Как бы Лада ни старалась, она была таким же для него разочарованием, как и Солнцева.

Мать повела пальцами, отправляя младшей дочери на тарелку картофель и утиную ножку. Срывающиеся с неё капли жира медленно растворялись в воздухе, так и не достигнув скатерти, режущей белизной по глазам. Такая простая и красивая волшба – Солнцева на миг забыла даже все свои тревоги. Она любила волхование, любила свою родную Крипту за то, что та давала им всем. И в то же время… Ненавидела.

Над столом повисло молчание. И в нём казались оглушительно громкими и звон бокалов, и стук столовых приборов. Солнцева была почти уверена, что может расслышать их эхо, отражающееся от высокого потолка и пустынных стен. Она старалась расправиться с ужином как можно тише. Будто лишний скрежет, лишний скрип стула, слишком громкий вдох разрушат иллюзию мирного семейного вечера. Взорвут над столом колбу с гремучей ртутью.

Ей бы не хотелось быть той, на кого спустят всех собак. Её и так не слишком здесь жаловали.

– Артемий, – вдруг обратился к отцу дед.

Его голос прозвучал так неожиданно, что рука Солнцевой дёрнулась. Зубцы вилки насквозь продырявили мясо, и брызги горячего сока окропили бесстрастный лик её железной солнечной маски.

«Проклятье».

– …у твоих детей помои в голове.

Солнцева не смотрела по сторонам, но чувствовала взгляд каждого члена семьи. И занервничала, несмотря на то, что мысленно приказывала себе этого не делать. Твердила про себя «успокойся-не-страшно-успокойся-не-страшно», и всё равно суетилась. Она заёрзала на стуле, сначала протянув руку к льняной салфетке, затем отдёрнув.

«Все смотрят…»

Она пыталась сосредоточиться. Сконцентрироваться на каплях, сползающих вниз по железным лучам маски, но… Одна сорвалась и упала прямо на мамину белоснежную скатерть, медленно расползлась по ней уродливой охристой звездой.

«Проклятье!»

Солнцева зажмурилась и подняла руку. Махнула ладонью перед солнечным ликом, желая убрать, испарить, уничтожить остатки позора. Пальцы закололо, и Солнцева почувствовала слабое натяжение волшбы между ними. Это было правильно, хорошо. Это поможет избавиться от утиного жира, реабилитирует её в глазах отца и деда.

И они просто продолжат милый семейный ужин.

Руку свело, и Солнцева стиснула зубы. Волшба больше не ощущалась приятной тяжестью в жилах, скорее разъедающей кислотой. Пальцы будто склеились патокой…

– Они все окажутся такими бесполезными? – Голос деда был насмешливым.

И Солнцевой не нужно было его видеть, чтобы знать – он снова обращался к отцу. И снова в словах его сквозил потаённый укол. В сторону матери. Они всегда во всём винили мать, в основном. Её кровь. Будто она виновата, что родила двух девиц, будто она виновата, что её дочери слабые.

Солнцева открыла глаза. И увидела, как побелела собственная ладонь. Кожа сделалась такой серой, будто она держала руку в ведре со льдом.

– Ты молодец, – шепнула в ухо сестра. – Ты всё отчистила.

Солнцева медленно повернула голову, убирая руки под стол, сжимая и разжимая онемевшие пальцы. Она заглянула Ладе в глаза, сама не зная, что хочет там отыскать. На дне сестрицыных зрачков плескалось много эмоций. Вот только сильнее всех видна была жалость.

Не это. Солнцева хотела увидеть совсем не это.

– Вот. – Лада тихонько пододвинула к ней стакан с водой.

Солнцева машинально поднесла его к прорези, рассекающей нарисованные губы маски. Та, ведомая волшбой, расширилась, позволяя сделать глоток.

Столовую, вновь погружённую в недолгую тишину, расколол металлический звон – дед бросил вилку с ножом на пустую тарелку. Стянув белую салфетку с колен, он промокнул ею рот.

Солнцева напряжённо уставилась на него, зная, что их всех ожидает. Каждое окончание ужина – очередная дедовская мудрость, вывод о минувшем дне, какое-то умозаключение.

Или насмешка.

– В нашем роду никогда не было Отверженных, – сказал он, бросая взгляд на противоположный конец стола. – Но у твоей сестры есть все шансы нарушить эту традицию. Так что учись прилежнее, Солнцев-младший.

Солнцева выпрямилась на стуле, ощущая, как вновь холодеют пальцы, только-только обрётшие чувствительность. Она уставилась перед собой – на единственный в столовой гобелен, темнеющий за материнским плечом. Солнцева смотрела на него до рези в глазах и не видела ничего совершенно. Вышивка, повествующая об одном из мифических криптских сюжетов – царевна-лебедь, ступающая из морской пены, будто вдруг выцвела. И всем, что застыло у Солнцевой перед глазами, было дедово насмешливое лицо. И жалость, тлеющая на дне Ладиных зрачков.

Она смогла выйти из-за стола, только когда с ужином расправились все остальные. Кусок не лез в горло, так что Солнцева украдкой наблюдала за младшим братом. Он не обронил ни слова на протяжении вечера. Солнцев-младший вообще был молчаливым.

Что очень нравилось деду. Он считал это признаком ума.

Ей бы хотелось знать, каково это – всю жизнь быть единственной надеждой отца. И вместе с тем не хотелось. Обида на Солнцева-младшего, травящая её большую часть детства, давно потускнела, оставляя вместо себя лишь пустоту. Брат был не виноват.

Ей бы хотелось оградить его от всего этого – давящих отцовских надежд, завышенных ожиданий деда. Но она не могла защитить от них даже себя.

Поднявшись вместе с Ладой и братом на спальный этаж, Солнцева коротко пожелала им добрых снов. И лишь очутившись за дверью спальни, смогла дать волю эмоциям.

– Почему? – прошептала она в полумрак комнаты, стискивая кулаки.

Ответом ей служило потрескивание свечных фитилей да стрёкот часов на полке.

Солнцева пнула ножку кровати. Та была крепкой, та повидала уже немало истерик. И только едва заметно дрогнули четыре столба, держащие балдахин.

Она сорвала покрывало и швырнула на пол, взмахом руки заставила накрениться книжный стеллаж. Фолианты, древние и толстые, посыпались на пол.

– Почему?

Солнцева сорвала с себя маску и швырнула на стол. Прохладный воздух лизнул обнажившуюся тонкую, изувеченную кожу. Солнцева рухнула на кровать и уставилась в переливающуюся звёздную вышивку на изнанке балдахина.

Почему волшба её так ненавидела?

Она подняла руки и уставилась на ладони. Она не понимала, что с ними было не так. Что не так было с ней самой.

Волшба брата казалась чудесной. Солнцев-младший был таким сильным, творил такие вещи, которые до сих пор ей самой и не снились. Он умел перекидываться в собаку. Он умел поднимать мертвецов – пока только крыс или другое мелкое зверьё. И всё же…

Он умел видеть блуждающие огоньки.

Она гордилась им. И ужасно завидовала.

«А вы знали, что у полкана два сердца? – мог сказать он вдруг между делом, отрываясь от очередной книги. Он так много читал… – Одно в человеческой части тела, а другое в лошадиной. Если перестанет работать одно, он всё ещё не умрёт».

Солнцев-младший, вероятно, забрал всё благословение предков. Не оставил старшим сёстрам ни капли.

«Раньше все книги оборачивали кожей идропости^[8]. – Голова младшего брата вмещала, казалось, всю библиотеку целиком. – И потому их осталось так мало, что теперь их найти можно только на уровне заповедника, в подвале “Веди”».

Солнцева уронила руки на перину. Распласталась на кровати, будто звезда. Лёгкое дыхание ветра из окна ласково касалось оголённой кожи лица. Нет, не лица.

Того, что было вместо него.

Отец с дедом считали слабой и Ладу. Волхование той давалось не многим лучше, чем младшей сестре. Но у Лады всегда было славно с психургией – ясновидением, гипнозом, чтением мыслей. Слабое утешение для их семьи, но у Солнцевой не было и этого.

Их отец был целителем. Хорошим, если судить по обилию драгоценностей у матери на шее. Такие красивые, они почему-то всё равно всегда казались Солнцевой удавкой.

Дед тоже был целителем. И прадед.

Солнцева разглядывала изнанку белого полога. За всю свою жизнь ей удалось повидать только такие звёзды – ненастоящие, вышитые на балдахине кровати, или чёрные, графичные – на иллюстрациях в трактате Валтасара Бесова «О небе и его светилах». И никогда – настоящие. Серебряная вышивка на белом бархате в полумраке спальни казалась тёмными горошинами, хаотично рассыпанными по ткани. И Солнцева таращилась на них, будто заговорённая, почти и не моргая.

Мать тоже посещала слушательницей базовый целительский курс «Веди». Её отец был прогрессивных взглядов – учёным, артефактором. Девиц в Высших Науках было мало – только самые сильные ведьмы. Крипта уважала сильных, сполна одарённых волшбой, а потому скрывать от «Веди» могущественных ведуний воспрещалось. Они должны были обучаться, отдать себя подземному городу, служить ему. Но мать Солнцевой сильной никогда не была… А всё равно её отправили осваивать мастерство. Солнцева всегда думала, что Лада с её острым языком и крутым нравом пошла именно в него – деда по материнской линии, Бориса Волкова. Тот, вероятно, мечтал о многом для своей дочери, желал ей незаурядного будущего. Но Веселина просто… влюбилась в сокурсника. Стала такой же, как и все остальные женщины Крипты. Веселина Волкова не проработала ни дня, оказавшись замужем раньше, чем закончился её первый год обучения. И ушла из «Веди».

Видимо, всем детям суждено разрушать родительские надежды.

Солнцева оторвалась от балдахина, невидящим взглядом окидывая комнату. Обида и бессильная злость, стискивающие её изнутри, притупились. Солнцеву вновь затапливала пустота.

Свечей в спальне горело мало, за окном гасли окна, один за другим с горизонта исчезали летучие корабли. Комната погружалась в ещё больший мрак, чем обыкновенно. А пламя на редких свечах казалось всё ярче с каждой минутой.

Лада оказалась для целительства «слишком никчёмной». Дед не хотел пускать её в Высшие Науки вообще, но… им с Солнцевой повезло, что отец уродился таким самоуверенным. Слишком крепко укоренилось в обществе мнение, что девицы-академистки – одарённые ведьмы. Слишком любил Артемий Солнцев пускать пыль в глаза. Слишком сильно хотел компенсировать то недоразумение, что его первенцем оказалась девчонка. Ладе разрешили рисовать свои Таро, посещать вольным слушателем курс по артефакторике и изредка гадать материнским подружкам из женского круга. Дед смотрел на это сквозь пальцы лишь потому, что Лада сумела сделать хоть что-то полезное – обзавестись смазливым лицом. Ни для кого не было секретом, что он хотел скорее сбагрить её замуж, превратить в проблему для другой семьи.

Дело отца продолжит Солнцев-младший, сомнений тут не оставалось.

Какое будущее же ожидало Солнцеву, не знал никто.

«В нашем роду никогда не было Отверженных», – прогремело в голове эхо дедова голоса.

Солнцева тихо выдохнула.

«Ты не только себя подставила, милая», – сказала ей Лада на прошлой неделе.

Солнцева заставила себя сесть на кровати. Уставилась на темнеющий за окном город, на редкие огни факелов и окон, рассыпанные по нему как бисер по платку. На кровавый циферблат, подглядывающий сквозь расщелину между высотных каменных домов.

«Чёрта с два!»

На настенном канделябре вспыхнули свечи. Не все – как бы Солнцевой того ни хотелось. Но их утешающий свет окропил комнату, сделал всё вокруг, даже, казалось, саму жизнь, каплю… приятнее.

Она поднялась на ноги и направилась к столу. За окном пролетел, плавно снижаясь, летучий корабль. Факелы на его расписанных рунами башнях на миг окрасили стены спальни ярко-красными полосами.

Солнцева заставила портьеры резко сомкнуться. Отгородить своё подобие лица, избавленное от маски, от вечно бодрствующего подземного города.

Она опустилась на стул и рывком придвинулась к столу. Ножки царапнули паркет, жалобно скрипнула спинка.

– Я не бесполезная, – прошептала она белому бархату штор.