Я двигала руку медленно, словно боялась потревожить не зеркало, а то, что спрятано за ним. Подушечки пальцев коснулись поверхности, и в этот момент я увидела, как моё отражение повторило движение – с опозданием. Не на долю мгновения, не на едва уловимый сдвиг – нет. Оно опоздало. Настолько, чтобы это невозможно было списать на усталость, освещение, нервную систему, на что угодно разумное.

Я отдёрнула руку. Отражение сделало то же самое чуть позже, словно догоняя меня. И в этом несинхроне было что-то пугающе интимное: как будто я наблюдала за собой в записи, но знала, что запись – живая.

– Хватит, – сказала я тихо.

Мой голос прозвучал мягко, но решительно. Он был единственным, что принадлежало мне без остатка.

Отражение заколебалось. Я не знаю, как описать это иначе. Оно не дрогнуло, не исказилось – оно стало… внимательным. Как будто то, что смотрело на меня из стекла, услышало. Не звук – смысл.

Секунда. Две. Три.

И вдруг я заметила ещё одно несоответствие.

В углу зеркала, там, где должна была отражаться дверь в коридор, я увидела не дверь. И не коридор. Там была тень – глубокая, плотная, как тьма за кулисами сцены, где кто-то стоит и ждёт своей реплики. Мне понадобилось полмгновения, чтобы понять: отражение показывает комнату, которой здесь нет.

Я шагнула чуть в сторону, чтобы изменить угол. В реальности за моей спиной – белая плитка, полотенцесушитель, бледная стена. В зеркале – пространство, которое не принадлежало этой квартире. Я не видела его ясно – только намёк, очертания, как видят дальний берег через туман: чуть темнее фона, чуть плотнее воздуха. Там не было предметов, по крайней мере явных. Но было ощущение глубины. И – присутствия.

Шорох повторился. Длиннее. Громче. Ближе.

Я поняла, что если продолжу смотреть, перестану различать, где я, а где – оно. И всё же я не отводила взгляда. Страх пришёл, но странный: не тот, что толкает к бегству, а тот, который заставляет стоять неподвижно, потому что любое движение может сломать хрупкое равновесие.

В зеркале на мгновение погас свет.

Я моргнула. Нет, это не был выключатель. Лампа над моей головой продолжала гореть ровно, без мигания. Но отражение вдруг стало темнее, словно сквозь него прошла тень. Это длилось секунду, может меньше. Но этого хватило, чтобы я почувствовала, как под кожей пробегает тонкая дрожь – как от холодной воды.

Когда свет “вернулся”, комната в зеркале снова стала похожа на мою. Почти. Чуть-чуть. Как будто зеркало извинялось за то, что показало лишнее, и поспешно собирало привычный мир обратно, стараясь не выдать, что когда-то знало больше.

Я отступила на шаг. Отражение тоже отступило, как будто согласилось.

– Это просто усталость, – шепнула я почти ласково, как говорят ребёнку, который увидел монстра в темноте.

Но я знала, что лгу. И лгала не зеркалу – себе.

Я закрыла глаза. Так легче дышать, когда мир начинает звучать слишком громко. Когда открыла, всё было на месте: плитка, лампа, запотевшее стекло, моё лицо. Даже опоздание исчезло – отражение снова послушно повторяло движения синхронно. Слишком послушно, как отличник, который знает, что его проверяют.

Я выдохнула, включила душ, и горячая вода обрушилась на плечи тяжёлой, ровной струёй. Шум воды заполнил комнату, вытесняя всё остальное – шорохи, паузы, даже собственные мысли. Вода всегда умела заглушать. Она напоминала дождь – но не тот, вязкий, морской, с глубиной и дыханием, а городской, искусственный, созданный трубами, но всё равно похожий на утешение.

Я стояла под водой и пыталась растворить в ней сегодняшнюю ночь. Пар закрывал зеркало плотным белым слоем, и мне стало легче от мысли, что я больше не вижу отражение. Иногда исчезновение – лучший способ успокоить.

Когда я закончила и завернулась в полотенце, зеркало превратилось в матовую поверхность с хаотическими каплями, стекущими вниз тонкими дорожками. Я не хотела вытирать его полностью – странное суеверие, рождённое только что: как будто, стерев туман, я позволю миру по ту сторону снова взглянуть на меня.

Я наклонилась к раковине, чтобы набрать воды в ладони, и в этот момент заметила кое-что ещё.

На стекле, среди случайных разводов, оставленных паром, проступала линия. Тонкая. Почти незаметная. Сначала я решила, что это просто след от моего пальца, когда я стирала запотевшую поверхность. Но линия была слишком ровной. Слишком уверенной. И она складывалась. В букву. Потом – в ещё одну.

Я замерла.

Это были не слова. Слишком расплывчатые, слишком неоконченные. Но это было намерение. Попытка. Как будто кто-то проводил по обратной стороне стекла, оставляя знак, которому не хватало чуть больше времени или тепла, чтобы оформиться полностью.

Я медленно протянула руку, провела пальцем рядом – не стирая, а просто чувствуя холод под тёплой влагой. Зеркало не ответило. Только капля сорвалась с края линии и упала вниз.

– Нет, – сказала я тихо, почти шёпотом. – Не сегодня.

Это было не отрицание. Это было – просьба.

Я вышла из ванной, не оглядываясь. Если бы я оглянулась, мне кажется, стекло всё равно смотрело бы в ответ.

В комнате было полутемно. Уличный свет косыми полосами лежал на стенах, делая пространство похожим на сцену, где забыли погасить последние прожекторы. Я опустилась на край кровати, всё ещё кутаясь в полотенце, и только тогда поняла, насколько ушла в себя. Руки дрожали. Не сильно – так дрожит звук в конце слишком длинной ноты, когда пианист ещё не решил, отпустить ли клавишу.

Я закрыла лицо ладонями. Внутри было странно пусто. Не страх. Не паника. Скорее – чувство, что я стою на границе чего-то большого, что пока не решило, впустить ли меня.

Надо было просто лечь. Уснуть. Завтра я бы объяснила всё усталостью, перенапряжением, эмоциональным выгоранием после книги. Любой диагноз звучал бы безопаснее, чем мысль, что зеркало может помнить то, чего я не хочу вспоминать.

Я встала, обернулась в мягкий халат, потянулась за телефоном, чтобы посмотреть время, – и остановилась.

Экран загорелся, осветив комнату. Время: 02:47.

Иконка камеры случайно заделась пальцем, и экран на секунду стал зеркалом. Моё лицо в небольшом прямоугольнике. Тусклый свет. Тот же взгляд.

Но секунда оказалась слишком длинной.

Я заметила, как в отражении телефон чуть дрогнул – позже, чем в моей руке. Совсем немного. Как там, в ванной. Как будто мир решил играть со мной в одну и ту же игру.

Я резко погасила экран. В комнате снова стало темно.

– Ты же понимаешь, что это глупо, – сказала я себе. – Ты просто устала.

Но в темноте слова звучат иначе. Они не объясняют. Они просят поверить.

Я легла, натянула одеяло до подбородка, закрыла глаза и постаралась считать вдохи. Раз, два, три. Вдох. Выдох. Ровный шум города где-то далеко. Чей-то смех в соседней квартире. Шорох проезжающего такси под окнами. Всё это должно было возвращать в реальность, закреплять в теле.

И всё же между звуками оставалось пространство. Слишком широкое для тишины. Слишком наполненное для пустоты.

Где-то там – за закрытыми веками, за чёрным стеклом ночи, за зеркалом ванной комнаты – продолжала жить та доля секунды задержки. Та крошечная трещина в реальности, через которую мир как будто тихо дышал мне в спину.

Я повернулась на бок. Холодная сторона подушки коснулась щеки. Я сделала глубокий вдох и вдруг услышала собственную мысль, отчётливо, словно кто-то произнёс её рядом:

Иногда мне кажется, что кто-то всё ещё пишет мою историю.

Не я. Не мир. Кто-то третий.

И самое страшное было не в том, что эта мысль появилась.

Самое страшное было в том, что она – не новая.

Я уже жила с этим ощущением раньше. Там, у моря. В доме, где пианино умело дышать. В дождях, которые знали мои шаги. В музыке, которая не отпускала. Тогда я думала, что эта история закончилась, потому что я прожила её, написала, отдала людям.

Но, может быть, некоторые истории не заканчиваются, даже когда их дописывают.

Может быть, они просто меняют руку, которая держит перо.

Я лежала, не открывая глаз, и слушала, как ночь медленно собирает вокруг меня свою композицию. Ровный гул города стал фоном. Вместо моря – асфальт. Вместо дождя – свет фонарей, дождём падающий на стены. Вместо голоса – шорох зеркала, который я теперь слышала не ушами, а памятью.

Связь не оборвалась.

Она просто изменила форму.

Глава 1. Город без отражений

Столица поначалу кажется не городом, а шумом, у которого появились стены.

Здесь всё звучит сразу и громко: трамваи скрипят, как чужие мысли, автобусы вздыхают на остановках, светофоры мигают с навязчивой точностью, а где-то наверху, между крыш, гудит едва уловимый ток, будто небо подключили к сети. Даже ветер здесь другой – он не приносит с собой соль или запах водорослей, он несёт пыль, выхлоп, обрывки разговоров, случайные обрывки чей-то жизни.

Когда я только приехала, казалось, что это всё не со мной. Как будто меня не привезли в новый город, а просто накрыли другим звуковым фоном, сменили плёнку. Дом у моря превратился в декорацию, оставленную за кулисами. Теперь сценой стала здесь каждая улица, каждый переход. И я – не героиня, а статист в чужом спектакле, который идёт без антракта.

Моя новая квартира – выше, чем я привыкла. Седьмой этаж, окно во двор, где нет моря, но есть кусок неба, отрезанный рамой аккуратно, как фотография. Двор шумит по своим правилам: дети, которые кричат, будто проверяют прочность воздуха, собаки, нервно лаящие на каждое движение, соседи, выносящие мусор с одинаковым металлическим звоном крышки. Даже мусор словно живёт по расписанию.

В первые недели я ловила себя на том, что всё время прислушиваюсь к тишине. Не к шуму – к тому, что между. К паузам. Там, где раньше было море, теперь – ничего. Нет низкого гула за стенами, нет мягкого стука волн под полом, нет дыхания дома, в котором каждая доска знала мой шаг. Здесь тишина не дышит. Она просто случается иногда – коротко, как сбой в системе, – и тут же заполняется следующим звуком.

Я думала: привыкну. Человек привыкает ко всему, говорят. Даже к тому, что больше нечему отвечать в ночи.

Но иногда я ловлю себя на том, что в шуме столицы ищу тот самый низкий аккорд, к которому привыкла. И не нахожу. Вместо этого – эхо собственных шагов в подъезде, где тусклое зеркало напротив лифта каждый раз встречает меня с лёгким недоверием.

Мне всегда казалось, что в больших городах слишком много отражений.

Не людей – их как раз понятное количество: лица в метро, силуэты в офисных окнах, фигуры на переходах. Отражений. Они повсюду: в витринах, в стёклах автобусов, в полированном металле дверей, даже в больших лужах после дождя, где небо кажется глубже, чем в реальности. В этом городе невозможно пройти путь от дома до работы, не встретившись с собой раз двадцать. Даже если очень не хочешь.

Я пыталась не смотреть. Сначала это было похоже на игру: идти по улице и ни разу не поймать свой взгляд ни в одной витрине. Потом игра превратилась в привычку. Я научилась смотреть поверх стёкол, мимо. На вывески, на облака, на рекламные щиты, на чьи-то спины. Всё угодно, только не на себя.

Иногда мне казалось, что я стала лёгкой, как тень. Можно существовать, не подтверждая себя зеркалом. Можно просто идти, слушать, дышать, оставляя лицо чужим.

Но город не любит, когда от него отворачиваются.

Он находит новые способы показать тебе тебя.

В первый раз это случилось в метро.

Я ехала на встречу в издательство: обсуждать тираж, переводы, обложку для зарубежного издания. Слова, которые ещё год назад казались чем-то невероятным, теперь звучали буднично, почти скучно. «Мы подумаем», «рынок», «позиционирование», «ваш голос сейчас важен», «читатель увидел в вас себя». Они говорили, а я всё время думала: если бы они знали, кого именно увидели.