Отец замолчал, нахмурив брови. Две с половиной тысячи – это много. С другой стороны в барк вмещается примерно столько же бревен. Чуть меньше, но все же. Итого нам каждое бревно чуть дороже рубля выйдет. Тогда как у Уварова за шестьдесят копеек покупаем. Понятно, почему отец торгуется. Но Уваров – вот он, рядом. Да и лес у него не такой длинный, как Михайлюк предлагает. У Леонида Валерьевича бревна в четыре сажени примерно, а купец обещает в шесть сажень поставлять. Доски будут длиннее, да и брус из такого дерева можно толстый выпилить. Шире ассортимент получится. И одного барка нам надолго хватит. Я прикинул в уме – сейчас мы в день по двадцать пять бревен четырех саженных распускаем на доски. При модернизации лесопилки, если я прав, эта цифра увеличится до сотни. Но тут – шести саженные бревна. На них больше времени уйдет. Ну, допустим, восемьдесят успеют, а не сто. Плюс-минус лапоть, как говорится. Если поделить количество бревен в барке на восемьдесят, то получим, что весь барк мы где-то за месяц перепилим. Ну, может чуть больше. Все-таки воскресенье и здесь выходным днем считается. Пусть даже за сорок дней. Игнат Пархомович утверждает, что самое долгое – за десять дней барк с лесом к нам доберется. То есть поставки он может делать три раза в месяц. Что для нас избыточно.

Так, а сколько доска стоит? Вроде по пятьдесят копеек мы продаем казне на строительство дороги? Миллер попросил за свою помощь скидку в пятнадцать процентов. То есть у нас излишки он купит за примерно сорок с небольшим копеек. Сейчас мы отгружаем по сто досок, будем по четыреста. Триста – излишек. Триста досок Миллеру дадут нам сто двадцать рублей в день. С одного бревна в шесть сажень сколько досок выйдет? Точно больше, чем с четырех саженного. Допустим восемьдесят шести саженных бревен дадут нам то же количество досок, что и сто четырех саженных. Итого умножаем сто двадцать рублей, которые «заработаны» будут за день на тридцать и получаем… Три тысячи шестьсот рублей! Вычитаем обязательный налог в десять процентов, и все равно три тысячи с лишком остается в плюсе. Короче, по такой цене древесину брать можно!

Но я тут же себя одернул – ведь сама модернизация лесопилки тоже в копеечку встанет. Да только на одни ленточные пилы не меньше двух тысяч уйдет! А еще – работа инженера, который будет нам их устанавливать, да настраивать функционирование всей пилорамы в новом режиме. Тут еще рублей пятьсот накинем, для верности.

«Но Миллер обязался в течение года всю доску скупать, – вспомнил я, – тогда, если раскидать по месяцам, то уже через полгода усовершенствованная лесопилка окупится!»

Я аккуратно тронул отца за рукав, привлекая внимание. Тот с недоумением посмотрел на меня, словно только вспомнив, что не один ведет переговоры с купцом.

– Предложение выгодное, – тихо сказал я ему. – Но детали можно обсудить чуть позже, а пока составить «протокол о намерениях».

– Чего составить? – удивленно переспросил он.

– Предварительный договор, – поправился я. – В котором оговорить, что обе стороны готовы к сделке по тем условиям, что вы сейчас обсудили. А конкретные сроки мы обозначим чуть позже.

Игнат Пархомович смотрел на нас с интересом. Особенно на меня. И явно был удивлен, что я влез, пусть не в сам разговор, но с советом к отцу. И что тот меня не одергивает, а прислушивается. В его глазах моя репутация повысилась на пару пунктов.

– Хорошо, – спустя минуту, кивнул он. – Если вы не против, – обратился он уже к купцу, – то мы составим предварительный договор. Без обозначения конкретного срока начала поставок, только обозначим объемы и цену. Срок же… его мы скажем вам позже, но не далее следующего месяца.

– Хорошо, меня устраивает такой вариант, – кивнул купец.

– Тогда… – протянул отец и завертел головой. А вскоре и увидел того, кого искал – Дмитрия Борисовича. – Видите мужчину? – аккуратно, чтобы это не бросалось в глаза, показал на Кряжина отец. – Это наш стряпчий. Через него почти все в Дубовке оформляют договора такого рода. Предлагаю обратиться к нему за помощью.

Отказываться Михайлюк не стал, и мы сделали перерыв. Отцу хотелось курить, купец тоже грешил этой привычкой, вот они и двинулись к окнам. Курить в буфете тетя категорически запрещала – все та же ее нелюбовь к запаху курева. Проходя мимо Кряжина, отец приостановился, перекинулся с ним парой слов, и продолжил свой путь. Впрочем, вскоре и Дмитрий Борисович извинился перед своим собеседником, и тоже пошел к окнам. Ну а мне оставалось лишь подозвать официанта, да заказать чего-то посущественнее морса.

Через десять минут отец с купцом вернулись, вполне довольные друг другом. С Кряжиным они договорились встретиться завтра утром. Все равно тот к нам придет со своим знакомым – оформлять нашу сделку на представительство Дмитрием Борисовичем меня в патентных ведомствах. Вот и купец подойдет для подписания договора. Вечер оказался на удивление плодотворным. Плотно поев, я решил не оставаться на спектакль, все равно уже его видел и, попрощавшись с купцом и предупредив отца, отправился домой.

***

Василий Емельянович Губин, капитан-исправник Дубовского уезда, неторопливо ехал на лошади к владениям помещика Винокурова. Он уже объехал владения князя Белова, традиционно получив порцию ненавидящих взглядов от крестьян, сдавленные шепотом проклятия в спину и свернутые в трубку ассигнации от князя за молчание. Будь иначе, и на имя губернатора ушла бы депеша, после которой князь потерял бы все. И оба это прекрасно понимали. А про «прошлые случаи» оба бы молчали. Капитан – это понятно, а князь – чтобы не усугубить собственное положение.

Из полученных денег требовалось еще и «отстегнуть» часть десятским, что размещались и жили на территории князя. Но это и на обратном пути можно сделать.

Сейчас же капитан просто рутинно добирался до поместья Винокуровых. Он уже знал, что самого Сергея Александровича дома нет – в отъезде, но это и неважно. У этих чистюль Винокуровых никогда ничего не происходит по его, капитана, части. Жалобы крестьяне пишут, но больше друг на друга. Да и причин на барина обиду держать у них нет. Поэтому ничего нового от визита Василий не ждал.

К поместью он прибыл ближе к обеду. Навестив первым делом хозяйку – приличия все же соблюдать нужно, и с аппетитом подкрепившись за барским столом, Василий Емельянович отправился в деревню. Нужно было посетить местного десятского – Мирона Оглобова. Ну и жалобы крестьянские собрать, да отметки о смерти кого из крестьян взять, если таковые были.

В том, что умершие были, капитан убедился буквально через минуту, как подъехал к подворью десятского. Рядом с домом старосты, из сарая раздавался горестный плач. Надрывный, но такой знакомый – не раз капитан слышал этот ритуальный вой, который устраивали крестьянки по усопшим. Идти к дому старосты капитан не стал, решив сразу найти своего подчиненного и узнать все из первых рук.

Мирон нашелся в своей избе, где проживал с самого детства. Крепкий мужик, около тридцати лет, был уже третий год подряд выбран деревней в десятские, да и утвержден на этой должности самим капитаном. Какая ему разница, кто здесь будет занимать эту должность? Другое дело – у князя Белова. Вот там за кандидатурой десятских капитан тщательно следил, и не утверждал тех, кто посмел бы сказать хоть слово против князя, порушив такую удобную и прибыльную схему офицера.

– Здравствуйте, Василий Емельянович, – вытянулся перед Губиным Мирон.

– И тебе не хворать, – отмахнулся капитан, присаживаясь на табурет к столу. – Кого там отпевают?

– Акима, конюха Винокуровых.

– И когда он преставился? Да от чего? – удивился капитан.

И в то же время навострил уши. Смерть дворового слуги помещика показалась ему странной. В последний раз, как он его видел, тот ничем не болел. Да и сейчас не время для хвори – это для осени, да весны привычно. За лошадью не уследил, да та его лягнула? Али перепился и неудачно упал? На чей-нибудь кулак несколько раз. Такое капитан вполне допускал, так как о характере слуг всех помещиков собирал самую тщательную информацию. Вот от таких как Мирон и узнавал все подробности. Мало ли когда пригодится.

– Перепил, да до новой служанки Винокуровых домогался. Вот его Сергей Александрович и отходил плетью. Да так, что Аким четыре дня после этого провалялся, не вставая, да так и отдал богу душу.

– Так-так-так, – глаза капитана лихорадочно заблестели.

Чистоплюи Винокуровы подставились! Теперь-то можно будет и потрясти их мошну. Иначе – он, как образцовый страж закона, зафиксирует смерть дворового слуги от рук помещика. А за такое положена тюрьма. Даже если смерть непреднамеренная.

– И когда это было?

– Наказал в начале недели, а преставился Аким вчера.

– А Винокуров когда уехал?

– Дык, во вторник, – пожал широкими плечами Мирон.

«Получается, Сергей Александрович своего слугу в понедельник почти до смерти запорол. Понял, что наделал, да в Дубовку кинулся! И служанку свою увез. Как Григорий Александрович от этого переживал-то, – усмехнулся про себя капитан. – И для чего это все? Чтобы от себя подозрения отвести? Мол, при мне тот жив был, а когда помер, так меня и не было здесь. Но нет, шалишь… Так оно не работает. И стоит Ольге Алексеевне это объяснить».

Перед тем, как вернуться к помещице, капитан уточнил – кто был свидетелем наказания Акима, как он выглядел после того, были ли у него шансы выздороветь после наказания, али нет. Покинув все послушно рассказавшего Мирона, Василий Емельянович сходил до сарая, где отпевали конюха. В гробу и правда лежал знакомый по прошлым приездам мужик. Тощий и бледный. Капитан не поленился и, несмотря на возмущение воплениц, перевернул тело, осмотрев спину Акима. Удовлетворенно кивнув, офицер вновь пошел к поместью Винокуровых.

На порог дома капитан пришел в самом наипрекраснейшем настроении. Открыла ему служанка Евдокия и сразу позвала барыню.

Ольга Алексеевна все поняла по взгляду капитана. Тот увидел это в ее глазах, но держалась она достойно. Пригласила попить чай в зал, где и спросила, чем еще может быть полезна.

– Ольга Алексеевна, – начал самым ласковым голосом, на который способен, Василий Емельянович. – А что же вы не сказали, что у вас конюх богу душу отдал?

– Все мы смертны, – пожала та плечами. – Что же теперь, слезы лить о нем? Для этого вопленицы есть.

– Но не все умираем своей смертью, – улыбнулся капитан. На лице барыни не дрогнул ни один мускул, но окаменевший взгляд был для офицера лучшим доказательством ее вины. – Не успели вы тело закопать, а я ведь его осмотрел. И на спине полосы видел. Много полос. Некоторые аж до кости простираются. И десятский мой, Мирон, много интересного рассказал. Вы ведь понимаете, что это значит?

Помещица молчала и, не дождавшись реакции, капитан продолжил.

– А значит это, что по вашему мужу тюрьма плачет. Ведь были видоки того, как он слугу наказывал. Да и не один – а с сыном! Кто из них больший урон нанес? Али может оба постарались? Вы думаете, ваши слуги молчать будут? При вас – может быть, а в зале суда?

– Что вы хотите? – прервала Губина помещица.

– Ольга Алексеевна, вы же мудрая и умная женщина. Ну как я на такое могу глаза закрыть? Я все же представитель закона…

Поджав губы, Винокурова встала и на минуту покинула офицера. А вернулась с пачкой ассигнаций.

– Вот, двадцатка, больше он не стоит, – бросила на стол перед капитаном женщина деньги.

– А свобода вашего мужа? – попытался надавить на нее Василий.

– А ваша собственная? – яростно спросила в ответ помещица. – Если Сергея посадят, то я до губернатора дойду. И тогда все узнают, что у нашего соседа творится, которого вы покрываете.

Недовольно покачав головой, капитан собрал деньги и встал.

– Что же, думаю, ваш слуга, Аким, и правда много выпил. Вот сердечко и не выдержало. Чай, не молодец какой. Всего наилучшего, – откланялся он и, довольно насвистывая веселый мотивчик, покинул поместье.

Глава 3

25 – 26 июня 1859 года

Вернувшись домой, внезапно ощутил себя безмерно одиноко. До этого всегда была компания – либо отец рядом, или с тетей вот недавно в карты играл, дома мама с братьями и сестрой, можно в любой момент было подойти да поговорить. Правда у меня дел было полно – память восстанавливал, да к Уваровым с отцом катался. Но все же. А сейчас – все в театре, в усадьбе только слуги остались. Которых я и не знаю толком. Лишь Пелагея где-то ходит. Может, в выделенной ей комнате сидит, или еще чем занимается. И ни телефона нет, ни даже радио – послушать.

Короче, я не выдержал и позвал девушку. Та явилась в своем старом сарафане, который я даже и не знаю, как часто стирает. Один он у нее или есть другие, просто точно такие же? Отбросив ненужные мысли в сторону, я спросил ее, чем она занималась.

– Пока вас не было – в комнате вашей убралась, да сейчас вещи стираю, – пожала та плечами.

– Где тебя устроили-то? – спросил я ее.