– Да хоть бы и с Валентиной, раз уж тебе Кристина не по нраву, – пожал плечами папа.

– А если позже гораздо лучше партия подвернется?

– И где ты ее найдешь? – хмыкнул отец, откинувшись обратно на спинку кресла.

– В Дубовке. В Царицыне. Россия большая, – пожал я плечами.

– И покинешь отчий дом?

– Зачем? Это же жена в дом мужа переезжает, а не наоборот.

– Да я не о том, – отмахнулся отец, – чтобы там их найти, невест этих, надобно отсюда уехать. И для чего? Что ты там забыл?

– Так мне все одно придется для написания портретов в дома заказчиков ездить, – парировал я. – А кто такие портреты будет заказывать, как не дворяне, да купцы видные?

– Хмм, – задумался отец, – о том я не подумал. Ладно, даю тебе год. Ежели не найдешь себе за это время невесту, потом я сам за твое сватовство возьмусь.

– Чего ты так торопишь меня? Сам чай не в шестнадцать лет женился.

– Так я про женитьбу и не говорю. Про помолвку лишь.

– И ее легко расторгнуть, если нужно?

Отец нахмурился. Затем встал из-за стола и подошел к окну.

– Тревожит меня твое поведение, – ответил он, не глядя на меня. – Опосля того, как господь памяти тебя лишил, изменился ты, Рома. Сильно. Раньше – слушался и слова поперек не давал. А сейчас…

Откровения отца задели меня. Я-то уж думал, что он принял меня и забыл о потере мной памяти. Зря, как оказывается. Беспокоит это его. Так еще и мне по больному бьет! Я сам стараюсь о прошлой жизни не думать. Иначе на стенку полезу от мыслей тревожных. За маму в первую очередь, что там – в будущем – осталась.

– Если я не буду свое мнение иметь, то разве стану хорошим хозяином после тебя? Разве ты во всем деда слушался?

Помолчав, отец нехотя кивнул.

– Твоя правда. Ладно, оставим пока этот разговор. Вон, уже и Еремей идет.

Староста деревни зашел в кабинет через пять минут. Глубоко поклонился сначала отцу, затем уже не так низко и мне, после чего с выжиданием остался стоять.

– Мне конюх нужен, – без предисловий начал отец. – Но чтоб не как Аким. Бабам под юбки не лез, в спиртном меру знал, да умел язык на замке держать. Ну и за лошадьми уход держал достойный. Есть в деревне такие?

– Есть, как не быть барин. Да взять хотя бы моего второго сына – Митрофана. И за юбками не волочится, жинку давно уж имеет, и хмельное пьет лишь по праздникам и в меру, да и лошадей у нашей деревни всех обихаживает. Роды у них, опять же, без Митрофана не обходятся. Коли надо помочь лошадке ожеребиться – сразу его зовут! Рука у него в этом деле легкая, барин.

– И ты мне предлагаешь своего сына? – усмехнулся отец. – Такого справного, что тебе самому надобен должен быть. И от жинки его отрываешь. Еще небось он и деток имеет?

– Как же не быть. Двое у него, – кивнул Еремей.

– Вот. Без кормильца собственных внуков оставить хочешь? За что ты так на него взъелся-то?

– Да как можно, барин? – упал на колени староста. – Люблю я его, души не чаю!

– Ну и зачем тогда мне отдать хочешь в конюхи? За хозяйством следить он не сможет. С жинкой и детками меньше видеться будет. И платить я ему буду месячину, с которой ему оброк еще придется отстегивать. Так за что ты ему такую долю пророчишь?

Я слушал отца и понимал, что мне бы и в голову не пришло обо всех этих тонкостях спросить. Даже не представляю, насколько может сказаться на семье крестьянина потеря мужика. А отец – сразу просек, что что-то нечисто.

– На язык он остер шибко, – признался староста. – И частушки любит колкие про всех говорить. К месту и без. Сочиняет их на лету. Да такие обидные, что бьют его смертным боем, а он никак не уймется. Ежели бы не его полезность, так давно и удавили бы где-то по-тихому. Ну и на праздники он один из первых скоморохов у нас. Так как он – никто на дудочке играть не может! Аж за душу берет. Боюсь я за него, барин, что не удержатся мужики однажды. Рука у некоторых тяжелая, а Митрофан статью в меня пошел, – развел Еремей руки.

Я оглядел старика. Худой, низкий – ниже меня почти на полголовы, руки тонкие. Понятно, что силы в нем немного.

– Ты же сказывал, что он язык на замке держать может? – удивился отец.

– Дык, то про тайны я сказывал. Да и вас он никогда не поносил. Как же можно?! Но вот есть у него причуда – недостатки людские высмеивать. И ничего с этим поделать нельзя, – вздохнул горько старик.

– Ладно, зови своего Митрофана, – нехотя кивнул отец. – Посмотрю на него. И сам возвращайся, разговор еще не окончен.

– Я пока до Корнея схожу, – встал я со стула, – скажу, чтобы он мне лошадь запряг.

Отец лишь махнул рукой. Мужик нашелся на заднем дворе. Мальчишки под его приглядом делали упражнения, а он продолжил обкапывать плодоносные деревья. Все же никто ему прошлого приказа, подготовить мне площадку под занятия, не отменял.

– Корней, мне конь нужен. Отец отправляет деревни объехать.

– Заседлаю, барин, – кивнул он. – Если позволите, сейчас деревце пересажу и тут же все исполню.

– Хорошо, я пока у отца буду. Кстати, ты Митрофана, сына старосты, знаешь?

– Видел, – кивнул он. – Скоморох знатный, да и ну дудочке играть горазд.

– Еремей его конюхом к нам пророчит. Что думаешь, выйдет из него толк?

– С лошадьми он любо дорого обращается, – подтвердил слова старосты мужик, – но язык у него – что помело, – нахмурился он. – Уж не серчайте, ежели я ему укорот давать за это буду.

– Я предупрежу отца.

Когда я вернулся в кабинет, староста еще не пришел. Тут же и рассказал папе о просьбе Корнея.

– Вот как? – нахмурился отец.

На его лице появилось выражение из разряда «и хочется, и колется». Вроде и конюх справный нужен, и в этом плане Митрофан нам по всем статьям подходит. А с другой – язык мужика и подвести нас может в самый не подходящий момент.

– Давай его на испытательный срок возьмем, – предложил я. – Пускай пару недель у нас поработает. Если его колкости лишь против слуг да крестьян направлены, да вреда нам от них не будет, то и ладно. И Корнею разрешим ему бока мять изредка, для острастки, чтобы не наглел.

– Добре, – кивнул отец, и у него словно груз с плеч упал. – Так и поступим.

После этого я уточнил, как называются наши деревни, где они расположены – а то я лишь те, что по дороге в Дубовку видел, да спросил имена старост. Когда отец мне все рассказал, как раз и Еремей с сыном прибыли.

Митрофан был почти полной копией своего отца, только моложе. И борода у него не русая с проседью, как у Еремея, а рыжая, а взгляд с небольшим прищуром, что придавало ему хитрое выражение.

– Отец твой прочит тебя мне в конюхи, заместо Акима, – сказал ему мой папа, – а ты сам что скажешь?

– Как прикажете, барин, – поклонился мужик, – в конюхи – так в конюхи.

– Ежели откажешься, неволить не буду. Знаю, что у тебя жинка с детками малыми.

Митрофан покосился на отца, но все равно снова подтвердил, что отказываться не будет.

– Что ж. Беру тебя с испытательным сроком. Ежели не понравишься, верну обратно. До того пока так и будешь крепостным числиться.

– А долго энтот срок-то будет, барин? – осторожно поинтересовался Митрофан.

– До месяца. Могу и раньше перевести, коли нареканий к тебе не будет.

Больше вопросов у мужика не было, и отец отправил его вещи свои в комнату к Корнею переносить, да семью «обрадовать». Я тоже задерживаться не стал. Взял свой портфель учебный, кинул в него тетрадку с чистыми листами, канцелярию, да и пошел к Корнею. Тот уже ждал меня в конюшне. Лошадь еще не была оседлана, но много времени у мужика на это не ушло.

– Подсоби, – попросил я его, когда к седлу приторочил портфель.

С помощью Корнея я довольно быстро вскочил в седло и натянул поводья. Лошадью всхрапнула и стала пятиться.

– Полегче, барин, – сказал мужик, – она смирная, лютовать с ней не надо.

Ну не говорить же ему, что я первый раз в седле и понятия не имею, как на ней ездить? Хорошо хоть со стороны недавно видел, как князь со своей лошадью управлялся. Потянув поводья вправо, я добился того, что лошадь развернулась к выходу из конюшни, после чего не сильно ударил ее пятками по бокам. Вроде сделал все верно, потому как он перешла на шаг, и вскоре я уже выезжал на дорогу.

Первое время было непривычно. Особенно было неудобно для задницы. Если ехать шагом – еще туда-сюда, но стоило чуть ее пришпорить, как круп лошади бил снизу, меня подбрасывало, а спина животного уходила вниз… чтобы через мгновение вернуться обратно – ровно тогда, как я под своим собственным весом опускался обратно. Требовалась сноровка, чтобы поймать этот ритм, упираясь ногами в стремя. Чую, когда вернусь, сидеть без болевых ощущений я не смогу.

***

– Еремей Трофимыч, да за что же вы мужа моего, сына своего в конюхи отдаете?! – ворвалась к старосте женщина.

Серафима была такой же худенькой, как и Митрофан, и не менее бойкой на язык. Только и разницы, что она никогда первой никому колкости не говорила, зато отпор такой могла дать, что сам не рад будешь. Вот ее никто и не трогал. Но если уж пошла в атаку – то тут лишь молчать оставалось, или признавать свою вину и извиняться. Этого разговора Еремей ждал, знал, что Серафима вопросы задавать будет, и уже подготовился. Но даже несмотря на это, при звуках голоса женщины аж вздрогнул.

– Сына я своего спасаю, – буркнул староста. – Забыла, как его мужики охаживали в всесвятское воскресенье? Как он день следующий с лавки встать не мог? Али не жалко тебе его?

– Ты мне, Еремей Трофимыч, зубы то не заговаривай! – возмутилась баба. – Помню я все. Да токмо – надел то наш, кому теперича достанется? Без Митрофанушки моего некому его обхаживать. Да я бы и сама могла, так ведь вой на всю деревню поднимется! Что мы с Егоркой и Варварой зимой снедать будем? Как жить дальше?

– Никого общество без помощи не оставляло никогда. И вас не оставим и на улицу не погоним. Не нагнетай!

– Ага, зато приживалкой меня обзовут, этого вы хотите? А Варварушке как приданое собирать? А Егорку кто учить будет землю поднимать?

– Иван есть, он всему научит. Да ты все и сама знаешь, чего воешь-то?! – возмутился старик. – Али мы не семья? Не бросим, и Митрофан то знает. Коли ты бы знала, барин предлагал ему отказаться, но он же сам согласие дал. Вот и подумай, а уж не от тебя ли он сбежать решился?

– Значит, я плохая баба? – прищурилась Серафима. – Зато ты, Еремей Трофимыч, мужик хоть куда! И жена твоя такая радая, что у колодца постоянно о том талдычит. Все уши уже прожужжала, какой ты сильный да могучий. Как Муромец из былин – тоже на печи лежишь, часа своего ждешь! – с сарказмом плюнула женщина. – А ум-то твой так светел, что…

– Хватит! – оборвал ее староста. – Барин свое слово сказал, а Митрофан не отказывался. У него и спрашивай, почему он согласился, а меня – не трожь.

– Но ведь ты барину-то предложил его в конюхи взять? – не сдавалась Серафима.

– И что? Я сказал – мне сын живой нужен. Пусть и конюхом, но – живой!

– Как Аким? – поджала задрожавшие губы баба.

– Так вот чего тебя трясет, – понятливо кивнул старик. – Не переживай, ежели Митрофан сам какую провинность не заработает, никто его попусту там сечь не будет.

– Так вы ведь знаете его, – рухнула на лавку женщина, – не удержит он язык за зубами. Тут-то в деревне ладно – ну били его мужики, и что? А если он про барина или его семью что скажет? А даже если не скажет, а тем лишь привидится чего нехорошее? Тоже ведь плетью забьют.

– Знаю я Митрофана, сын все же мой, – глухо обронил Еремей. – Потому и уверен – дурного про барина и его семью он ничего не скажет. И этого мне достаточно, чтобы быть покойным за него. Зато про деревенских сможет теперь без опаски болтать. Дворового слугу забивать до того, что тот встать не может день, никто не решится.

***