряхнуть, хотя знал, что у него никогда не выйдет. Посмотрите на меня, хотелось крикнуть ему в лицо. Посмотрите! Я хочу помочь! Иначе всех нас! Уволокут! В темноту!

И то, что заменяло Киарану воздух – нечто, существующее не в форме атомов, ядер и электронов; пространство, для которого нет физических формул и уравнений; пространство, в котором Киаран мог дышать, – бурлило от переполненных энергией частиц, когда мистер Махелона смотрел на него в ответ.

Волна, состоявшая из чистой, незамутненной энергии, ворвалась в тело, когда мистер Махелона сказал:

– Я обещаю тебе, что мы с этим разберемся.

То, что создавало поток невидимых частиц, которые связывали их, когда мистер Махелона сказал:

– Тогда пообещай мне, что ты сделаешь все, чтобы выжить.

То, что попало в его кровь, соединяясь с молекулами кислорода в волшебную цепочку элементов. Насыщало эритроциты и лейкоциты, заполняло изнутри мышцы, органы, ткани, сосуды и вены, добралось до сердца и вновь запустило его.

И когда насыщенная частицами кровь заставила диафрагму сократиться и вновь расшириться, Киаран сделал первый вдох.

А затем открыл глаза.

* * *

Она открыла глаза.

Сначала не было ничего. Ни света, ни запахов, ни звуков.

Затем появились углы под спиной, влажность воздуха. Волосы на лбу слиплись от пота, виски пульсировали в такт с сердцем. В руке что-то было сжато. Зажигалка, тут же поняла Джемма.

Она так и заснула: сидя, сжав почти севшую зажигалку. Кулак был стиснут, словно кто-то мог в любой момент попытаться ее отнять. Джемма щелкнула на пробу – и посреди космического непроницаемого вакуума в глаза ударил свет. Заслонившись ладонью, Джемма проморгалась, а затем повела рукой вокруг.

Все то же место. Все та же пещера.

Она повернула голову. Винсент лежал в метре, свернувшись на боку, спиной к ней. Плечи его чуть двигались от дыхания. Поднимались и опускались медленно, равномерно. Спал.

Джемма посидела еще немного, прислушиваясь к собственному телу. От неудобной позы оно возмущенно гудело, ни одна мышца не хотела подчиняться. Но мысли уже работали – и они были злыми, острыми.

Так не должно быть.

Они не должны были снова оказаться здесь.

Окончательно разбуженная собственной злостью, она аккуратно, почти беззвучно приподнялась, опершись сначала на руки, потом на колени, и встала. Ноги занемели, и, когда она распрямилась, ее шатнуло вперед, камни раскатились по полу. Винсент шевельнулся во сне, но так и не проснулся. Сколько они бродили по этим тоннелям, прежде чем выбиться из сил? Сколько раз возвращались сюда? Джемма потеряла счет.

Вытянув руку с зажигалкой, она сделала несколько шагов от спящего Винсента, чтобы размять ноги. Будить его не хотелось: это означало разговоры, а ей нужно было подумать. Нужно было иметь какой-то план, когда он проснется. Чтобы посмотреть ему в глаза и пообещать, что она сможет вытащить их отсюда.

Взгляд сам упал на еле виднеющийся в тенях провал – и Джемма, осторожно переступая через кучи камней, медленно пошла к нему.

Встав на самый край – мыски черно-серых подранных кроссовок уперлись в неровную полосу борта, – она отпустила колесико зажигалки. Мир вокруг снова погрузился в темноту.

«Очаг, – подумала она. – Это место должно быть очагом».

Она попыталась думать, как Норман или Доу – кто-то, кто мыслит не физикой движений, скоростью, ловкостью или силой; не рефлексами и чутьем. За это время она хорошо их изучила. Теперь их голоса – дружелюбный и едкий – звучали в ее голове, насыщенные и живые, как настоящие. Будто они могли прямо сейчас стоять за ее спиной, пререкаясь о терминах, значениях, способах и результатах.

Закрыв глаза, Джемма заставила себя прислушаться к ним.

Очаг возникает, когда в локализованном пространстве происходит нечто, настолько сильно искажающее энергетическое поле, что эти деформации начинают влиять на физическую реальность. К краям зоны резонанса искажения ослабевают, но в центре их уровень настолько высок, что…

…что способен создать иллюзию ходьбы по кругу.

И тогда единственный способ выровнять деформации – это уничтожить источник искажений.

И этот источник – здесь. В этой пещере.

Даже если команда ничего не обнаружила, даже если сама Джемма не видела тут ничего, кроме камней. Нечто настолько мощное, что способно искажать пространство и само время, похоронено где-то рядом; нужно только его найти.

Она ведь не была одержима – но все-таки что-то подняло ее ночью и заставило прийти сюда. Во сне.

Единственным человеком, с которым были связаны ее сны, оставался Купер.

«Если здесь ничего нет, почему ты привел меня сюда?» – спросила она, почти ожидая, что услышит ответ. Но, конечно, никто ей не ответил.

Я спала, и в моих снах были мои кошмары.

Джемма начала медленно поворачиваться вокруг своей оси.

Ты спал, и в твоих снах были твои кошмары – но еще там были равнина, и дыра в земле, и статуи со знакомыми лицами.

Из темноты раздался встревоженный голос.

– Джемма?.. – сипло спросил Винсент, и она распахнула глаза.

– Я тут, – тут же, не успел он закончить, отреагировала Джемма и щелкнула зажигалкой, чтобы он нашел ее глазами. – Всё в порядке. Я тут.

Тотчас к ней вернулась мысль – одна из тех, которые были под запретом, проклятая, ненавистная мысль, – о том, что, возможно, проснувшись на больничной койке и увидев над собой размытую фигуру, он точно так же спросил: «Джемма?»

«Всё в порядке. Я тут».

Ничего из этого он не услышал.

Зато теперь, когда она услышала эти слова от себя, – слишком поздно, слишком не к месту – в груди потяжелело. Что толку говорить «я тут», если ты ушла, когда это было нужно? Это уже ничего не меняет.

И кому она это сейчас говорит – ему или себе?

Впрочем, Винсент зевнул, видимо не обратив внимания на подтекст. И Джемма направилась к нему, стараясь не споткнуться о камни.

– Как отдохнул? – Она толкнула его лодыжкой в колено. – Готов идти дальше?

– Мне нужно несколько минут. – Винсент протер лицо руками. – Не беги, ладно? Пожалей агента ниже рангом…

Джемма хмыкнула.

– Правда, – вздохнул Винсент, – дай мне немного времени…

Он всегда так делал. Когда Винсент думал, что Джемме нужно отдохнуть, но понимал, что она отмахнется, – он просил отдых для себя, зная, что ему она не откажет. Это был их язык, который, как она себя заставляла думать, она забыла. Ни черта она не забыла – и слишком устала, чтобы притворяться.

– Даже не думай, что я тебя не раскусила, – сказала Джемма, глядя на него сверху вниз.

В свете зажигалки почти ничего не было видно, но она не сомневалась, что Винсент скрыл улыбку, когда сказал:

– Ладно-ладно.

Она опустилась рядом с ним на пол, у стены, и погасила зажигалку, чтобы не тратить последние остатки газа. Стоило темноте вернуться, как вместе с ней вернулась и тревога: сколько им еще бродить в полном мраке? Они должны выбраться. Спираль не может быть закольцована, ведь и она сама, и Винсент как-то сюда попали. Значит, выход есть, и Джемме необходимо его найти, пока у них не кончились вода и припасы.

– Ты беспокоишься, – раздался голос Винсента по правую руку.

Джемма не стала ни подтверждать, ни опровергать. Она уронила затылок на каменную стену и спросила:

– И как же ты это понял?

– Сердито дышишь. Всегда, когда встревожена. – Джемма никогда не замечала этого в себе. – Думаешь о том, что выхода может и не быть?

У него был спокойный голос. Слишком спокойный для кого-то, кто застрял в магическом пространстве, в котором мог в теории умереть, – и Джемме захотелось его ударить. «Этого не случится, – успокоила она сама себя. – Самайн его не получит».

И мысли снова вернулись к Самайну.

– Может быть, он нас дурит, – пробормотала она. – Как с деревней. Может, мы видим то, чего не существует, например стены или проходы…

– Предполагаешь, это иллюзия?

Это бы сделало все… проще. Иллюзии – это проблемно, но неопасно, даже если они кажутся невероятно реальными, как Мойра, шахтеры или дом, в котором ты жил неделями.

– Одно я знаю точно, – сказала Джемма, – обманывая нас, Самайн способен на вещи, которые трудно представить.

Винсент молчал дольше, чем она ожидала. Она не видела его лица, но чувствовала, как он думает, – наверное, так же, как Винсент чувствовал ее беспокойство.

Наконец он пробормотал:

– Не знаю, Джемма…

– Что?

– У меня нет ощущения, что мы ходим по кругу. Я имею в виду…

Джемма знала, что он имеет в виду.

– Что, если это иллюзия наоборот? – спросил он. – Нам только кажется, что мы ходим по одному и тому же месту, – а на самом деле идем куда-то?

Это предположение Джемме совсем не понравилось.

Можно было смириться с темнотой; можно было смириться с иллюзией, что здесь нет выхода, – и раз за разом проходить мимо него. Но то, о чем говорил Винсент, – это совсем другой уровень неизвестности. Другой уровень угрозы.

У Джеммы по шее побежали мурашки.

Ведь если им только кажется, что они все время сюда возвращаются, а на самом деле они уходят все дальше и дальше…

Куда в таком случае они идут?

* * *

Киаран открыл глаза.

Черные ветки плыли перед ним знакомыми силуэтами, расфокусированными и далекими. Больше ничего не существовало; все остальное исчезло и еще не вернулось из темноты. Вместо мыслей в ушах звенел вакуум.

Звон складывался в какие-то слова, и Киаран был уверен, что рядом кто-то есть – наверное, мистер Махелона, – но сил расслышать его голос пока не хватало. Слова повторялись, и в тонком дребезжании Киаран пытался разобрать хоть что-то…

Что вы говорите? Пожалуйста, помогите мне, я не понимаю…

Звон заволновался, закачался, словно волна, превращаясь в знакомый ритм, образующий слоги и слова.

Марвола'эди'р'Гдау!

Это был не мистер Махелона.

Марвола'эди'р'Гдау!

Призыв звенел и звенел, раскаляясь в ушах, и Киаран задыхался, потому что голова от него горела, а горло пульсировало, не пропуская вдохи. Боль смешивалась с песней – Марвола'эди'р'Гдау! – а потом и с другими звуками, появившимися во Вселенной: хрустом, бульканьем, влажным звуком скольжения.

Узнавание продрало кожу, обхватило позвоночник, заморозило разгоравшиеся импульсы мыслей.

Киаран еще не существовал, но страх ворвался раньше, чем сформировалось сознание. А вместе со страхом пришло оно. Появилось над ним, черное, и бурое, и ледяное, извивающееся нутром, с пастью, в которой что-то шевелилось.

На длинную ужасную секунду Киарану показалось, что оно сейчас увидит его, – но тут кровь со лба горячей струей потекла на ресницы, и мир стал красным. Киаран не мог дышать.