– Ещё кофе? – услышала я голос рядом.

Я вздрогнула сильнее, чем стоило. Бариста стоял возле меня с подносом, но не протягивал чашку – просто ждал ответа. На его лице – вежливое участие, ничего лишнего.

– Нет, спасибо, – сказала я. Голос прозвучал слишком тихо, но он понял.

Я снова посмотрела на зеркало – машинально, проверяя, всё ли теперь «нормально».

И заметила его.

Не меня. Не отражение комнаты. Его – незнакомца, который стоял у стойки, повернувшись так, что я могла видеть его профиль. В реальности. В зеркале – тоже. Только в зеркале его взгляд был направлен не на меню, не на бариста, не на чашку в руке.

Он смотрел на меня.

Долго. Внимательно. Слишком осознанно.

Я медленно перевела взгляд с зеркала на реальность. В настоящем он действительно стоял у стойки. Только его глаза были опущены. Он слушал, что ему говорит бариста. Ничего странного, ничего «не того». Обычный человек в обычном кафе, день, который ничем не обязан становиться особенным.

Я снова посмотрела в зеркало – как будто проверяя, не ошиблась ли.

В отражении он уже не смотрел. Всё совпало. Порядок восстановился. Если бы не предыдущее мгновение, я бы решила, что ничего не было. Что мозг дорисовал. Что отражение – просто стекло.

Но память не такая проста. Особенно моя.

Я почувствовала легкую тревогу – не паническую, а ту, что появляется на границе инстинкта и понимания. Как будто мир шепчет: «Обрати внимание», но ещё не объясняет – на что именно.

Я собиралась закрыть книгу, допить остатки кофе и уйти, когда услышала рядом шаги. Тихие, уверенные. Кто-то остановился у моего столика, но не слишком близко, чтобы это выглядело навязчиво. Просто – достаточно, чтобы я почувствовала присутствие.

Я подняла глаза.

Он стоял передо мной.

Тот самый мужчина.

Не слишком высокий, не слишком низкий; возраст – сложный для угадывания, где могут сойтись и тридцать, и сорок с небольшим. Никаких ярких деталей: тёмное пальто, простая рубашка, руки без украшений. Лицо – спокойное, собранное, с той особенной мягкой сосредоточенностью, которая есть у людей, умеющих слушать. И глаза… обычного цвета. Ничего необычного. Но – живые. Тихие. И все же – пристальные.

Он не сразу заговорил. Сначала просто посмотрел на меня – не изучающе, не оценивающе, а так, будто проверял: действительно ли я та, кто сидит перед ним.

– Простите, – сказал он наконец. Голос его оказался низким, ровным, как звук, который появляется в глубине пианино ещё до того, как прозвучит нота. – Можно… спросить?

Я кивнула – больше из вежливости, чем из любопытства.

Он улыбнулся – еле заметно, почти виновато.

– Вы – Лея?

Я кивнула снова.

– Автор «Эхо под кожей»?

Я почувствовала, как привычная роль мгновенно надевается на меня, как пальто: движение, которое я уже выучила. Лёгкая улыбка, спокойный кивок, готовность к одному из стандартных разговоров – благодарность, признание, короткая история чужой боли. Я уже знала, что сказать. У меня были ответы – выработанные, мягкие, бережные.

Но он не стал говорить ничего из того, чего я ждала.

Он наклонил голову чуть в сторону, как делают люди, которые прислушиваются не к словам, а к их тени.

И тихо спросил:

– Это вы – та, кто пишет тишину?

Эта фраза прозвучала не как любопытство. Не как комплимент. Не как метафора.

Она прозвучала как узнавание.

Словно он произнёс пароль.

Я не успела сразу ответить.

Внутри – как будто кто-то открыл давно закрытую комнату. В неё тут же вошёл холодный воздух. Фраза легла слишком точно. Слишком глубоко. Как если бы он коснулся не моего имени, не книги – меня.

«Пишет тишину»…

Я вспомнила дождь, который умел звучать, как мысль. Дом, который дышал вместе со мной. Музыку, которая не играла – жила. И то ощущение, что иногда именно тишина говорит громче всего.

– Я… – начала я и замолчала. Потому что не знала, что за слово должно следовать.

Он не торопил.

– Простите, – сказал он мягко. – Это, наверное, странный вопрос. Но… когда я читал вашу книгу, у меня всё время было ощущение, что вы не просто описываете тишину. Вы… работаете с ней. Как с материалом. Как с чем-то… живым.

Я смотрела на него и вдруг подумала: он говорит не о литературе.

Не о стиле.

Не о приёме.

Он говорит о чём-то другом. О том, о чём обычно не говорят вслух.

– Иногда, – продолжил он, – то, чего нет, звучит сильнее того, что есть. Вы это… знаете. Это чувствуется. И… простите за прямоту, – он на секунду отвёл взгляд, затем снова вернулся ко мне, – у меня сложилось ощущение, что эта тишина… не отпустила вас.

Я вдохнула.

Слишком резко.

Пальцы сами сжали край стола, будто искали опору в дереве.

Видимо, я всё-таки слишком долго молчала. Он мягко кивнул, делая шаг назад.

– Извините. Я не хотел вас напугать. Просто… иногда нужно сказать человеку то, что слышишь. Даже если он этого не ждал.

Он собирался уйти.

И в эту секунду я поймала себя на странном желании – почти физическом – остановить его. Не потому, что мне хотелось говорить. Нет. Потому что мне вдруг стало важно понять: кто он такой, чтобы так уверенно произносить слова, которые обычно живут внутри меня без чужих голосов?

– Подождите, – сказала я.

Он остановился.

Я посмотрела на него внимательнее.

В нём не было ничего угрожающего. Никакой навязчивости. Никакого театра. Он говорил так, словно просто делился услышанным – как музыкант, который замечает фальшивую ноту и не может промолчать.

– Почему вы так решили? – спросила я.

Он улыбнулся – немного грустно.

– Потому что… у каждого человека есть его собственная тишина. Но ваша – не только ваша. Она… как будто связана с чем-то большим. И это чувствуется. Особенно… – он на мгновение замолчал, – когда смотришь в отражение.

Слово «отражение» прозвучало слишком громко, хотя он произнёс его тихо.

Я не успела спросить, что он имеет в виду.

За окном проехал автобус, стекло дрогнуло от вибрации, и на мгновение в зеркале на стене мелькнула наша общая картинка: он – стоящий рядом с моим столиком, я – сидящая, слегка повернувшись к нему, свет – падающий косо, разбивая нас на тени и блики.

И я увидела.

Моё отражение моргнуло позже.

Только моё.

Его – совпало.

Он заметил, куда я смотрю.

И тоже повернулся к зеркалу.

Мы оба замолчали.

Время снова сделало тот самый маленький надлом – почти не слышный, но такой ясный для тех, кто умеет слушать паузы.

И мне показалось, что город – огромный, шумный, живой – на мгновение задержал дыхание вместе со мной.

Мы стояли перед зеркалом, как двое людей, случайно оказавшихся у одной двери, за которой кто-то тихо дышит. И оба понимают – стоит только постучать, и всё изменится. Но никто не решается сделать первый звук.

На секунду мне показалось, что в отражении мы выглядим ближе, чем в реальности. Как будто стекло сдвинуло нас на полшага друг к другу. Его плечо почти касалось моего. Наши силуэты – чуть плотнее, чуть темнее, чем должны быть. И эта близость была не физической – иной, той, которая возникает между двумя людьми, когда они смотрят на одну и ту же тайну.

– Вы это видели? – спросил он тихо.

Я кивнула. Слишком медленно. Как будто голова боялась признать то, что тело уже поняло.

– Это происходит не впервые, да? – не как вопрос, а как осторожно поставленный диагноз.

Я сжала пальцы в кулак, чтобы не дать им дрожать. Он стоял спокойно, но я чувствовала – он тоже напряжён. Только его напряжение было похоже на сосредоточенность музыканта перед первым аккордом: нет паники, только готовность услышать.

– В некоторых зеркалах, – сказала я наконец. – Не всегда. Не везде. Но… бывает.

– И раньше? – тихо.

Я посмотрела в зеркало – не на себя, не на него – в глубину стекла. Там было только кафе. Столы, люди, свет. Всё «нормально». Как будто мир торопился заверить меня: ничего не случилось, продолжайте жить дальше.

Но память не умеет «ничего не случилось».

– Раньше… там, где я жила раньше, – сказала я осторожно, словно ступая по тонкому льду, – было… иначе. Но это не имеет значения.

Я солгала.

Он кивнул, будто принял правило моей игры: не задавать лишних вопросов там, где слишком тонко.

– Иногда отражения показывают не то, что есть, – сказал он тихо. – А то, что осталось.

Я повернулась к нему.

– Осталось где?

Он чуть улыбнулся.

– Зависит от человека.

Мы снова замолчали.

В обычной жизни паузы – это пустота. Здесь – наполненность. В каждой секунде тишины что-то тихо шевелилось. Как если бы мы стояли не у зеркала, а у воды, и ждали, когда поверхность дрогнет, выдавая то, что скрыто в глубине.

– Я не верю мистике, – сказала я наконец. Это прозвучало неожиданно даже для меня самой.

– А я не говорю о мистике, – так спокойно, будто мы обсуждаем погоду. – Я говорю о восприятии. О памяти. О… – он замолчал, подбирая слово, – о том, как человек делится на того, кем был, и на того, кем стал. И иногда эти двое перестают идти синхронно.

От того, как он это сказал, стало холодно. Не физически – глубже. Как будто за грудиной открылось окно, и внутрь вошёл воздух из другого времени.

– Случалось ли вам… – он говорил осторожно, почти бережно, – чувствовать, что часть вас осталась где-то? В каком-то месте. В каком-то моменте. В ком-то.

Я улыбнулась. Но это не была улыбка – скорее привычная маска, чтобы мир не увидел, чего не должен.

– Наверное, у всех так.

– Нет, – сказал он мягко. – Не у всех. У одних это просто память. У других – связь. Она может звучать. Может… вмешиваться. Особенно если её долго игнорировать.

Я не знаю, почему его слова не показались мне странными. Почему я не рассмеялась, не отмахнулась, не сказала: «Вы читаете слишком много моих интервью». Потому что он не говорил как человек, который строит красивую метафору. Он говорил как тот, кто знает.

Но откуда?

– Кто вы? – спросила я просто.

Он посмотрел на меня спокойно, честно. Без игры.

– Тот, кто умеет слушать, – ответил он. – Иногда – лучше, чем хотелось бы.

Это могло прозвучать претенциозно. Звучало – нет. В его голосе не было ни тени гордости. Только усталость. Будто умение слушать – не дар, а тяжесть.

– Вы музыкант? – спросила я, не понимая, почему это первое, что приходит в голову.

– Когда-то, – ответил он.

«Когда-то» прозвучало как «в другой жизни».

За стойкой снова звякнул колокольчик, кто-то вошёл, дверь пропустила внутрь поток холодного воздуха. Мир вокруг нас продолжал жить. Люди переговаривались, бариста наливал кофе, свет падал так же мягко. Только внутри меня мир уже сместился, как зеркало в лифте, на долю секунды в сторону.

Я вдруг очень остро почувствовала – мне нужно вернуться в тело. В простые действия. В настоящие вещи.

– Мне нужно идти, – сказала я спокойно, хотя внутри всё было далеко не спокойно.

– Конечно, – кивнул он. – Простите, если…

– Нет, – перебила я. – Не нужно.

Я встала. Он чуть отступил, давая мне пройти. И в этом движении – так простом, вежливом – было больше такта, чем в большинстве разговоров, которые я вела за последние месяцы.

Я накинула пальто, взяла сумку, расплатилась у стойки. Бариста пожелал хорошего дня. Я кивнула. Зеркало на стене поймало нас обоих ещё раз – словно не хотело отпускать. Я мельком глянула туда.

На этот раз ничего не произошло.

Полная синхронность.

Даже слишком правильная.

Как будто мир старательно делал вид, что никогда не ошибался.