Вера была злой, мне казалось, просто от природы. Все ей было не то и не так, во всех видела если не предателя, то плохого сотрудника и лентяя. Люди вокруг просто не замечали ее, старались не пересекаться. Я же просто попала, как говорится, в струю. Потому что специально ее не избегала, даже общаться пыталась. Но змеи, они и в Антарктиде змеи. Коли в тепле держать, то обязанности свои выполняют с особым рвением и старанием.

В этот день у меня было прекрасное настроение, потому что дочка с внуками должны были приехать в Москву утром, и мы могли погулять здесь целый день.

Я отработала остаток дня, а под ночь, когда закончили в банях уборку и подготовили все к следующей смене, вышла с работы позже всех. Торопиться было некуда, чаю мы напились на месте.

– Леночка, ты мне не поможешь? – голос из-за арки я узнала моментально. Подбежала и увидела на земле лежащего Валерьяныча.

– Я скорую сейчас вызову, Федор Ва…

– Нет, это со мной часто такое. До дому проводи, милая, подсоби. Голову окружило, свет из глаз выкатился. Думал, к стенке прижмусь, в порядок приду, ан нет… Очнулся, лежу, прохлаждаюсь, будто и без того спина ноет мало, – он пытался шутить даже в таком положении.

– Я все же вызову врача, Валерьяныч, – приподняв щуплое и почти невесомое тело, я прижала его одной рукой к себе, второй вынула из кармана телефон и набрала номер «скорой».

Врач приехал, осмотрел, поставил укол, повышающий давление, и проверил аптечку деда. Уведомил, что завтра с девяти до десяти приедет доктор на дом и возьмет анализы, а потом велел присмотреть за пациентом и был таков.

Я осталась с Валерьянычем. Чему он страшно обрадовался и засуетился в маленькой кухоньке.

Дочка приехала, как обещала, рано. Но пока я ждала со своим подопечным врача, она добралась до нашего переулка. Позвонила мне, и я попросила дождаться.

– Нечего на улице их держать. Утро, а жара уже вон какая стоит. Приглашай домой, – приказал Валерьяныч.

Когда доктор дал рецепт на новые лекарства, приказал пить их по расписанию, а после уехал, мы вместе отправились в нашу столовую, потому что подошло время обеда.

Там мы снова встретились с Верой и снова я выслушала от нее порцию гневных оценок моего труда.

– Это что за баба? Мама, какое она имеет право так с тобой говорить? – тихо спросила Алиска. Валерьяныч, слава Богу, нас не слышал: он болтал с моими внуками, учил их складывать пальцы в виде животных, шевелить ушами. И много еще чему, полезному будущим мужчинам в социуме.

– Не надо злиться на людей потому, что они сами злы на себя, Алиса. Запомни это. Доброта, она ведь всегда с тобой, а зло ты раздаешь, а значит, сама остаешься ни с чем, – прошептала я дочке.

– А вот нынче это совсем немодно, Васильевна. Чему дочь учишь? Хочешь, чтобы, как ты, правдой да добром улицу подметала. Не твой век сейчас, Леночка. Не твой! – я поверить не могла, что дед так хорошо слышит. Не было у него аппарата слухового, доктор поставил чуть ли не склеротическое состояние. А он, оказывается…

На этом дочка отправилась в центр на метро, а я решила побыть еще с дедом, поскольку показался он мне слишком уж бледным.

Вечером, когда мы все, поужинав у настоявшего на этом старика, а Алиса моментально прибралась, пока я готовила пирог, собрались ехать домой.

Нам позвонили, чтобы сообщить: квартира наша горит. И та, что над ней, тоже. Видимо, дочка забыла закрыть балкон. А бросающих окурки с этажей выше развелось в новостройке превеликое множество.

– Поезжайте, а мальчишек оставьте, я скажусь соседке, она помоложе. Будет к нам каждые пару часов заходить. Справимся домом. А у вас сейчас дел невпроворот, – Валерьяныч был собран, словно хирург перед операцией.

На останках нашего жилья утром мы обнаружили целой только ванную. Да, сильно закопчённой, но целой. Нужно было искать, где жить, что делать с ипотекой и где брать самые необходимые вещи.

Валерьяныч вечером, когда мы приехали за мальчишками, твердо приказал:

– У меня остаетесь. Я занимаю свою комнатушку, а вторая огромная комната стоит без дела. Не хотел сдавать, не хотел чужих в доме. А с вами мне хорошо. И мальчики хорошие: читали мне, песню спели, показали, как искать в интернете мультфильмы и кино, – он отошел от двери, чтобы пропустить нас внутрь.

Когда все улеглись, мы с хозяином сели в кухне и заварили чай. Я чувствовала, как в груди сдавило все от горя и от обиды. Больше от обиды, потому что не понимала: за что мне это все.

– Не бойся, Васильна. Не бойся. Прорвемся. Я еще поживу, подниму твоих. До института точно доведу, – начал странные речи дед, и я улыбнулась, понимая, что доктор был прав. Нужно было вести Валерьяныча к врачу иного характера.

– Ладно. Я так благодарна вам, Федор…

– А ты не перебивай, ты слушай дальше, – он протянул тонкие сухонькие руки через стол и взял мои ладони в свои. – Я твоих не оставлю, Леночка, а ты не бойся. Иди, куда идешь! Без жилья не оставлю, познакомлю Алиску с кем надо, чтобы достойный отец был у мальчишек. Они же все хорошие, все в тебя. Да только тебе не место здесь, милая, – он говорил и говорил. И весь его монолог означал только одно: я не жилец.

Кое-как уговорив его не продолжать, я дала таблетки, проводила в комнату и сама устроилась на стареньком диване с младшим внуком. Дочка со старшим спали на полу, на матрасе, найденном в чулане. Глядя на мою небольшую семью, лица которых хорошо различались при свете фонаря, думала я снова о своей судьбе, о своем невезении, преследовавшем меня с самого начала жизни.

Засыпала с мыслями о завтрашнем походе по инстанциям, поиске выхода из положения. А еще о враче для деда, потому что такое он говорил впервые. И это был даже не звоночек, а набат.

Глава 3

– Не оттого-о, не оттого-оо, – тянул какой-то очень уж неприятный бас то ли в другой комнате, то ли через стенку. Просыпаться я не хотела. Сон затягивал, как это бывает, когда болен или очень устал накануне.

– Доколе ты мне душу рвать будешь, Степан? Они пятый раз уже приходят, Елена в жару мечется, ты не просыхаешь. У меня сердце не выдержит этого, выпрыгнет вот-вот, – тонкий женский голос срывался на плач в ответ басу.

– Не оттого обеднели, что сладко ели, а оттого, что долго спа-али, – протянул тот же мужской голос. – Уйди-и, не перечь мужу!

Женский плач стал слышнее, а потом послышался храп того, с басом.

– Ну и соседи у тебя, Валерьяныч, – прошептала я, понимая, что во рту будто наждачная бумага. И язык о нее цепляется, грозя и вовсе прилипнуть к небу.

Потом в голову приходит все, что случилось до этого. Возвращается в памяти, почему мы остались ночевать у моего пожилого друга. Пожар! С этой мыслью силы вовсе уходят. Но глаза я все же открываю. Свет слепит так, словно я неделю просидела под землей. Голова взрывается болью.

– Еленушка, милая моя, очнулась? – голос той самой плачущей женщины нежен, заботлив и очень трогает мое сердце. Ощущение, будто это мама, будто я снова в детстве, в том прекрасном отрезке моей жизни, где все было хорошо до ее болезни.

Холодок прикасается к губам, теплая рука поднимает голову, а невнятный силуэт, наконец, закрывает нещадно лупящее из окна солнце.

Вода. Холодная, словно со льдом. Она сначала даже не течет в горло, а впитывается во рту и моментально оживляет язык. Женщина наклоняет кружку по чуть. И я благодарна ей за это.

Наконец, напившись, я отвожу голову, но так, чтобы ледяная жидкость не полилась на шею. Что со мной? Заболела? С глазами что-то? Где я?

– Не бойся, Бог нас не бросит. Не бросит. Вот увидишь. Коли ты в себя пришла, значит и надежда есть. Лишь бы ты на ноги встала. А там как пойдет, – голос этот успокаивал и давал ту самую надежду, о которой говорил.

Позже я проснулась, видимо, вечером, или ночью. С улицы комнату освещала полная луна, которую я сначала приняла за фонарь. Тишина стояла такая, что заложило уши. Я уже и забыла, что может быть так тихо. Или у меня с ушами беда?

Только через минуту вспомнила о странном сне, выдохнула, поняв, что голова не болит. А ведь во сне казалось, что вот-вот лопнет: гудела как колокол. Но когда я повернула голову от окна, поняла, что комната мне незнакома. И запахи незнакомы. И обои на стенах слишком уж странные.

А потом, присмотревшись, увидела и женщину. Она спала, наклонившись всем телом на кровать. Сидела, наверное, на низком табурете. Руки ее лежали на одеяле, и я чувствовала их тяжесть своими ногами. Здесь же, возле рук, лежал малюсенький молитвослов. То, что это он, мне подсказал бликующий золотым крест, написанный на обложке. Твердый переплет, но книжица размером с именную иконку, которую я носила в кошельке.

Не помнила я, как снова провалилась в сон. А проснулась от голосов на улице. Свет теперь не раздражал, как до этого, как я считала, во сне. Окна с двумя рамами в глубоких простенках. Подумалось, что стена, наверное, не меньше полуметра, а то и больше. Округлые сверху рамы выглядели мило, но слишком уж по-старинному. Такие окна были в доме бабки, который после её смерти остался нам с матерью.

Деревянные, видно, что крашеные белой краской карнизы для штор над каждым из трех окон. И судя по тому, что улицы не видно, а только деревья и крыши соседних домов, находилась я не на первом этаже.

Беленый потолок, «веселенькие» обои, то ли с лилиями, то ли с ландышами, рассмотреть я не смогла: уж больно мелкими были белые крапинки на бежевом фоне. Зеленые листики различала точно.

Медленно скользя взглядом по стене с окнами, я наткнулась на угол. Потом другая стена, та, что была прямо перед кроватью. Комод, столик вроде секретера, а над ним столько картинок в рамках, что зарябило в глазах. Дальше стоял шкаф. Резной, громоздкий, внушительный. Просто Царь-шкаф, а не какой-то там… Балясины по углам слева и справа от двух дверок явно потолще моей руки и упирались в доску типа порога внизу и в козырек над шкафом. Я впервые видела такое чудовище мебельной промышленности. Даже задержала на нем взгляд, чтобы понять, зачем эти сложности и носят ли эти финтифлюшки хоть какую-то смысловую нагрузку.

Дверной проем тоже имел вид арки, как и дверь. Ну и еще один комод возле кровати справа, с зеркалом, стоящим над ним, был густо заставлен украшениями вроде статуэток в стиле «деревенский скотный двор». Были тут и коровы с белыми, блестящими фарфором боками, гуси, тянущие длинные шеи, видимо, шипящие и кидающиеся на кого-то, кого следовало допридумать самому, коза с пучком травы, торчащей изо рта.

В общем, странным было всё!

Так я думала до того, как решила потереть глаза. Тоненькие, будто детские ручки с аккуратными пальчиками напугали меня больше, чем этот дом. А когда я, кое-как встав с кровати, подобралась к зеркалу, то устояла только благодаря своим морально-волевым качествам.

На меня в отражении глядела светловолосая чуть курносая, светлоглазая девушка. Круги под глазами говорили о болезни, как и торчащие скулы и ключицы под распахнувшейся на груди сорочкой.

Покачала головой, помахала рукой, даже ущипнула себя перед зеркалом. Но девушка не сдавалась, повторяла все ровно то же и в нужный момент.

А потом все увиденное подтвердилось при ближайшем рассмотрении. Ноги, руки, живот, грудь. На ощупь и при рассмотрении оказались теми же.

Не моими!

Кружка воды на столе снова помогла преодолеть сухость во рту. Голова хоть и кружилась, но ничего не болело и даже не было усталости.

Не отпуская рук от кровати, я прошла к окну. И, выглянув, замерла. Там была не привычная мне улица. Там была улочка, по которой кто-то брел, кто-то бежал. По улице ехали лошади, запряженные в коляски и в телеги.

Было грязно, и грязь эта в данный момент засыпалась сеном. Да, мужик в картузе, черной куртке и сером переднике брал сено с телеги и бросал большими охапками туда, где был тротуар. По которому сейчас шли две странно одетые женщины в широченных юбках, замысловатых шляпках и приталенных куртках с мехом. Или это пальто…