Леонид вернулся в спальню и сменил домашний свитер на рубашку – тёмно-синюю, строгую. Не слишком официально, но и не по-домашнему. Пригладил волосы, застегнул пуговицы на манжетах. Потом остановился, почувствовав абсурдность происходящего. Он готовился к встрече, которая никогда не должна была состояться, с человеком, которого совершенно не хотел видеть. И всё же что-то глубоко внутри рождало лёгкое, почти забытое волнение.

Глава 2

Леонид открыл дверь. На пороге стояли офицер из участка, полицейский в форме и рядом – Марина Косичкина. Свет с крыльца падал на её лицо. Ветер шевелил волосы, но она не поправляла их. Журналистка смотрела на Леонида прямо, и в глазах читалось облегчение, хотя она пыталась это скрыть.

Полицейский говорил по-русски медленно, с тяжёлым акцентом, растягивая гласные:

– Добрый вечер, господин Полётов. Мы привезли к вам госпожу журналистку, как договаривались.

Леонид молча кивнул, не сводя глаз с женщины. Перед ним стояла не матёрая журналистка, а девчонка – едва за двадцать, с влажными от ночного воздуха губами и завораживающим взглядом. Она смотрела прямо, без тени смущения, словно имела полное право нарушать его покой.

Тёмные волосы Марины Косичкиной рассыпались по плечам, одна прядь прилипла к шее, где пульсировала тонкая голубая жилка. Её лицо нельзя было назвать красивым – слишком острые скулы, слишком дерзкий подбородок, но что-то в нём притягивало взгляд и не отпускало. Глаза – почти чёрные в темноте – смотрели с вызовом и обещанием.

Блузка была слишком прозрачной для здешних широт – белый шёлк, ставший мокрым и полупрозрачным от сырого балканского воздуха, облепил руки и грудь. Она держалась прямолинейно, локти прижаты к бокам – поза не скромницы, а скорее человека, привыкшего к вниманию, знающего, как действуют мужские взгляды.

Когда Марина шагнула вперёд, в конусе жёлтого света от фонаря проступили очертания груди – соски напряглись от ночного холода, проступили под тканью двумя аккуратными точками. Полётов не отводил глаз, но и не смотрел – скорее отмечал детали автоматически, как в прежние времена, когда работал в редакции и составлял фотороботы подозреваемых. Он заметил, что у неё чуть распухли губы – может, от ветра, может, от недавнего поцелуя. Щека под левым глазом была припухшей, будто кто-то недавно бил её или она не спала несколько ночей подряд.

Юбка была ещё короче, чем Леонид ожидал: полоска синего денима, открывающая не только колени, но и большую часть бёдер, которые казались золотистыми даже в мутном свете. Следы летнего загара ещё не сошли, и на зоне декольте оставался белый контраст от купальника. По ногам стекали капли дождя, оставляя тёмные дорожки на коже. Где-то на уровне середины бедра виднелась красная царапина – длинная, но не глубокая.

Ветер шевелил подол юбки, обнажая то одну, то другую полоску кружева – бельё было чёрным, с геометрическим узором: ни из магазина «Универсам», ни с местного рынка. Леонид подумал, что если бы не было полицейского, она вовсе не стала бы носить юбку, пришла бы в одних чулках и рубашке. Босоножки с тонкими ремешками смотрелись уместно только на городском тротуаре и сейчас были покрыты слоем дорожной пыли; левая стопа покраснела от ссадины, а пальцы ноги чуть посинели от холода, но Марина не делала ни малейшей попытки согреться или прикрыться. Она явно знала, как выглядит, и не то чтобы гордилась этим, а воспринимала как данность: рост – метр шестьдесят четыре, вес – неважно, цвет глаз – чёрный, как ночь на Балканах, отношение к обнажённости – спокойное.

Но дело было не только в одежде. Полётов почувствовал запах – не обычный женский, а смесь духов с ноткой цитруса, табачного дыма, дешёвого лосьона для снятия макияжа и чего-то горького, едва уловимого, что напоминало ему детство и летнюю сырость. Он хотел бы сказать, что это аромат таланта, но понимал, что просто не умеет разбираться в парфюмерии.

Когда Марина подошла ещё ближе, запах стал гуще, насыщеннее. На миг ему показалось, что он знает этот запах – или его составляющие – и они ведут не к женскому туалету, а к подъезду старого московского дома, где на лестнице пахло хвоей, испорченным молоком и влагой. Он с трудом удержался, чтобы не сделать шаг назад.

Пока полицейский медленно составлял протокол ночной транспортировки гражданки Косичкиной, сама она стояла перед Леонидом с ледяной невозмутимостью. На лице по-прежнему не было какого-то определенного выражения – ни страха, ни смущения, ни даже любопытства, только усталость, переходящая в лёгкую насмешку над этим маленьким спектаклем. Она даже не пыталась скрыть, что приехала не по своей воле – или что не доверяет всей этой затее. Леониду вдруг стало стыдно за то, что он рассматривает её так пристально, но ничего не мог с собой поделать: в Марине было притягательное сочетание уязвимости и наглости, в котором Полётов узнавал собственные худшие черты, но в женском обличье. Какая-то часть его жаждала спровоцировать её, довести до предела, чтобы увидеть, как она сломается или, наоборот, начнёт нападать первой.

Полицейский наконец сдался и махнул рукой, оставив журналистку на пороге. Офицер обменялся с Леонидом коротким взглядом – мол, сам напросился – и ушёл к машине, громко хлопнув дверью. Марина осталась стоять на крыльце, будто не собиралась входить внутрь, а только хотела посмотреть на хозяина этого странного дома. Она смотрела на Леонида внимательно, не мигая, и в этом взгляде было что-то большее, чем просто профессиональный интерес.

Голос у неё оказался ниже, чем можно было ожидать, с лёгкой хрипотцой:

– Извините за поздний визит. Я Марина, мы говорили по телефону пару недель назад.

Полицейский нервно переступил с ноги на ногу, явно чувствуя себя неуютно в роли посредника в этой странной ситуации.

– Господин Полётов, эта женщина утверждает, что у вас была договорённость о встрече для интервью.

А затем бросил на Леонида недоверчивый взгляд.

– Но хозяин дома, где она остановилась в деревне, заявил, что она слишком интересовалась вами. Расспрашивала всех о вашем доме, показывала фотографии. Мы не хотели беспокоить вас, но…

Леонид прервал его лёгким движением руки. Чем быстрее закончится эта история, тем лучше.

– Всё в порядке. Действительно, у нас была договорённость.

Полицейский недоверчиво поднял брови, но спорить не стал. Он бросил быстрый взгляд на Марину, словно пытался понять, стоит ли оставлять эту странную пару наедине. Леонид почти физически чувствовал его замешательство. Для деревенского полицейского, привыкшего иметь дело с пьяными драками и мелким воровством, ситуация явно выходила за рамки привычного.

Офицер сказал наконец, неуверенно переводя взгляд с Леонида на Марину и обратно:

– В таком случае, я, пожалуй, поеду. Если возникнут проблемы, звоните в участок.

Он помедлил, словно ждал, что один из них передумает, но Марина только улыбнулась ему с благодарностью, а Леонид сдержанно кивнул, всем видом показывая, что разговор окончен. Полицейский ещё раз обвёл их взглядом, пожал плечами и направился к машине. Леонид не двигался с места, наблюдая, как он садится за руль, как разворачивается автомобиль на площадке перед домом, как удаляются красные огни, пока не исчезают за поворотом, оставляя темноту и тишину.

Они остались одни. Леонид повернулся к Марине, глядя на неё с раздражением. Журналистка стояла, опустив плечи, словно только сейчас позволила себе расслабиться.

– Спасибо вам огромное, – произнесла она с искренностью. – Я знаю, что поступила нахально, но у меня не было другого способа с вами поговорить. Я работаю над статьёй о писателях-отшельниках, и ваш случай особенно интересен. Восемь лет полной изоляции, при этом три успешных романа…

Марина говорила быстро, словно боялась, что Полётов прервёт, не дав закончить. Леонид смотрел на неё, поражённый тем, как много ей удалось узнать. Восемь лет – точная дата его переезда в горы. Три романа – включая тот, который он ещё не закончил. Когда ей удалось собрать всё это? И зачем?

– Вам лучше войти, – прервал её Леонид холодно. – На улице становится прохладно.

Марина кивнула и сделала шаг вперёд, но он не отступил в сторону, вынуждая её протиснуться мимо в узком проёме. Журналистка прошла так близко, что Полётов почувствовал запах духов – что-то свежее, с нотами цитруса и лаванды. Запах показался неожиданно знакомым, словно из другой жизни. Леонид нахмурился, отгоняя воспоминание.

Девушка остановилась в прихожей, оглядываясь с любопытством. Он видел, как её взгляд скользит по стенам, по полкам, по его вещам – развешанным курткам, выстроенной в ряд обуви. Изучала дом так же внимательно, как до этого изучала его самого, и Леонид почувствовал себя неуютно от этого пристального внимания.

– Вы можете остаться до утра, – сказал он, закрывая дверь и поворачиваясь к ней. – Завтра уходит первый автобус в семь тридцать. Не более того.

Голос звучал отрывисто и резко. Плечи были напряжены, а взгляд отстранён, словно Леонид говорил не с живым человеком, а с временным неудобством. Он ждал возражений, уговоров, слёз – всего того арсенала, который, по его опыту, женщины обычно пускали в ход, чтобы добиться своего.

Но Марина, к его удивлению, просто кивнула.

– Конечно, я всё понимаю, – улыбнулась она ему, и в этой улыбке не было ни фальши, ни обиды. – Тридцати минут для интервью мне достаточно, а утром я уеду первым автобусом. Обещаю.

Марина легко сняла босоножки и поставила их у двери, рядом с его ботинками. Ноги были бледными, с голубоватыми венами, просвечивающими сквозь тонкую кожу. Маленькие ступни с аккуратными пальцами и следами от ремешков выглядели уязвимо и странно по-домашнему на тёмном полу прихожей. Леонид почувствовал себя неуютно – этот жест, такой обыденный, почему-то казался чересчур интимным.

– Я приготовлю чай, – сказал он, отступая в глубь дома. – Проходите в гостиную.

Полётов почти сбежал на кухню, благодарный за возможность оказаться на несколько минут вдали от этой женщины с её изучающим взглядом и неуместной лёгкостью поведения. Леонид поставил чайник на плиту и прислонился к столешнице, закрыв глаза. Что происходило с ним? Почему он так остро реагировал на этот визит? В конце концов, это всего лишь интервью. Тридцать минут разговора, и она исчезнет из его жизни навсегда.

Он достал чашки и заварку, механически выполняя действия. Через полуоткрытую дверь кухни Леонид видел, как Марина медленно ходит по гостиной, останавливаясь у книжных полок, рассматривая корешки. Она не прикасалась к вещам – просто смотрела, склонив голову набок, словно пыталась прочитать в расположении книг что-то о владельце. Полётов вдруг подумал, что, возможно, в этом и заключается её талант – умение читать людей по таким мелочам, как порядок на полке или расстановка мебели.

Чайник закипел, и Леонид, собрав всё на поднос, вернулся в гостиную. Марина уже сидела на диване – именно там, где он и планировал её разместить, спиной к книжным полкам, лицом к камину. Сидела прямо, положив руки на колени, словно примерная ученица, ожидающая начала урока.

– Спасибо, – сказала она, когда Полётов поставил перед ней чашку. – У вас прекрасный дом. Так тихо здесь. Я понимаю, почему вы выбрали это место.

В её голосе не было ни лести, ни заискивания – просто констатация факта. Леонид сел в кресло напротив, держа спину неестественно прямо, словно на официальном приёме, а не в собственном доме.

– Вы сказали, что работаете над статьёй о писателях-отшельниках, – он перешёл сразу к делу, стараясь не замечать, как свет от лампы падает на её лицо, подчёркивая линию скул и делая глаза ещё темнее. – У вас есть конкретные вопросы?

Марина отпила чай и поставила чашку, прежде чем ответить. Её движения были спокойными и размеренными, без суеты и нервозности. Леонид невольно отметил эту деталь, вспоминая свою утреннюю панику и судорожные приготовления. Девушка казалась гораздо более собранной, чем он сам.

– Конечно, у меня есть вопросы, – улыбнулась она. – Но сначала я хотела бы поблагодарить вас за то, что согласились меня принять, несмотря на обстоятельства.

Леонид пожал плечами, не желая признавать, что у него не было особого выбора.