В вагоне было полно людей. Утро, станция за станцией, прожилки света, мелькающего через окно, и ровный голос диктора, который объявлял остановки с одинаковой интонацией. Я стояла, держась за поручень, и слушала общий гул: чьи-то наушники шипели слишком громко, кто-то смеялся в телефоне, кто-то вёл беззвучный спор губами. Кажется, только метро умеет делать из множества отдельных жизней один непрерывный шум.

Напротив, над сиденьями, тянулась полоса полированного металла – что-то среднее между декорацией и зеркалом. Я знала, что в нём можно увидеть себя, если поднять глаза. И поэтому не поднимала.

До тех пор, пока вагон не дёрнуло так, что я инстинктивно посмотрела на своё отражение, проверяя: всё ли на месте, никто ли не заметил, как я чуть не потеряла равновесие.

Я увидела там женщину, которая стояла так же, как я: пальцы обхватывают поручень, плечи чуть напряжены, волосы выбились из хвоста. Всё совпадало. Кроме одного.

Она держалась за поручень чуть дольше.

Доля секунды. Настолько короткая, что любой другой человек бы не заметил. Но я работала с паузами слишком долго, чтобы не узнать их, когда встречаю.

Я уже убрала руку, а её пальцы всё ещё сжимали металл. Зеркало отставало. Не сильно. На один удар сердца. И этого было достаточно, чтобы холод прошёл по спине.

Я моргнула. Образ смазался, всё снова синхронизировалось. Женщина напротив стала мной, такой, как привыкли видеть: немного уставшей, сосредоточенной, потерянной в шуме.

«Показалось», – сказала я себе.

Городские зеркала любят шутить: свет, угол, движение, уставший мозг дорисовывает лишнее. На следующей станции я вышла, не глядя ни в металл, ни в стекло дверей. Воздух перегона ударил в лицо горячим дыханием. Это было даже утешительно: значит, я всё ещё здесь, у меня есть тело, кожа, которую можно обжечь.

В издательстве меня встретили цветы и кофе.

Белые стены, ровные линии, стеклянные перегородки, за которыми сидели аккуратные люди с ноутбуками. В их мире книги были цифрами, графиками, планами. Для них моя история уже стала продуктом. Для меня – ещё нет. Возможно, поэтому я чувствовала себя здесь чем-то вроде экспоната: живой иллюстрацией к собственному тексту.

В переговорной комнате висело ещё одно зеркало – большое, во всю стену, с идеально отполированным стеклом. Я ненавидела его с первого взгляда. Оно удваивало всё: стол, стулья, стаканы с водой, лица людей. Казалось, что нас в комнате вдвое больше, чем есть на самом деле. Я села так, чтобы видеть только боковым зрением, краем сознания.

Они говорили о стратегии. О том, как важно не пропадать, пока книга «на волне». О встречах, интервью, фестивалях. О том, что стоит подумать о следующем проекте.

– У вас ведь есть идеи? – спросила редактор, глядя поверх листа, в котором была расписана моя жизнь на ближайшие несколько месяцев.

«У меня есть прошлое», – подумала я. – «И оно не успевает за мной».

Вслух сказала:

– Пока – только наброски.

Она кивнула, делая пометку. Для неё этого было достаточно.

В какой-то момент я всё-таки повернула голову к зеркалу.

Меня там было слишком много.

Женщина напротив сидела ровно так же, как я: лёгкий наклон вперёд, руки на столе, пальцы, обхватывающие кружку с кофе. Только кофе у меня уже почти остыл, пар не поднимался. В отражении он ещё дымился лёгкой струйкой.

Я знала, что это невозможно. Пар не может существовать только в зеркале. Но виделся именно там: тонкий, белый, как дыхание на морозе. Я смотрела и не могла отвести взгляд. Казалось, что отражение живёт в другой температуре, в другом ритме.

Я моргнула. В следующий миг пар исчез. Всё стало как обычно: я и моё отражение, уставшее одинаково. Я отвела взгляд, чтобы не проверять, насколько синхронно мы это сделали.

– Всё в порядке? – спросили меня.

– Да, – ответила я. – Просто немного устала.

Это была правда. Но не вся.

После встречи я долго стояла в коридоре у окна. Смотрела на улицу, где машины текли непрерывным потоком, и думала о том, как странно устроено время. В книге оно принадлежит тебе: можно растянуть одну секунду на целую главу, можно год упаковать в абзац. В жизни – наоборот. Иногда целая глава проходит, а ты даже не успеваешь понять, в каком моменте всё изменилось.

Вечером, возвращаясь домой, я снова увидела себя – в витрине какого-то магазина. На стекле висели плакаты, изнутри светили лампы, на подоконнике стояли цветы в глиняных горшках. Моё отражение прилипло к ним, как дополнительный слой, чужой и лишний. Я никогда раньше не думала о том, что лицо может выглядеть уставшим от того, что его слишком часто показывают.

Я остановилась. Посмотрела на себя внимательнее, как на человека, которого давно не видела.

В отражении рядом со мной никого не было.

Хотя я слышала – справа от меня кто-то идёт. Чьи-то шаги, уверенные, ровные. Кто-то обогнал меня, задел плечом, извинился вполголоса. Я почувствовала тепло чужого тела совсем рядом, запах дешёвых духов. Но в стекле – только я и цветы. Ни тени, ни силуэта. Как будто мир по ту сторону решил на секунду остаться только со мной.

Я не знаю, как долго стояла бы так, если бы прямо над моим отражением не вспыхнула реклама: яркие буквы, улыбающееся лицо, краткая фраза, обещающая «новую жизнь».

Я усмехнулась. Новая жизнь – это, оказывается, просто смена декораций.

Когда я поднялась к себе, было уже темно. Лифт скрипел, как старое пианино, которое долго не настраивали. Кажется, даже в этом городе я не могла уклониться от музыки – она просто сменяла инструменты.

В кабине я осталась одна. Зеркало занимало всю заднюю стену. Не было ни плакатов, ни графитов, ни следов чьих-то ладоней – только я и серый прямоугольник.

Я вдохнула, выдохнула и всё-таки посмотрела.

Иногда нужно смотреть в глаза тому, кто тебя пугает. Даже если это ты сама.

Отражение было привычным. Слишком привычным. Никаких задержек, никаких лишних деталей. Те же волосы, те же плечи, те же глаза, которые научились не выдавать лишнего. Я почувствовала почти облегчение. Лифт тронулся, лёгкая вибрация прошла по полу.

На пятом этаже он дёрнулся, как будто споткнулся, и остановился на секунду. Свет чуть мигнул, но не погас. Я автоматически сжала пальцами поручень. В тот же момент увидела, как в зеркале лифт продолжает ехать.

Совсем чуть-чуть. На долю секунды. Мой двойник в отражении стоял так же, но мир вокруг него двигался дальше. Кабина будто сместилась на один этаж выше, пока здесь всё ещё оставалось на месте. Потом картинка догнала реальность, щёлкнула, совпала.

Я не успела испугаться. Просто почувствовала, как внутри, на самом дне, что-то очень тихо треснуло. Не громко – так, как трескается лёд ночью, когда ты это ещё не слышишь, но уже знаешь.

Лифт поехал дальше. Дверь открылась на моём этаже, и я вышла, не оглядываясь.

Я знала: если обернуться, отражение, возможно, задержится ещё на одну долю секунды дольше. И сегодня у меня не было сил проверять, кто из нас двоих останется в лифте, а кто – выйдет в коридор.

Город без отражений – это не место, где нет зеркал.

Это место, где они начинают показывать что-то, чего ты не готов увидеть.

Иногда мне кажется, что столица живёт сразу в нескольких скоростях.

Есть та, которую видят все: быстрые шаги, бегущие строки новостей, календари, расписанные до мелочей, встречи, звонки, обязательства. И есть другая – скрытая, вязкая, медленная, как вода в глубине реки, которая течёт совсем не так, как её поверхность. В этой глубине время тянется иначе. Там задерживаются звуки. Там задерживаются взгляды. Там задерживаются отражения.

С тех пор как я заметила первую задержку – в метро, в зеркале лифта, в стекле витрины, – я стала внимательнее. Это не был осознанный выбор. Скорее тело само обучалось настороженности. Ушам приходилось улавливать не только шум города, но и те крошечные ноты, которые звучали «не по партии». Глазам – следить не за тем, что передо мной, а за тем, что чуть-чуть позади, чуть-чуть позже.

Я говорила себе, что это паранойя. Что мозг иногда ищет подтверждение там, где есть лишь совпадения. Но было чувство – тихое, упрямое, как ребёнок, который тянет за рукав, – что за этими долями секунды стоит что-то большее, чем просто усталость.

И всё же я продолжала жить.

Дни складывались в привычную последовательность: встречи, письма, редактирование, редкие прогулки, редкие звонки. Иногда казалось, что люди видят во мне не человека, а «автора». Слово, за которым удобно спрятать всё, что не хочется замечать: усталость, пустоту, тишину. Они говорили обо мне во множественном числе: «ваш голос», «ваше высказывание», «ваша миссия». Словно я – не Лея, а коллективный образ.

Смешно: раньше я боялась быть никем. Теперь иногда хотелось быть просто – кем-то. Одной.

Я стала ходить в одно и то же кафе. Там было тихо – насколько в этом городе вообще может быть тихо. Небольшое помещение, чуть в стороне от главной улицы, с большими окнами, через которые видна была только крона старого дерева и кусок неба. Место будто выпадало из общего ритма: там говорили тише, двигались медленнее, и даже кофе подавали так, словно боялись нарушить какой-то внутренний порядок.

Первый раз я зашла туда случайно. Теперь – приходила почти сознательно. Это был мой способ договориться с городом: «Я признаю твою скорость, – словно говорила я ему, – но дай мне хотя бы маленький остров, где можно не бежать».

Бариста меня уже узнавал. Высокий парень с усталыми глазами и голосом, в котором всегда звучала едва заметная улыбка. Он кивал, когда я входила, и приносил мой привычный заказ, не спрашивая. Я благодарила. Мы почти не разговаривали. И это было странно утешительно: иногда лучше всего лечат те люди, которые ничего о тебе не знают и не пытаются узнать.

Я садилась у окна. Ставила рядом с кружкой книгу – не свою, чужую, чтобы ничто не напоминало о том, что я тоже пишу. Делала глоток горячего, немного горького кофе и наблюдала за светом. Он падал на стол мягкими полосами, менял оттенок в зависимости от времени дня. Иногда казалось, что свет тоже умеет дышать. Просто его дыхание никто не замечает.

И всё же даже здесь отражения нашли меня.

В кафе было зеркало. Небольшое, прямоугольное, висело на стене напротив барной стойки. Не декоративное – практичное, так, чтобы посетители могли поправить волосы или проверить, не осталась ли пена от капучино на губах. Оно словно не претендовало на смысл. Обычное зеркало, одно из многих.

Я старалась на него не смотреть.

Но однажды – посмотрела.

Я подняла голову просто потому, что почувствовала, как кто-то вошёл. Дверь мягко звякнула колокольчиком – звук, который всегда чуть дрожал в воздухе, как тонкая струна. И я, по привычке, перевела взгляд в ту сторону. Он на секунду зацепился за зеркало.

Я увидела себя.

Ничего особенного: женщина за столиком, пальцы опираются на кружку, глаза задумчиво смотрят в сторону окна. Свет ложится на скулу. Лицо кажется мягче, чем я чувствовала изнутри. Всё было правильно. Слишком правильно.

И всё же… я заметила.

В отражении кофе был полнее.

Я знала, сколько осталось в моей кружке. Я только что отпила – почти половина исчезла. А в зеркале тонкий коричневый край оставался близко к самому верху. Как будто я ещё не сделала этот глоток. Как будто та, другая, живёт на секунду раньше. Или позже.

Моё сердце отозвалось тихим толчком. Не больно – просто напомнило о своём существовании. Я попробовала снова отпить – медленно, сознательно. Почувствовала вкус, тепло, горечь. Затем, едва заметно повернув голову, снова посмотрела в зеркало.

В отражении я подняла кружку на долю секунды позже. Чуть. Совсем чуть. Как едва заметная неровность в ритме.

Я замерла, не мигая.

И вдруг зеркало… догнало. Движение совпало, кружка вернулась на блюдце в тот же момент. Разница исчезла. Но то мгновение, когда мир был разбит на «здесь» и «там», уже произошло. И этого было достаточно, чтобы воздух вокруг стал плотнее.