Ухожу перекатом, и в кувырке беру саблю кочевника в левую руку, в правой – мой клинок. Я как-то смеялся с двуручников. А теперь главное, чтобы не посмеялись с меня… посмертно. Первый выпад с ударом сверху блокирую правой рукой, соперник второй саблей боковым замахом пытается достать меня в бок. Блокирую, отвожу и, приседая, колю с низу вверх. Саблей выполнять такие приемы крайне сложно, но у меня получилось. Пройдя через подбородок, клинок вышел через голову. Удар по шлему. Опускаюсь на колено из неустойчивого приседа. Амортизация подшлемника и неведомый пока металл не дают серьезной травмы моей голове, но звездочки посчитаны были. Краем сознания слышу, или даже ощущаю звук рога, призывающий к атаке. Начинается завершающая стадия нашей битвы за будущее.

Еще удар по моей правой руке. Боль, но рука пока рабочая. Выдернутая сабля из головы поверженного противника опускается вниз и резко вправо, откуда уже два удара могли предрешить мою судьбу, если бы не броня. Хрясь и нога пятого степного берсеркера в районе колена делится на две части. Укол в грудь упавшего степняка и все. Удар и нож отскакивается от моей груди. Один из степняков, раненый, умудрился бросить в меня метательный нож. Контроль. И я методично без эмоций каждого из пяти степных воинов колю в сердце. Поднимаю пистолет, меняю магазин.

– Мы еще повоюем, – кричу я и на кураже устремляюсь к самому опасному участку сражения.

Шесть спешившихся монголов уже растягивают повозки, а еще три конных степняка не дают подступиться к пешим, постоянно орудуя копьями. Почему из луков их не растреляют? Похожая картина в трех местах. Целюсь – выстрел и один из конных копейщиков сваливается на лошадь, рядом еще двое его собрата валятся на землю – один с болтом в груди, второго копьем достал один из ушкуйников. Конь встал на дыбы всадник свалился, а конь умудрился копытами задеть одного из спешившихся. Вот так, – лошадки на нашей стороне.

У меня начинается форменная истерика. Я начинаю смеяться, и уже не заботясь о безопасности – воткрытую лавирую между опасными участками сражения. Даже когда в правый бок прилетает стрела и резкая боль отдается по всей правой части туловища, я продолжаю идти на врага. Пистолет уже не помощник, но сабля в руке и добрый доспех, а еще колдовское тайное русское заклинание «хусим», делают меня тяжелой мишенью.

В проем с левого фганга проникает десяток спешившихся монголов, но семь ратников выставляют против них копья. Небольшая пауза и между двумя стенами начинается сеча. Я влетаю в нее и с ходу, наотмашь совершаю рубящий удар по спине одного из монголов. Понятие о честном бое – сказки. Убей любым способом, хоть унижайся, отступай, что угодно, но убей! Отражаю удар слева и, «со всей дури», с ноги по органу размножения. Некоторые интелегенты будущего сказали бы: «Как можно, монголов то и было всего меньше миллиона – это геноцид!». А я бы ответил: «Да пошли бы вы… на русское колдовское заклятие».

– Малая стена! – кричит Филипп и его семь ратников выстраиваются в стену шитов с выставленными мечами. За ними пристраиваются еще двое ушкуйников с копьями. Позади их Еремей с большим бревном. – Бой!

Еремей кидает в строй монголов бревно и ратники дружно слаженно делают два шага и колют. Двое монголов падают с ранами. Еремей обходит строй соратников и включается в бой. Его могучая сила перекрывает мастерство владения клинком. Удар меча Еремея берет на блок степняк, но это ему не помогает и он делает шаг назад, пытаясь удержать равновесие. Раскрывается и получает удар в ключицу. Еще один готов.

Понимая, что с вошедшими справятся, я осматриваюсь вокруг, но не нахожу соперников. В метрах трехстах идет сеча конных. Бегу к оставленной винтовке и спешно заряжаю магазин патронами. Целюсь только в тех степняков, что находятся подальше от союзников. Выстрел, выстрел, выстрел… Обойма пуста. В это же время и монголы начинают паническое бегство. На земле остаются тела больше двух сотен.

– По коням! – кричу я и ищу выжившего коня. Бой внутри вагенбурга подходит к завершению. – Одного живым вяжите!

Коня беру монгольского и ускоряюсь в сторону обоза, наблюдая погоню за отступающими степняками. Далеко скакать, и конь плохо слушается, поэтому замедляюсь и уже рысью скачу за союзниками.

Подъехав к обозу, понимаю, что бой мы выиграли. Остатки монголов либо стоят на коленях, либо разбежались по окрестностям и за ними идет охота. Одного из степняков, не стоящего на коленях, в хороших одеждах и перстнях связывают трое мокшей.

– Добро! То божественная воля! – прокричал Третьяк, подбежав ко мне.

Вокруг было ликование, люди обнимались, а мне стало грустно. Мы потеряли людей. В последнем строю стояло только семь ратников и один новик, Далебора я не видел вообще, а его сын Лавр ранен в руку.

– Я до людей, пораненых смотреть, – сказал я и развернул маленькую, но выносливую лошадку. Какая-то смесь пони и коня.

Наш вагенбург уже разбирали, на одной из телег были нагружены халаты монголов и на них лежали трое раненых, это был один из ратников, Лавр и новик. Перевязав и обработав их раны, которые, по сути, не были сильно опасными, если их промыть. Перекись водорода закончилась, да и перевязывать пришлось разрывами рубах наших убитых. Не стерильно, но лучше так.

Осталось в строю только шесть ратников, Филипп, Еремей, один из присоединившихся ушкуйников и новик. Все… И я не разделял радость всех оставшихся. Их фатализм, объясняемый волей Бога, еще не стал моей моралью.

Глава 23. Копи царя Корнея и висячие сады Божаны

Немного подсластили горечь трофеи. У всех убитых нами монголов были мешочки, в которых нашлись и серебряные монеты, и драгоценные камни. Кони и оружие так же были оценены как весьма годное. Луки были дорогими. Так что все это добро могло стать весомым капиталом для создания действительно серьезной базы воинской подготовки в поместье. Но нужно было поторговаться и за трофеи, взятые в обозе уже

Когда мы уже подъехали к обозу монголов, я присмотрелся к некоторым телегам, там лежали и сельскохозяйственные орудия, например топоры и несколько связок разных тканей, может, еще чего было. Вывести бы это все. Своих телег, которые остались в ушкуях, может и не хватить.

Когда мы – герои вагенбурга пришли к обозу, там уже во всю шел дележ трофеев. Кощунственным казался и дележ некоторых, наиболее привлекательных пленных девушек.

Ко мне степенно подошел Антяс и начал что-то торжественно говорить.

– Он славит великого война и мудрого воеводу! – сказал с удивлением переводивший слова Антяса Третьяк.

– Я не воевода! Но что я вижу? Татар посекли разом, а скарб их кому? – спросил я, показывая Третьяку рукой, мол – переводи.

Антяс долго говорил, а потом усмехнулся и показал рукой на столпившихся девушек.

– Он кажа, што четвертая доля тебе и твоим воям и можашь брать девку на твой укус, – перевел Третьяк.

Честно говоря, после боя и такого нервного потрясения хотелось эдакое. Однако, семейное благополучие важнее. Если бы не было тут Третьяка, да Второка, постоянно задумчивого, скорее – да, чем нет. Ну не святоша я. Люблю Божану, но тут не в любви дело.

Начался торг. Пришлось мучительно доказывать, что только наши действия в вагенбурге позволили разбить превосходящий во всем отряд монголов. Упоминалось и моя китайская труба, которая позволила еще до расстояния выстрела стрелы поражать врага.

Часа три спорили. Я смог выторговать себе все трофеи, нашедших возле нашей встречи монголов у табора. Никто не посмел рассматривать то, что было взято нами. Кроме этого мне и всем людям, что были со мной, полагалось двести коней из почти семисот оставшихся от монголов. Взял я и четыре повозки, половину припасов монголов. Так же пятьдесят сабель, двадцать копий, десять луков, треть доспехов. Отдали мне и пятнадцать молодых мужчин, что были взяты монголами и десять девушек. На вопросы о родстве, было сказано, что род их прекратился, и они и у мокшей станут холопами, или войдут в роды.

Оставалось понять, как это все доставить. Тут торг возобновился с новой силой. Мокши предлагали довести коней до Новгорода, дальше уже сыновья Войсила должны были их вести. Эти договоренности лишили меня еще пятидесяти коней, причем в пользу не только мордвы, но и своих родичей. Деньги родства не знают?

Расстались мы друзьями навек. А возращение к ушкуям вышло триумфальным. Потери были приняты, как незначительные. Бог прибрал и все. Я же отправился в путь.

Два дня до места схрона прошли спокойно и без приключений, нашел я и место. А вот откапывать пришлось долго. Толи я при переходе в это время был семижильный, либо после зимы намыло еще земли, но понадобился день непрерывной работы, чтобы все расчистить.

Погрузились в телеги и еще два дня пути к месту, где нас ждали посудины. Получилось так нагрузиться, что и ушкуи с малой осадкой, значительно погрузились в воду. Дважды сели на мель, но при помощи второго судна выбрались. Проплывая границу с Булгарией видели, как спешно работают люди, строящие засеки. Готовятся к встрече, видимо. Все больше удивляюсь осведомленности местных. Вот откуда они знают, что монголы через них домой пойдут. И так уверены, что русские с половцами проиграют битву. Правда эти засеки могут быть и против русских, которые укрепляются в Новгороде Нижнем.

Когда уже позади оказались Новгород, Городец, и мы уже шли в устье Унжи, начало щемить сердце. Мой дом, моя семья. Как много я потерял в той жизни, не имея этого чувства, что тебя ждут и любят.

– Любы мой! – прокричала Божана, еще до швартовки к причалу. Войсил, который так же здесь был, довольно разгладил усы.

– Любимая! – прокричал я в ответ. Сладость такого общения никак не казалась мне слащавой.

Рядом с Божаной, по левую строну, спрятавшся в подоле платья стоял Юрий. Нет, не дам своего сына в бабу превращать. Воспитание будет мое. МОЕГО сына!

– Добрый поход? – спросил Войсил как старший, как только я спрыгнул с ушкуя.

– Десяток наших людей посекли, – ответил я и опустил голову.

– Пошто так? – спросил Войсил.

– Апосля Василий Шварнович, – сказал я и уважительно низко поклонился.

– Добро! – сказал тесть и пошел давать какие-то распоряжения пригнанным холопам с повозками.

Потом был дележ добычи. Ушкуям я предложил два варианта. Первый, как и условились фиксированную плату, второй – пятнадцатую часть с трофеев. Жадоба долго ходил, рассматривал добро, которое и так оценил в пути, а после согласился. Вспомнил и про десятую часть в род Войсил. И пришлось и ему высчитывать из добычи, указав, что его сыновья, так сказать, по-родственному, взяли с меня мзду за переправку коней. Узнав про то, что и его люди получили с похода хороший приработок, Войсил умерил свои аппетиты.

– Аще полоняный у меня есть, – сказал украдчиво я.

– Што за полоняный? – заинтересовано спросил тысяцкий.

– Татарин – боярин. Ведает много, – продолжил я издиваться. – Вот холопом буде мне, али продам його.

– Корней Владимирович? Так порешим усе, – сказал Войсил и заливисто засмеялся. Он прекрасно понял, что я держал факт пленного как козырь, чтобы не делиться с тестем трофеями.

Вечером был настоящий пир. Всю ночь пьянствовали, даже дрались. Еремей двоих особо приближенных к Жадобе ушкуйников манерам учил. Ночью же, кто успел за столом проспаться вечером, умудрились уже в меланхоличном настроении напиться снова.

– А што за песнь такая? Черный ворон, что ты вьешься? И говор чудной, – спросила Божана, когда под утро я все же смог уделить внимание жене. – Аще, як на поле куликовом просвистели кулики и… якож там… стали ратится полки?

Я растерялся. Да, змий коварный делает нас уязвимыми.

– А то песнь народа мойго, – соврал я представился же я первоначально родом из западных славян.

– Пригожа! А ты в походе девок портил? – сменила тему Божана. Ну никакой логики разговора. Постоянно в напряжении.

– Не, ты мне люба, – сказал я, полез целоваться.

– А не кривда? И попервой в баню, смердишь! – сказала Божана и театрально скривилась.

– А придешь? – с лукавой усмешкой спросил я.

– А якож, а то усих девок покроешь, вон пригожих привез з паходу, – сказала Божана и стала выталкивать из горницы.

А потом была баня и страсть. Мне получилось разбудить страстную женщину в Божане. Страхи пленения, домострой Средневековья, все уходило, когда мы занимались… нет, не сексом – любовью.

– Ой, а можна? Ты непраздна? – спросил я после того, как уже второй раз наши тела становились едины.