– Тогда для тебя всё закончится! – рявкнула Лада. – Это ты хочешь услышать? Тогда завтра будет последним днём, когда ты всех нас увидишь!

Солнцева ничего не ответила, только продолжила молча смотреть на сестру.

– О, Великие Предки! – прошептала та и села на кровать. – Иногда я тебя так ненавижу…

У Лады было такое хорошенькое лицо… Сейчас всё пунцовое то ли от гнева, то ли от волнений. Не чета маскам, по которым невозможно было прочесть ничего и никогда. И это было прекрасно, очень красиво – все эти эмоции…

Николка был ей женихом. Пронырливый, знатный парень, на год старше, выпустившийся из «Веди» в минувшем году. Солнцева не раз слышала от сестры, что тот мог бы уболтать кого угодно, если б захотел. А ещё он был Лисовым. Ещё одним Лисовым. Солнцева оценивающе оглядела сестру с ног до головы.

– Никому не нужно родство с Отверженными, – сообщила Лада словно невзначай.

«Пожалуй».

– Ты не только себя подставила, милая. – Сестра натянуто улыбнулась. И выпрямилась, обвивая руками столбик балдахина. – Так что он должен помочь. А ты… Не говори ни-ко-му. Ясно? Ни отцу, ни деду, ни…

– Да, – быстро ответила Солнцева. – Никому. Прости меня. Надеюсь… у тебя получится.

– У нас нет выбора. Я всё исправлю. А ты молчи, просто пока молчи, прошу. И не думай! – Сестра прикрыла глаза на мгновение, явно пытаясь успокоиться. – Не думай так громко, а ещё лучше вообще забудь про сегодняшний день.

Солнцева только молча кивнула в ответ.

– И упаси тебя предки выдать нас отцу или деду…

Лада всегда делала это – спасала её. Всю жизнь. Перетягивала все дедовы подозрения, брала на себя вину, терпела наказания, которые должны были достаться совсем не ей. И Солнцеву всё детство разрывало между чувством вины и благодарности, и ей всё хотелось, чтобы Лада прекратила, хоть раз позволила Солнцевой самой встретиться с последствиями собственных ошибок. И в то же время… ей этого совсем не хотелось

Лада прикусила щёку и с тяжёлым вздохом откинулась на перину. И Солнцева тоже опустилась на кровать. Растянулась рядом, прижимаясь к сестре.

– Спасибо, – прошептала она, хотя знала, заранее не благодарят.

Лада повернулась на бок и, мгновение помешкав, обняла младшую за плечи:

– Всё будет в порядке, – прошептала она. – У нас ещё есть время. И… думай-ка лучше пока о том, что у тебя осталось. Какой следующий экзамен?

– Волхование.

Лада резко выдохнула. А потом принялась с преувеличенным интересом и молча разглядывать созвездия, серебристой нитью вышитые на изнанке балдахина. Солнцева знала, о чём она думает. Солнцева думала о том же. Все последние годы.

Она слишком слабая – для волшбы, для всей их общины. Для Крипты. Если Солнцева даже каким-то чудом и справится с волхованием, то обязательно облажается на психургии. Или любом другом испытании.

Или на Дне П.

«Крипте не нужны слабаки».

– Ладно, милая, – протянула Лада спустя долгие минуты безмолвия, всё ещё не отрывая взгляда от вышитых созвездий перед собой. – Тогда… вставай. И занимайся, поняла?

– Я занималась всю свою жизнь, – отозвалась Солнцева.

Она знала, что из себя представляет. И Лада тоже об этом знала, да и вообще все: и Солнцев-младший, и отец с матерью, и дед, и служанка-Дара, и кузина, и даже проклятый Лисов. До Дня П. доходили совсем не все дети Крипты, и будь всё так просто, как пыталась изобразить Лада, не было бы столько Отверженных в лабиринтах Трущоб на окраине города. Не было бы столько погибших в Урожайную неделю.

– Ты справишься, – прохладно сообщила сестра в ответ на её мысли. – Ты должна.

«Должна».

Солнцева, нехотя поднявшись, направилась к заваленному тетрадями столу.

Белые часы на белой книжной полке показывали полдень, а за окном клубилась темнота. Бесконечная ночь, древняя, как сам подземный город. Её мрак разгоняли только голубая вязь криптских букв на зданиях, брусчатке и куполе, да факелы летучих кораблей; тусклый свет в окнах домов да слабые уличные фонари. Круглосуточно.

Солнцевой всегда казалось ироничным носить лик дневного светила и никогда не знать его тепла.

Лада в конце концов с тихим шорохом встала с кровати и направилась к двери. Она больше ничего не сказала, только звучно хлопнула дверью, поглощённая темнотой коридора. И тишина, в которой оказалась Солнцева, была такой оглушительной, что бешеное биение сердца показалось непозволительно громким.

Солнцева медленно втянула затхлый воздух спальни, тяжёлый, с привычными нотами медового воска и гари. Из окна на неё молча пялился подземный город. Крипта. Знавшая все тайны Солнцевой, все провинности. Опасная и насмешливая – она могла бы раздавить её и не заметить.

Крипта именно так всегда и поступала. Со слабаками.

Глава 2
О студенческих братствах и языческих культах

Наши дни

«…Поляне же жили в те времена сами по себе и управлялись своими родами…»^[1]

Гвалт и суета в лектории стояли ужасные, но Лене они не мешали. Напротив, все эти хаотичные звуки и смазанные очертания не давали сосредоточиться на главном – отдельных деталях. Прекрасно. Преподавательская кафедра; ряды амфитеатра, убегающие вверх и вниз двери, ходившие из стороны в сторону и коричневая меловая доска – особенно она – всё это сейчас одновременно и существовало и нет.

«… а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у славян в Новгороде свое»^[2].

– …так ему всё-таки тоже порезали горло?

– Да, вроде да. Но прикол не в этом, ты слышал же…

– Про подпись на стене?

Лена повела плечом, стараясь сфокусироваться на книге. Общий гул вокруг начинал расслаиваться на слова. И сейчас это было совершенно без надобности.

«Все эти племена имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, каждое – свои обычаи»^[3].

Позади, ярусом выше скрипнула скамья, едва не заставив Лену дёрнуться.

– …В комментах пишут, что «Мормо»…

– Что такое «мормо» вообще?

Ей не нужно было вслушиваться, потому что все они говорили об одном и том же вот уже какой день подряд. Ходили по кругу, будто муравьи в смертельной петле из собственного следа. Трещали об этом из каждого угла, из каждого коридора. А уж после вчерашней новости…

– …но всё равно, какой дебил нарисовал это на доске?

Лена заметила, что нервно теребит бровь, только когда в пальцах осталась пара вырванных волосков. Дурацкая привычка. Альбина каждый раз говорила, что если Ларина не отучится так делать, то в итоге останется и вовсе без них. Лене бы этого не хотелось. Она очень ими гордилась, вообще-то – своими широкими и густыми бровями. И всё её лицо – маленькое и острое, обрамлённое коротенькой смешной чёлкой и рыжевато-русым каре – очевидно, пострадает, если лишится того, что занимало довольно солидную его часть.

Лена потёрла виски. Книжные строчки плясали перед глазами, громкие слова, лавиной сходящие с верхних рядов амфитеатра не давали сосредоточиться.

Доска. Маньяк. Обряд. Аспирант. Следствие.

Диль.

Мормо.

Всё это уже немного раздражало. И отвлекало, а ей нужно было хорошо ответить сегодня. Как и всегда. И темой занятия были вовсе не псевдоритуальные убийства, совершённые всякими «фанатиками греческой мифологии» – как вчера окрестила преступника пресса.

«…А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели все нечистое и срамословили…»^[4]

– Добрый день.

Стоило этим словам, самому голосу, что произнёс их – тягучему и глубокому – тронуть пространство аудитории, как вокруг повисла тишина. Так стремительно, будто кто-то просто отключил звук.

Лена оторвалась от «Повести временных лет». Заложила карандаш между страниц и небрежно захлопнула книгу. Она молча смотрела, как Алексей Диль неторопливо располагается за кафедрой – уже без пальто и перчаток, он никогда не позволял себе заходить в лекторий в верхней одежде. Никогда не приветствовал студентов иначе, чем «добрый день», даже если за окном была темень, а на часах – шесть вечера. Или девять утра.

Лена, да и все остальные, впрочем, оставались безмолвными. Неподвижно наблюдали, как доцент методично раскладывает на лекторской стойке рукописные конспекты. Он был завораживающим, этот их преподаватель истории и этнографии. Настолько же завораживающим, насколько и пугающим, если честно.

Ноздрей коснулся запах горячего шоколада, и Лена бросила быстрый взгляд на край парты. Альбина Сафаева выглядела совершенно потерянной, сжимая чёрный бумажный стакан в одной руке и второй механически копаясь в портфеле. Она не отводила глаз от доски. От огромной буквы «m» – то ли латинской, то ли русской прописной. Хотя в свете последних событий большинство склонялось к первому варианту.

– Всё в п-порядке? – спросила Лена.

Альбина была бледнее мела.

– Альбина, – голос преподавателя заставил Лену на миг отвлечься от соседки. – Сафаева, будьте добры…

Алексею Дилю не нужно было повторять дважды или даже заканчивать фразу. Его понимали с полуслова.

Альбина, казалось, побелела ещё больше. Но в следующее мгновение подорвалась с места, едва не расплескав шоколад. Портфель свалился со скамьи, на пол просыпались ручки и карандаши. Лена машинально выставила ногу вперёд, останавливая катящуюся к краю помоста помаду. А Сафаева уже трусцой сбежала по лестнице амфитеатра. Она схватила с преподавательской кафедры губку и, даже не намочив, ринулась стирать с коричневой доски за спиной Диля огромную «m». И в аудитории повисло такое безмолвие, что этот сухой шорох, казалось, эхом отражался от стен. Только ветер тихо завывал в оконных щелях да стёкла дребезжали в старых деревянных рамах.

– Я узнаю, кто это сделал, – сказал Диль, когда Сафаева закончила.

И от его безэмоционального тона у Лены за шиворотом проступили мурашки. Она подняла глаза на часы, висевшие над доской. Без семнадцати девять. И Диль, конечно, не начнёт раньше, чем они покажут 8:45. Педантичный, если не сказать дотошный, хладнокровный элитарист. С застывшим и гладким, как эмаль, белым лицом, подозрительно молодым для его должности. Диля обожали: его странноватую, зловещую харизму; одержимость предметом, который преподавал; ненормально правильные, какие-то ненастоящие черты лица. И вообще весь архаичный облик – от накрахмаленного воротника сорочки и острых стрелок на брюках до блестящих тёмно-русых волос, зачёсанных набок и напомаженных. Его боготворили. И это могло бы показаться милым. Забавным. Вот только…

Скамья рядом скрипнула. Альбина принялась собирать с пола рассыпавшиеся вещи. Лена подняла помаду и молча положила на стол рядом с соседкой.

– Спасибо, – шепнула та.

Лена коротко улыбнулась.

Часы наконец показали без пятнадцати девять, и Алексей Диль ожил. Престранное зрелище – секундой назад он казался застывшей в вечной юности огромной фарфоровой куклой. А теперь был артистом моноспектакля, вещающим не из-за кафедры, а будто прямо со сцены. Полный завораживающего обаяния, ироничный и увлечённый.

Живой.

И всё равно какой-то искусственный.

У Лены заболела голова.

– За сто пятьдесят лет язычества на Руси, – говорил он, неспешно подчёркивая волнистой линией тему занятия, – сформировалось целое влиятельное сословие – жрецы. «Волхвы», «чародеи»: их называли по-разному. И их влияние было так сильно, что и через столетие после принятия христианства иной раз жрецы могли привлечь целые города на свою сторону, сопротивляясь князьям или христианским священнослужителям. Но вы ведь уже знаете, о каких событиях я говорю…