Адмирал Империи – 60 (страница 5)
Кучерявенко появился словно из ниоткуда – бесшумно, как и положено хорошему секретарю, – и остановился в полушаге от кресла первого министра. Какое-то время он молчал, словно подбирая слова, и это молчание само по себе было красноречивее любых фраз.
– Господин первый министр, – произнёс он наконец, и голос его звучал так тихо, что Птолемей едва расслышал, – присутствующие начинают… недоумевать.
– Недоумевать? – Птолемей не повернул головы.
– Они не понимают, почему мы не отвечаем на вызов. – Кучерявенко чуть наклонился, понижая голос ещё больше. – Некоторые… некоторые видят в этом проявление неуверенности.
Неуверенность – это слабость и страх. Ведь так?
Первый министр медленно обвёл взглядом командный центр, и теперь он видел то, чего не хотел замечать раньше: как быстро отводят глаза офицеры, когда его взгляд скользит по ним; как напряжены их плечи; как они перешёптываются, прикрывая рты ладонями. Они уже судили его – эти люди, которые должны были выполнять его приказы без вопросов и сомнений, – судили и выносили приговор.
Еще минута.
Эта упрямица Хромцова по-прежнему ждала и не отключалась. И с каждой секундой её молчаливое ожидание превращалось в пощёчину, которую видели все.
Птолемей понял, что больше тянуть не может. Он мог игнорировать Агриппину Хромцову ещё хоть час или мог вообще не отвечать на её вызов – но каждая минута промедления разрушала его авторитет эффективнее любых слов. Офицеры командного центра уже видели его слабость, уже запомнили её, уже, наверное, мысленно оценивали или примеряли на себя будущее без первого министра Грауса.
– Хорошо, – произнёс он, и собственный голос показался ему чужим – слишком ровным и слишком спокойным для того, что творилось внутри. – Я отвечу.
Но прежде чем подняться с кресла, Птолемей сделал ещё одно – последнее – приготовление. Его рука скользнула во внутренний карман кителя, пальцы нащупали гладкую поверхность небольшого контейнера. Незаметным движением – так, чтобы никто не увидел – он извлёк маленькую белую таблетку и отправил её в рот. «Антитокс» подействует через минуту-полторы: уберёт остатки алкогольной дымки, вернёт ясность мыслям, обострит реакции. Вино, которое он пил в своих апартаментах, было ошибкой – но ошибкой поправимой.
Птолемей поднялся с кресла и расправил плечи. На его лице уже застывала маска – та самая, которую он носил на официальных приёмах и дипломатических переговорах, маска любезного безразличия, за которой невозможно было угадать истинные чувства.
– Ответьте же на вызов, – приказал он лейтенанту-связисту. – Выведите изображение на мой личный экран.
Лейтенант потянулся к консоли, но в этот момент вмешался кто-то другой – полковник Савельев, который шагнул к пульту с той поспешностью, которая обычно выдаёт желание выслужиться.
– Позвольте, господин первый министр, я настрою связь на главный экран. – Его пальцы уже летали над сенсорами. – Так будет удобнее для переговоров такого уровня.
Прежде чем Птолемей успел возразить, огромный тактический экран в центре зала мигнул и заполнился изображением.
Главный экран. Не личный терминал, спрятанный от чужих глаз, где разговор остался бы относительно приватным, – а главный, на который сейчас смотрели все офицеры командного центра.
Птолемей Граус почувствовал, как внутри него вспыхивает ярость – короткая, обжигающая, – но тут же подавил её. Устраивать сцену сейчас, при всех, было бы ещё хуже, чем молча проглотить эту маленькую подлость. Этот Савельев либо действовал по глупости, либо – что вероятнее – сознательно подставлял первого министра, давая всему командному центру возможность наблюдать за разговором.
Неважно. Потом он с этим полковником обязательно разберётся.
Сейчас же с экрана на него смотрела Агриппина Ивановна Хромцова.
Ей было чуть более пятьдесяти лет, большая часть которых прошла на капитанских мостиках и в штабных рубках. Когда-то она была красива – той особой красотой военных женщин, в которой твёрдость характера сочетается с правильными чертами лица, – и следы этой красоты всё ещё проглядывали в изгибе скул, в разрезе глаз, в посадке головы. Но годы службы наложили свой отпечаток: глубокие морщины у глаз и рта, волосы, которые из чёрных превратились в стальные с широкими прядями седины, шрам…
Глаза у неё были серого цвета – холодные и внимательные, как у хищной птицы. Глаза человека, который привык оценивать противника с первого взгляда и редко ошибался в своих оценках.
Очень странно, но она была одета в белый парадный мундир вице-адмирала – тот самый, с золотым шитьём и орденскими планками, который полагался для официальных переговоров или торжеств. За её спиной угадывался капитанский мостик линкора «Паллада»: приглушённое освещение, мерцание мониторов, силуэты офицеров за пультами.